и устремленье, как кинжал
вонзённый в разум гнал и гнал,
меня искать свою любовь:
сейчас! Сегодня! Непременно ...
а сердце, как всегда степенно
ум охлаждало вновь и вновь.
И я, поссорившись с надеждой,
признав в любви себя невеждой,
что недостойный и ничтожный
ступить готов на путь был ложный:
решив, что жизнь не стоит пыли ...
А в сердце дико монстры взвыли.
Кому знаком тот звук истошный,
чьё сердце знало ад кромешный:
поймёт меня, поймёт конечно.
Но рассудив по жизни здраво,
задался тут же целью важной,
чтоб свой поднять престиж однажды,
решил постичь науку права.
И трудный выдержав искус,
с отличием закончил вуз;
и вот, на поприще ветвистом
одним из лучших стал юристом.
Конечно же, не сразу - нет! -
прошло не меньше, чем пять лет.
Найдя в работе интерес,
живя заботами, стремленьем,
её обычным зорким бденьем -
пошёл и жизненный процесс.
Терпя в делах за стычкой стычку,
мне многое вошло в привычку,
но никогда не забывал -
искать свой жизни идеал.
И вот мы встретились ... о да!
То не забуду никогда ...
Я помню, как обдало хладом:
как будто был облит ушатом
студёной, ледяной воды
я в тот момент весь с головы.
Едва соприкоснулись взгляды,
как здесь же, прям средь бела дня,
прошила молния меня.
Кому-то, может та особа
не приглянулась бы особо,
но я же понял, тут, на месте,
сама судьба свела нас вместе.
Сомнамбулой к ней подступил,
(безвестною ведомый силой)
незаурядным заводилой
без умолку заговорил.
Её открытая улыбка,
очаровательные очи
вскружили голову мне очень;
и не могло быть в том ошибки,
я уяснил насколько зыбка
впредь без неё вся жизнь моя.
И утверждаю, не тая,
что, если б не было ответа
тогда взаимностью тем летом ...
не вынес кары бы такой,
покончил, может быть, с собой.
Но слава Богу! В том бедламе
всех пылких слов, пустячных фраз:
не дерзости вняла окрас,
ни наглости, по мере крайней;
и даже в миг, когда я сам
чуть заблудился в словесах,
лишь мило назвалась Аглаей.
И было первое свиданье;
был первый, нежный поцелуй;
впервые я, как обалдуй
тогда признался в лепетанье,
горя до кончиков ушей,
в любви безропотной своей.
Под сорок мне, ей чуть за тридцать -
решили мы с ней пожениться.
И закружилась с колоритом
жизнь нескончаемым кульбитом:
мелькали дни, летели годы
в любви и в счастье, а невзгоды
нас обходили стороной;
прожили двадцать лет с женой!
Как будто белы лебеди
в чистейшем страстном трепете,
не укрываясь от соблазна,
мир облетали вместе праздно.
Господь не утруждал ничем,
жизнь прожигали без проблем,
да только вот к исходу дней
не дал возлюбленным детей.
О, дочка! Нощно или денно
мы одиноки во вселенной
и я не мыслю жизни дальше,
коль если вдруг не станет Глаши.
Старик умолк, неловко встал;
его унылый взгляд блуждал,
он вдруг напрягся равно свыше
был знак, затрясся, тут же вышел
уже не сдерживая слёз -
рыдал он тяжко и всерьёз.
Впоследствии, за десять дней
мы крепко подружились с ней;
по настоянию самой
той милой женщины больной
я величала её Глашей.
И после выписки потом
частенько хаживала в дом,
чтоб патронировать и дальше.
Иван Иваныч, не докучно
сам за женой собственноручно
в те дни ухаживал, кормил,
беседы тёплые делил,
был день и ночь с ней неотлучно.
Я забегала каждый вечер
на пять минут, на час, на два
(лишь отработаю едва),
она ж, худела с каждой встречей,
слабела, вяла на глазах,
как будто паразит сосал
все силы изнутри, калеча -
кончины верная предтеча! -
и, наконец, совсем слегла.
Чего я не пыталась только?!
Но никакого в этом толку ...
ничем помочь ей не могла.
И день нагрянул этот страшный;
он не подкрадывался, нет,
его мы ждали даже ... бред!
Что говорю?! Но так все зряшны,
пусты усердия, ничтожны ...
понятно, помощь невозможна.
И эта мысль так угнетала,
что я едва ли не рыдала,
крепилася насколько можно.
В тот день настолько было тошно,
сама измучена была,
(я б всё на свете отдала!)
лишь участь облегчить подруге,
старушке, женщине, ну скажем,
да просто человеку даже! -
в онкологическом недуге
уняв страдания и муки.
Она на морфии жила,
однако облегченья были
так коротки, так мимолётны,
считай, практически бесплодны.
А пытки цель свою вершили:
ломали бедную, крушили ...
оттягивая ей конец,
но ... отпустили наконец.
Скажу, отмучилась благая;
страдалица равно живая
в гробу лежала, все морщинки
её разгладились, а лик,
помолодевший как бы вмиг,
казался милым как с картинки.
То время, впрочем, пролистаю:
похоронили мы Аглаю;
слёз чутких выплакав немало,
я на погосте пожелала
в то утро дня воскресного
ей Царствия Небесного.
Гораздо позже, по обзору,
когда училась я по сути
на третьем курсе в институте,
Иван Иваныч взял в ту пору
меня помощницей в контору.
Авансом дал подъёмные
(весьма к тому ж нескромные).
Как он сказал:
- То, для обличья!
Помощник, должен настоящий,
во-первых, выглядеть блестяще,
но в рамках всё-таки приличья.
А уж потом всё остальное.
Побочно, (тут добавить стоит),
чтоб упорядочить ресурсы,
прошла компьютерные курсы.
И, обучаясь на заочном,
от сессии до сессии
не маялась депрессией,
а оставалась сверхурочно
взамен банкетов, развлеченьям
я на работе с увлеченьем.
Была готова - хоть бесплатно! -
хвататься за работу жадно
(в восторге чуть не до визжанья),
дабы черпать плоды познанья.
Внесла трудом весомый вклад
в рабочий общий весь уклад:
классифицируя клиентов,
ведя рутину, документы ...
Иван Иваныч ободрял
и кругозор мой расширял.
Осилив лености препоны,
уча российский свод законов,
штудируя теорию,
на практике училась я
вести мудрёные дела.
Он, брав в пример историю,
делился опытом со мной,
да с поразительным терпеньем,
присущим лишь ему уменьем
мне суть втолковывал порой.
Однако, волей старика
доход с тех пор взлетел крылато!
А дело в том, моя зарплата
настолько стала велика
(скажу без всяк обиняка),
что в результате пары лет
произошедших дальше вслед,
как подобает человеку
без собственного крова, кряду
оформила квартиру рядом
я в новостройке в ипотеку.
Причём, не мешкая, с разбегу
в ней сделала ремонт шикарный,
автомобиль неординарный
облюбовала без пробега,
да отдохнули с дочкой вместе
сперва в Палермо, а затем
повеселились в вихре тем
мы в Коста-Бланка на фиесте.
Закончив институт, потом,
как получила я диплом,
Иван Иваныч в кабинет
вдруг вызвал сразу на совет.
Меня отечески обнял,
утёр слезу, и речь держал:
