— Снег так и валит, — она пыталась отдышаться, отряхиваясь на коврике у входа, прежде чем шагнуть в дом. Китнисс поспешила снять с нее теплое пальто.
— Я сделала горячий шоколад. Он вот там, в турке на маленьком огне, — сказала им Китнисс, развешивая оба их пальто сушиться. Раз в несколько лет зима в этих местах случалась особенно снежная зима, когда природа ополчалась на людей вьюгой и трескучими морозами — нынешняя зима была как раз такой.
— Как здорово. Спасибо, Китнисс. Тристан, хочешь чашечку горячего шоколаду? — Энни повернулась к своему высоченному уже сыну, который был — вылитый Финник, разве что кожа посветлее, да черты лица немного мягче.
— А как же! Само собой, — воскликнул тот, направляясь к буфету, чтобы взять там пару чашек.
— Снес бы ты шоколаду и Уэсли, на второй этаж, — предложила Китнисс. Уэсли был сыном Окли от первого брака, его мама погибла во время бомбежки Двенадцатого. И Уэсли частенько играл и сидел с Тристаном, когда его привозили сюда из Четвертого. И, несмотря на разницу в возрасте, они и потом не перестали дружить.
Глядя, на то, как Тристан спешит налить шоколад и отнести его своему другу, Китнисс вспомнилось, как она впервые увидела его фотографию. Это было почти пятнадцать лет назад, когда они еще только начинали писать свою Книгу Памяти во имя тех, кто погиб на Играх и в огне Революции. Тогда он был крошечным комочком на руках своей мамы, и Китнисс тогда до дрожи боялась за него, малыша, который при таких трагических обстоятельствах пришел в этот жестокий мир. И вот какой он стал: такой большой, почти ни капли не задетый былыми ужасами. Он вырос в безопасном, светлом мире. Как будто в ответ на ее мысли в животе что-то радостно поднялось, и она поспешила сдержать этот внутренний восторг, прижав ладонь пониже талии.
— Энни, он такой красавчик, умница! — сердечно сказала Китнисс, стоило Тристану выскочить из кухни.
— О, я счастливица, — ответила та. — Но я должна благодарить за то, что он такой еще и твою маму.
Как бы они ни боялась за этого малыша прежде, сейчас Китнисс ощущала лишь беспримесную радость за Энни и ее мальчика, живое продолжение Финника, существовавшее вопреки всем ужасам Игр и войны. К счастью, после войны миссис Эвердин перебралась в Четвертый, и помогла Энни растить Тристана. Теперь уже Китнисс больше не возмущал тот факт, что ее мать некогда предпочла печься о других, а не о своей сломленной дочери, хотя прежде у нее было такое чувство, что мать для нее как будто умерла. То были темные дни, когда ей казалось, что мать снова ее бросила. Они остались в прошлом.
— Китнисс, — позвала ее мама, прервав поток ее мыслей. И она обратила свой взгляд к этой светловолосой, голубоглазой женщине, на которую при ближайшем рассмотрении была так похожа Прим. Теперь она уже совсем не злилась на мать, после стольких лет терапии. Просто больше не находила этого гнева в сердце, и точка.
Хотя там все еще плескалась бесконечная печаль, ибо она была неисцелима. Порой Китнисс все еще поддавалась ее темным чарам, и тогда было трудно даже встать с постели. Хотя приступы депрессии с течением времени, которое отделяло ее от былых событий, случались все реже. И теперь Китнисс не находила в себе ни злого пламени, ни гнева, ни жажды мести, которые ее некогда питали.
— Ты встревожена, — заметила миссис Эвердин. Она слегка приобняла Энни и обменялась с нею заговорщицким взглядом, прежде чем вновь повернуться к Китнисс. — Не переживай. Пит будет на седьмом небе, — сказала она, проверяя булькающие горшки и поднимающееся у печи тесто.
— Знаю, просто… — замялась Китнисс. – Ну, у вас с папой тоже так было? Вы тоже постоянно были так напуганы?
Миссис Эвендин попыталась поймать взгляд Энни, но та была в этот момент где-то вовсе не здесь и явно не следила за ходом беседы.
— Тогда были другие времена, и нам не выпало на долю пережить то, что выпало вам с Питом. Но да, всегда боишься, что случится что-нибудь плохое. Это старо, как сама жизнь. — миссис Эвердин обратилась к Китнисс, которая заметно побледнела. — Но мы справлялись, по крайней мере, пока был жив твой отец. Да, плохое случается. Тебя отправили на Игры… А Прим… — голос миссис Эвердин сломался, и Китнисс ощутила, насколько и ее матери в жизни пришлось нелегко.
