Дверь в комнату отворилась, и вошла жена.

— Вова, прости. Я не знаю, что со мной, я не могу так жить, понимаешь, не могу. Я не создана для такой жизни. Я стараюсь, я пытаюсь перебороть себя, но не могу, даже дотронуться до тебя не могу. Не могу, и все!

— Лена, я все пытаюсь понять, зачем ты замуж за меня шла?

— Ты настаивал. А потом, мы хорошо смотрелись вместе. Вова, я понимаю, что случись все наоборот, ты бы со мной так не поступил, ты бы меня на руках носил. Я подлая, да?

— Да.

— Я брезгливая, я, помнишь, за Наташкой какашки убирать не могла, меня тошнило, я тогда решила, что рожать больше не буду. Я не могу ухаживать. Я другая, я выше этого. Я создана для другой жизни, и я благодарна тебе, что ты мне эту жизнь обеспечивал. Теперь все, теперь я сломалась, у меня нет перспективы. Я не декабристка, пойми, в конце концов. У меня нет сил поднять тебя физически. Я продукты сама в дом приношу. Я не знаю, Вова, как быть дальше. Я так устала за этот месяц, что ты в больнице был.

— От чего? От размышлений, как прибрать квартиру? Как выкинуть меня на улицу? От чего ты устала?

— Вова, ты стал жестоким. Неужели ты не понимаешь, я женщина, я создана любить и быть любимой.

— Любить кого? Себя? У тебя очень хорошо получается. Думаешь, найдешь еще идиота, который тебя любить будет?

— Вова, неужели ты не видишь, что я просто в ужасе от всего происходящего? Я потерялась, я не знаю, как жить дальше. Рухнуло все: и материальный достаток, и домашние дела, машина не подлежит восстановлению. Будет суд, и ты там должен быть. Нужно выторговать как можно больше, нам необходимо…

— Знаешь, что мне необходимо?

— Что?

— Снять гипс и встать на ноги. Причем самому. Потому что тебя это не волнует. Тебе машину жалко. Ты устала от переживаний о груде железа. Я, видимо, очень давно и очень сильно приложился головой, что столько лет не видел, кто ты есть на самом деле. Лена, неужели, ты не способна любить? Я не говорю меня, со мной все ясно. А Наташу? У тебя должны быть материнские чувства?! Но, как я понимаю, ты и ее не любишь.

— Почему? Я забочусь о ней. Ты хочешь сказать, что я плохая мать? Да ты женился на мне зачем? Просто хотел отбить меня у своего товарища, вы поссорились тогда из-за меня. Навсегда поссорились. Я же с ним сначала встречалась.

— Ему очень крупно повезло, что я тебя отбил.

— Вова, ты подменяешь одно другим. Ты путаешь любовь с жертвенностью. Не все герои способны посвятить себя уходу за инвалидом. Я не способна. От этого я нелюдью не становлюсь. Да, я свою жизнь люблю больше, чем тебя. Так кто имеет право меня судить? Я такая. Я рождена жить, а не выносить горшки, — она вышла из комнаты, хлопнув дверью.

А через несколько минут появилась дочь с омлетом.

========== Часть 9 ==========

Следующие несколько дней были мучением. А потом произошли целых два события, внесшие в жизнь Владимира очередные коррективы.

Первое — его свозили перевозкой на рентген и сняли гипс. Жить стало гораздо легче. И второе событие — Лена привела мужчину, сказала, что он их сосед со второго этажа и ему очень нужна работа, любая. Вот он согласился ухаживать за Владимиром за разумную плату. Весь день он с ним сидеть не обязан, а по звонку прийти помочь, сделать гимнастику, сводить в душ, накормить — это он запросто может.

— Мужик он простой, так что в интеллектуальном плане тебе с ним поговорить не о чем, но физически сильный, будешь практически белым человеком. Чистым — так точно.

Владимир ей не ответил, он вообще старался говорить с ней по возможности меньше. Особенно после того, как она запретила ему вызвать мать, аргументировав, что не хочет жить со свекровью на пороге развода.

Он с женой предпочитал молчать. Зато развод воспринимал почти как избавление.

Только все время мучила мысль. Была Лена такой всегда? Или стала? Или это показуха и демонстрация независимости. Хотя какая уже разница, развод и есть развод. От былых чувств не осталось и следа, разве что раздражение и ненависть. То есть полное непринятие друг друга.

