ступеньку за ступенькой меря,

я шла, в то беззаветно веря

пускай бездумно, тупо, слепо,

что этот путь ведёт на небо;

и непременно по итогу

предстанем с дочерью пред Богом.

Бог примет нас, всё не напрасно -

ведь знает Он, как мы несчастны!

И вот пришли. На крыше мы

стоим пятиэтажки мрачной,

а вид заброшенный, невзрачный

и вниз взираю с вышины.

Снежинки кроткие лицо

ласкают бережно и нежно,

и ветерок бодрит прилежно:

не злым, а добрым хитрецом.

Тоскливо здесь и зябко очень,

а время близится уж к ночи.

И это небо чёрное,

(как жизнь моя позорная!)

давило тяжестью своей,

а думы жгли больней, больней ...

"Нет, этот мир нам не жилище!

Зачем? К чему плодиться нищим?!

Ну вот и всё - прощай мой враг,

осталось сделать только шаг."

И это грозное решенье

уже хотела завершить.

"Ну да! Зачем? Зачем нам жить???"

Застыла я - но озаренье

вдруг посетило мозг усталый:

"Проститься надо с дочкой малой,

мы здесь не свидимся уж боле ...

хоть ЭТО в нашей пока воле;

ну что ж! Недолго нам осталось".

Едва отпрянула устало,

сама ж, открыла покрывало, -

и ею так залюбовалась!

И снова, снова отшатнулась,

ловила личиком луч света ...

Ну вот поймала ... что ж, не сетуй.

А дочь проснувшись, улыбнулась

сама с собою, для себя,

миг пробуждения любя.

Зевнула сладко так - так славно! -

и носиком ведя забавно,

меня нашла, взглянула ново,

как будто молвила: "Здорово!

О жизнь! Прекрасная она ...

уверься, матушка, моя.

Зачем торопишь ты спасенье?

Защита та, лишь заблужденье -

и нет, не выход, а тупик -

капкан! - который злой шутник

нам Люцифер исконно ставит.

Ох, матушка! Да разве ж вправе -

дав жизнь, отнять её теперь.

Молю! Ну дай, вершить самой,

самой творить мне путь земной ...

Всё образуется. Поверь! -

прочла в глазах её, гоня

все мысли пагубные прочь,

вот так понявши тогда дочь -

и это лишь спасло меня;

и прошептала я без зла:

- За счастье, даренное Богом,

бороться мне придётся много ...

И ободрённая ушла.

Я помню, как стояла долго

там, у подъезда втихомолку,

от ужаса вся холодея,

воспоминаньем тяготея

слепой игры со смертью в прятки -

как мне она лизала пятки! -

и хладом кралась по спине,

давая знать так о себе ...

Тогда ещё не понимала,

насколько глупо поступала,

желая прыгнуть в бездну с крыши,

ища в загробной мрачной нише -

покой, спасенье и отраду.

Но нет! От смерти мне не надо,

нет, ничего, совсем-совсем ...

И благо то, что с этим всем

я (слава Богу) совладала;

коварный клич тот обуздала!

А мысли ж были - шёпот бесов -

меня он звал, тащил к отвесу;

те ощущенья не забуду,

покуда жить на свете буду.

За то мгновенье, молвлю смело,

я лет на двадцать повзрослела.

Темно, безлюдно, лишь фонарь

горит, не грея; всё ж - январь!

А я стою в раздумьях долго.

Или секунды стали вечны?

Иль рассужденья бесконечны?!

Так мерзко холодно; нет толку

в осенней куртке, в сапогах.

Но я не плакала совсем:

реветь уж нечем - и зачем?

Держу малышку на руках,

конверт укутав в одеяльце;

без рукавиц застыли пальцы;

пожитки жалкие в узле

у ног валяются и мне

ужасно пусто на душе;

а безысходность сердце гложет.

Коляски нет ... (но не робей)

Зато пятнадцать есть рублей!

Куда идти? Кто нам поможет?!

Кто надоумит? Даст совет?

Антон, какой же стал скупой,

а в общем, был всегда такой,

(каких не видел просто свет!)

мобильник даже не отдал;

сказал, что САМ, мол, покупал.

Идти же надо, всё равно -

но вот куда? - вопрос тугой,

тут надо думать головой.

Подруг отвадил муж давно;

остались лишь друзья семьи -

так это все ЕГО они.

И тут, меня вдруг осенило;

а что? Пожалуй, даже мило,

пусть шанс почти что никакой,

однако, нам сойдёт любой.

Я до декрета медсестрой

работала в больнице нашей ...

Туда, поехали мы с Дашей.

Дежурный врач, впустил меня,

но лишь до завтрашнего дня;

а мне - и это добрый фарт.

С утра сходила я в ломбард

и заложила побрякушки:

цепочку, серьги золотые,

а это деньги всё ж такие,

что в тот же день я у старушки

за половину суммы смело

на целый месяц снять сумела

навроде что-то комнатушки;

пусть хоть и в маленькой лачужке,

пусть без удобств, но нам в тот час

и это было в самый раз,

лишь бы укрыться вместе с дочкой

от холодов морозной ночки.

Хозяйка та, Тамара Львовна,

была отнюдь немногословна,

(шести десятков лет от роду).

Одна не первый год жила,

довольно крепкая была,

дарила пыл свой огороду.

Хозяйство, пенсия ... почтенно

вела свой быт уединенный;

про боль свою сказала сжато:

- Да! было счастье, но когда-то ...

Супруг, лет десять как скончался;

был сын, да пил сынок изрядно -

а спьяну всё ему неладно.

И вот в один из дней нажрался:

рассорился с соседом очень,

всю ночь вопил что было мочи,

к утру безвременно убрался;

немножко пережил отца;

иного ж, не ждала конца.

И это всё, что рассказала,

но жизнь её не поломала.

А повесть выслушав мою,

сказала:

- Что же, чем смогу

тебе и дочке помогу,

(давно хотела я семью),

не зря судьба свела с тобой ...

Да в общем, вот, расклад такой.

А у меня же, своего

замечу кстати - ничего:

ни полотенец, ни белья,

нет ничего-то для житья!

Ни ложки с вилкой, ни тарелки,

ни кружки (этакой безделки) ...

да тряпки лишней не сыскать,

чтоб стол чем было протирать.

На всё про всё простой ответ:

ну ничегошеньки-то нет!

Хозяйка, с чутким пониманьем,

без поучений и советов

частично выделила это,

ко мне проникнув состраданьем.

В больницу, я само собой

назад вернулась медсестрой,

(при том намного раньше срока)

враз приступив к делам с наскока;

и был тогда завотделенья

моим доволен возвращеньем.

Прошло полгода. День рожденья

у дочки, помню, наступил

(ей только-только годик был);

хоть денег мало, тем не мене

с дежурства выйдя из больницы

подобно радостной юнице,

в универсам за угощеньем

стремглав пустилася тогда,

чтоб стол накрыть, отметить дату.

Пускай со скромным результатом,

один раз в год, пусть иногда,

но надо радовать свою

новорождённую семью.

Шампанское, конфет набор,

по силам вкусностей подбор;

бюджет насколько позволял,

а он тогда был слишком мал.

И тут, кладя в пакет покупки,

(я чуть не тронулась рассудком),

когда вдруг грубо, что есть сил

за локоть кто-то ухватил.

От неожиданности, боли

я оглянулась поневоле,

как оказалось, то был он.

Я даже вскрикнула:

- Антон?!

Но здесь, он струсил страшно сам

и посмотрел по сторонам,

сконфузившись, при том ужасно

(хотя старался быть бесстрастным).

Ах, как он выглядел солидно!