Взяв себя в руки, миссис Эвердин продолжила:
— Но жизнь не стоит на месте, и вот такой сюрприз! Пит и понятия не имеет, что его ждет. Хотела бы я посмотреть на его лицо, когда он узнает от тебя эту новость… Как же он тебе подходит, — глаза матери блеснули, и Китнисс была с ней более чем согласна.
Пятнадцать лет совместной жизни с Питом легли бальзамом на ее душевные раны. Поначалу у них было немало темных дней — боль была еще такой свежей, что они не мола взглянуть друг другу в глаза. Однако Пит своим примером научил ее тому, то жизнь снова может дарить радость, и в мире больше добра, чем зла. Он так о ней заботился, что и она научилась заботиться о других. Его терпение по отношению к ней и ее научило быть терпеливой. А его невероятная способность прощать и видеть в людях лишь хорошее, и ей придала веры в людей. Она никогда не могла похвастаться такой открытостью и степенью доверия другим, какими отличался он, но он научил ее рисковать в этом направлении гораздо больше, чем она сама бы когда-либо решилась.
Вот отчего сегодня вечером она хотела собрать вокруг всех, кого любит, и отчего этот праздничный ужин имел для нее особое значение.
***
Выпив свой шоколад, Энни отправилась с миссис Эвердин наверх, где они принялись в четыре руки заворачивать в яркую бумагу подарки. Китнисс видела, как ее мать, встретившись на лестнице с Тристаном, запечатлела поцелуй у того на щеке. Что бы ни случилось, она навсегда будет для него его «На-на», а он для нее — первым внуком, даже если их не связывают узы крови. Но узы тоже никуда не исчезают. И когда миссис Эвердин встретилась взглядами с дочерью, она вдруг чуточку зарделась, в уголках губ запорхала улыбка — в знак их общего секрета, того, что испокон веков соединяет мать и дочь.
Резкий порыв ледяного ветра, влетевший в коридор, знаменовал собой приход Пита, Делли, Тома и их подросших уже сыновей. Стоило им появиться в доме, и он наполнился радостным гвалтом, вечным спутником юных созданий. Тристан в один прыжок одолел оставшиеся ступеньки лестницы и вместе с Уэсли поспешил приветствовать своих закадычных дружков, Джорджа и Фрэнка, с которыми с детства зависал, когда приезжал в гости в этот дом. Пит же, еще только снимая пальто, тут же принялся оглядываться по сторонам, и при виде Китнисс так улыбнулся, что у нее в сердце что-то дрогнуло и захотелось петь.
— Притащил тут кое-что, — сказал он вместо приветствия, когда Китнисс, привстав на цыпочки, чмокнула его в заледеневшую щеку.
— Вижу, — улыбнулась она, принимая краткое объятие, в которое он заключил ее, прежде чем водрузить свою ношу на кухонный стол и начать все разбирать.
— А, вот как ты теперь нас окрестил, «кое-что», да? — воскликнула Делли в притворном возмущении. У Делли с Томом помимо шумного потомства уже много лет как был свой магазин, и теперь она была настоящей дородной матроной, живым воплощением материнства. Китнисс невольно сравнила ее округлые формы со своими, гораздо менее выдающимися, и невольно задалась вопросом — станет ли и она такой же. И решила, что готова если что принять на себя такое дополнительное бремя.
— Но это стоящее «кое-что», конечно, — ответила она на восклицание Делли, обнимая по очереди и ее, и Тома в знак приветствия. Делли тут же заозиралась в поисках точки приложения своих сил и тут же поспешила на помощь Джоанне и Заре, которые все еще украшали елку, а Том принялся болтать с Хеймитчем.
— Прости, что задержался, — Пит уже успел вымыть руки и схватиться за свой кухонный передник. — В пекарне была прорва народу до самого закрытия. Как будто никто никогда и не слыхал о предзаказе! — сказав это, он фыркнул.
— Знаю. И снег так и валит. Энни с Тристаном чуть не замело, — ответила Китнисс, осторожно забирая у него передник. — Мы уже все сделали. Эффи накрыла на стол, скоро начнем раскладывать еду. Так что сходил бы ты лучше принять душ и переодеться, а?
