— Хеймитч! Ты что, собираешься дать ему истечь кровью? — прошипела я, бросаясь к Питу.

Но Хеймитч отстранил меня, вытянув руку.

— Не трожь его. Он может броситься и навредить тебе.

— Какого черта здесь творится? Черт возьми, Хеймитч, что с ним? — я снова сделала движение в сторону Пита, теперь уже более настойчиво. Вид его крови поверг меня в ту же степень крайнего отчаяния, что я испытывала некогда в пещере. Хеймитч же сграбастал меня за обе руки и затряс.

— У него приступ. Он так здорово их от тебя скрывал, что ты думаешь, что с ним все хорошо. Проклятье! — прошептал Хеймитч с яростью в голосе. — Тебе нельзя просто кидаться к нему. Он может сделать в таком состоянии все, что угодно.

— Хеймитч, он разбил себе голову и губы в кровь, и она все еще течет. Я не собираюсь просто так это оставить, — вырвавшись из его захвата, я уселась на колени рядом с Питом, слыша, как Хеймитч бранится на чем свет стоит у меня над головой.

— Пит, ты меня слышишь? — сказала я, пытаясь поймать его блуждающий взгляд.

Его дрожь стала более явной, зубы были плотно сжаты. Странные, похожие на крики животного стоны доносились откуда-то из его горла.

— Пит! Не правда. Не правда. Не знаю, что ты видишь, но это все не правда. Пожалуйста, вернись к нам. Вернись ко мне.

Я попыталась его погладить, но он резко от меня шарахнулся. Я сделала еще одну попытку, и он в ответ дернулся уже не так явно. Продолжая ласково трогать его лицо и волосы, я шептала ему, что все будет хорошо, что то, что он слышит, это всего лишь мы. Лицо у него все пошло пятнами, челюсть была судорожно сжата, ладони сжаты в кулаки. Мне было за него ужасно больно. Как долго это уже продолжалось? Как глупо с моей стороны было думать, что он остался невредим, что все внутри него не было безвозвратно сломлено?

Он все еще весь невольно трепетал. И мое сердце все снова пошло трещинами, которые зародились в нем еще на Квартальной Бойне и когда он был захвачен Капитолием, сосущая яма внутри вновь разверзлась, и мне потребовалось невероятное усилие, чтобы не усесться в углу и не заорать от гнева и отчаяния. Вместо этого я уселась ему на колени, приникла к нему и крепко прижалась всем телом. Его голова легла мне на грудь, и я принялась мурлыкать что-то ему прямо в ухо, как делала когда-то Прим, когда она просыпалась посреди ночи после смерти нашего отца. Внутри меня была такая пустота, что я опять расплакалась. Неужели я пролила еще не все свои слезы? Я нежно расцеловала лицо Пита, легонько касаясь губами его лба и щек. И хоть меня и щекотали его брови, я все же не останавливаясь рассыпала поцелуи и по его виску.

Хеймитч стоял рядом с нами как часовой на посту, готовый в любую секунду вмешаться, если Пит поведет себя агрессивно, но в этом не оказалось нужды. Пламя, которое в нем разжег яд ос-убийц, скоро потухло, и Пит от прикосновений моих рук и губ расслабился. Кулаки начали разжиматься, и он медленно тоже обвил меня руками. Взглянув на меня затуманенным взглядом, он прошептал дрожащим от изнеможения голосом:

— Прости…

Я мягко его перебила:

— Тебе не за что извиняться. Ложись и отдохни. А я принесла белок для рагу, помнишь? Разбужу тебя, когда они сготовятся, — в ответ на мою попытку его отпустить, он сжал меня лишь крепче. Сила в его руках не вязалась с измотанным выражением на его лице.

— Не уходи.

Я подняла глаза на Хеймитча. Он наблюдал за нами так пристально и так внимательно, как будто в жизни никогда не брал спиртного в рот. Вздохнув, он поднял мою охотничью сумку с пола, где я ее швырнула, когда бежала к Питу, и понес ее на кухню.

— Ты все-таки заставила меня готовить в конце концов, — пробормотал он себе под нос, и я услышала, как он принялся потрошить белок. Я же вновь повернулась к Питу и снова тесно его обхватила.