Хуже всех в этой ситуации было дочери. Наташа переживала, часто плакала. Она выбрала сторону отца. Причем скорее всего потому, что в маленькой девочке пробудились материнские инстинкты. Она понимала, что отец нуждается в заботе, в любви, что он слаб и зависим. А по своей сущности она сильно отличалась от матери. И свое предназначение видела в нужности и необходимости. В том, чтобы дать тепло и заботу, даже не получив ничего, кроме улыбки и ответной любви, взамен.

Ближе к обеду пришел сосед. Володя не мог вспомнить, видел он его вообще или нет. Вроде лицо знакомое, а его самого он не помнил.

— Ну что ж, давай знакомиться, нам, как я понимаю, не один пуд соли съесть придется. Семен я, — сказал мужик и протянул руку.

— Владимир. Прости, у меня только левая.

Тот пожал руку.

— А прощать не за что. Посочувствовать только можно. С работы поперли небось? Конечно, поперли, кому ты такой нужен. Меня вон здорового — и то поперли. Сокращение у них, а, сволочи.

Он смачно махнул рукой. Потом повернулся к шкафу, из которого торчали рисунки.

— Можно?

— Смотри, если хочется.

Тот перебирал рисунки, удивлялся, потом снова поглядывал на Володю и на рисунки.

— Ты художник?

— Нет, архитектор, был. А рисовать любил просто.

— Пьешь?

— В смысле?

— Водку с горя.

— Нет.

— А я бывает. Напьюсь и пою. И тогда хорошо мне становится. Вот веришь, нет?!

— Не знаю, я не пил никогда, ну, чтобы до такой степени, что хорошо и петь. Да мне и нельзя сейчас.

— Понимаю, не предлагаю. Ты пил, небось, все спиртное только дорогое, экологически чистое…

— Как-то так. А ты где работал, Семен?

— На стройке. Вы архитекторы, а мы те, кто реализует ваши мысли. Во я сказанул, а! Цитировать можно.

— Это точно, надо запомнить. Буду тебя, Семен, цитировать.Только слушать меня один ты и будешь.

— Вова, подари картинку.

— Какую?

— Нет, не портрет, а вот дом этот, — он достал лист и показал Володе.

— Бери.

— Спасибо. Я его в рамку и на стенку повешу.

Он был счастлив, как ребенок. А Владимир думал, что тому проекту уже никогда не бывать. А ведь он практически болел им. Ему это здание ночами снилось… И он рисовал его, так, для себя. Теперь наверняка этим заказом занимается кто-то другой, и здание будет другим… А этот пусть висит у Семена на стенке. Хоть кому-то в радость.

— Твоя жена просила тебя сегодня вымыть.

— Семен, давай так, я лучше знаю, что мне надо. И о моей жене мы не говорим. А вот помогать ходить ты мне будешь. И до ванны мы с тобой сегодня дойдем. Я попробую сам помыться. Хорошо?

— Как скажешь, я понимаю, что нормальным мужикам всегда гниды достаются, и твоя не исключение. Я же не слепой, вижу, как она вся из себя куколка, а тебе ни сок не оставила, ни чайник не принесла. Ты голодный, наверно. Это я сейчас соображу. И накормлю я тебя.

— Семен, один я есть не буду, только с тобой за компанию.

— Так я завсегда за компанию согласен. Главное, чтобы компания была. А ты мне нравишься. А вот стерва твоя… — он опять обреченно махнул рукой. — Все эти бабы одним миром мазаны. Жаль, выпить с тобой нельзя.

— Да нет, не все. Знаю я одну, — Володя улыбался, вспоминая, — она другая, Вот такую бы в жены.

— Зовут как?

— Надежда.

— Так то Надежда, — Семен многозначительно покачал головой, — это тебе не тяп-ляп. Это имя какое! А ты встретил ее после аварии или до?

— После. Она мне жизнь вернула. Врач она. Совершенно необыкновенный человек.

— Так считай, что ты Богом целованный! Вот те крест. Он же не зря тебе Надежду послал.

Володе стало легче. Мужик был неплохой, с душой, по крайней мере. Тот помог ему подняться, дал костыль в левую руку, а с правой поддерживал его сам, так они дошли до ванной комнаты, и наконец Володя смог принять настоящий душ, самый настоящий, горячий. И почувствовать себя чистым. Ну прямо совсем чистым.