— Не хочешь лечь? — прошептала я. Он молча кивнул где-то в районе моей груди, и я отпустила его, чтобы он смог прилечь на кушетку. Положив ему под голову подушку, я быстро скинула сапоги. Он подвинулся, чтобы я смогла прилечь рядом с ним, положив голову ему на грудь, и я, устроившись таким образом, принялась неспешно поглаживать ему живот и руку. Просунув ногу между его ног, я ощутила своей икрой основательную тяжесть его протеза. Мы не произносили ни слова, и единственными различимыми звуками оставались приглушенные движения Хеймитча на кухне. Пит же, перекинув через меня руку, прижал меня к себе, проводя пальцами по моему плечу. Мне было ясно, что на большее у него уже просто не хватает сил. Через несколько минут дыхание его выровнялось, грудь стала медленно подниматься и опускаться, и он погрузился в сон.

Я еще немного полежала с ним, пытаясь успокоиться. Пита таким я в последний раз видела только в Тринадцатом, и это меня здорово напугало. Истекающего потом, дрожащего, с расширенными зрачками, несмотря на солнечный день — это уже было мне знакомо. Как же я корила себя за легкомыслие, за то, что по умолчанию сочла, что с ним все хорошо. Не потому ли, что мне просто хотелось, чтобы это так и было; чтобы мне не нужно было вечно себя ненавидеть за то, что я допустила, чтобы он был захвачен и раздавлен Капитолием? Но ведь в любом случае со стороны он выглядел как настоящий Победитель, поборовший обстоятельства. Ведь он единственный за всю историю Панема смог все-таки восстановиться после охмора.

Но темные круги у него под глазами говорили совсем о другом.

И я не заметила этого сразу, как и все остальные, принимая его таким, каким мне хотелось его видеть; прежним Питом — милым, веселым, остроумным, который всегда мог вставить нужное слово в нужный момент. Но когда я стала вспоминать каким он был в последнее время, перед моим мысленным взоров всплыли и подрагивающие руки, и напряжение в широких плечах. Он частенько находил на это те или иные объяснения. А я, погруженная в свои переживания, и не замечала этих тревожных звоночков.

И до сегодняшнего дня я не понимала, как тщательно он изображал, что с ним все в порядке.

И Хеймитч был с ним в сговоре.

Стараясь не разбудить Пита, я осторожно выпуталась из его объятий. Теперь на его лице было написано мирное выражение, хотя на лбу все еще была видна запекшаяся кровь, как и на опухших губах, которые, он видимо, прикусил. Умою его, когда проснется, решила я.

Тихонько проскользнув в кухню, я решительно закрыла за собой дверь. Хеймитч уверенной рукой разделал и нарезал беличье мясо, и, судя по аромату, положил его тушиться с овощами, которые нашел у Пита на кухне. Мне пришлось напрячься, чтобы не двинуть его первой попавшейся под руку швабру, и ограничиться разговором.

- Что. Это. Было? — зашипела я на него.

Хеймитч показал головой.

— Ты видела его приступ.

— Я знаю, что я видела, — отрезала я. — Просто я думала, что больше их у него не бывает.

— И что заставило тебя так думать? — спросил Хеймитч.

- Ну, во-первых, я их никогда не видела, — ответила я уклончиво.

Хеймитч был явно раздражен.

— Китнисс, ты хоть на что-нибудь обращаешь внимание? Он толком не спит и притворяется, что идет в город, каждый раз, когда чувствует приближение приступа, — он сделал паузу и ожесточенно схватился за нос. — Ты правда думаешь, мне нравится пялиться на то, как вы на пару потеете в саду? Или что мне нужны тушеные белки на обед в такой вот жаркий день, как нынче? В самом деле, Китнисс. Если уж ты всегда считаешь, что права, то хотя бы смотри по сторонам! — он в сердцах швырнул кухонное полотенце, которое держал в руках.

Меня его вспышка просто оглушила. Я ничего толком не могла понять. Тем не менее, у меня в мозгу крутилось то, как дрожали сегодня утром у Пита руки, как коротко он отвечал мне. Видимо, Хеймитч заметил, что у него приближается приступ, и услал меня подальше под первым попавшимся предлогом. Как я могла быть настолько слепа? Почему, упиваясь самобичеванием, не замечала то, что было у меня под носом? Я вновь допустила, чтобы он мучился от боли. Да, я всю жизнь только и делала, что вновь и вновь причиняла ему боль. Мое отвращение к себе нарастало и превращалось в ярость.