***

Женя жила в крайнем напряжении несколько дней – потом ее нервы просто устали от этого.

“Если даже и пронесется какой-то слух обо мне и Василии, - думала она, - этого будет недостаточно для огласки. Пусть даже заговорят о его медиумизме. Никто ничего с определенностью не видел. Это примут за очередное порождение воображения невежд, появившееся в народной среде – вроде легенды об “Иване-царевиче” в “Бесах”, которую намеревался пустить о Ставрогине Верховенский…”

Вдруг Женя содрогнулась, осознав сходство нынешней ситуации с той, тридцать лет назад представившейся гению Достоевского. Такими же бесами, несущими всеобщее развращение, отрицающими идеалы и верующими в “полунауку” - науку без духовного ее осмысления - были и Кацман, и Мендель, да, пожалуй, и большая часть верхушки русского общества.

А Василий Морозов отрицал сам себя.

“Так, Василий слишком необычайное явление, чтобы его приняли без улик, - размышляла Женя дальше, - а слух о его неверности жене, в конце концов, будет слишком рядовым, чтобы сам по себе вызвать большие колебания”.

Женя покачала головой. Увы, слишком рядовым. Тем более, памятуя, какой Василий красавец, дворянин… состоятельный… человек высокой культуры… соединивший в себе все те желанные для женщин свойства, которых и поодиночке-то в мужчинах часто не сыскать.

Слухи о Василии – естественны. И умными людьми будут восприниматься как слухи; а даже если и окажутся правдой, такому, как Василий, общество это простит. Мужчинам вообще намного легче прощают “половое бесчестье”, чем женщинам, часто в одиночку несущим на себе груз всеобщего осуждения. Если в них с Василием полетят камни, все они попадут в Женю.

“Ну и пускай, - почти даже равнодушно подумала Женя. – Меня и без того замуж не возьмут. А сделавшись в глазах общества любовницей Василия, быть может, я покажусь даже интереснее?”

Женя рассмеялась, запрокинув голову. В одной руке ее, которой писательница не опиралась на стол, дымилась папироска. Недавно Женя начала курить – покупала тонкие дамские папиросы на самостоятельно заработанные шитьем деньги. Она и так являет собою вызов идеалам общества – девушка из почтенного дома, желающая для себя независимости и свободы творчества, имеющая отвращение к домашнему хозяйству, “синий чулок”, курсистка, некрасивая, почти неверующая… Кто захочет такую взять, даже имей она незапятнанное имя?

Хотя родители… родители…

При мысли о родителях Жене стало действительно страшно. Вот уж кто не заслужил наказания за ее поведение. Но тут же где-то глубоко шевельнулась мысль, что очень приятно было бы видеть скомпрометированной Серафиму Афанасьевну, никогда не любившую дочь как есть.

Женя улыбнулась, но тут же опять помрачнела.

Нет, и мать такого не заслужила.

Оставалось надеяться, что слухи о непозволительной связи Василия с нею, буде таковые появятся, сочтут обычной выдумкой ревнивых к чужому счастью женщин. Вдруг Женя пожалела Лидию, которой выпала не то радость, не то мученье - любить такого яркого мужчину.

Вот Саше точно ревновать мужа нечего.

Однако несчастье такого рода первым приключилось именно с Сашей.

Был поздний вечер – почти ночь. Женя стояла у окна и курила, пуская дым в форточку. Ей было особенно не по себе сегодня: в одиночестве, которое стало ее уделом, любая фантазия легко становилась болезненной. Сейчас Жене снова казалось, что грядет какая-то беда.

Женя сама не знала, что заставило ее отойти от окна, бросить сигарету и, закутавшись в шаль, спуститься вниз, к парадной двери. Весь дом уже спал; а с творческими ночными бдениями Жени мать в конце концов смирилась. Порою Жене казалось, что она матери давно уже только в тягость.

Девушка остановилась у двери и открыла ее, не дожидаясь стука. Она почти не удивилась, увидев Сашу. Вернее, удивилась только спустя мгновение.

- Заходи, - быстро прошептала Женя, пропуская подругу в дом. Она плохо видела ее лицо, только оно показалось ей злым и заплаканным. Заплаканным? Женя не могла припомнить, когда Саша у нее на глазах плакала.

- Что случилось?

- У тебя есть горячий чай? – спросила в ответ Саша. Она стащила с головы свой постоянный теперь платок и оглядела коридор. – Я знала, что ты не спишь.

Женя кашлянула.

- Есть чай, пойдем.

По дороге на кухню она снова раскашлялась, зажимая рот ладонью, но все равно было слышно разрывающее грудь усилие.

- Ты себя угробишь, - шепотом сказала Саша. – Не спишь ночами, куришь…

Женя махнула рукой.

- Иди руки вымой, я пока чай сделаю, - шепотом сказала она, про себя удивляясь, что могло пригнать Сашу к ней почти ночью, одну, беременную, с риском застать на ногах ее мать и отца. Уж наверняка это не такое дело, к которому ее родители захотят быть причастными. Что-то семейное…

“Может, у них в семье кто-нибудь заболел или умер? - подумала Женя, быстро собирая на стол. – Но тогда Саша все равно не явилась бы к нам таким образом. Нас бы известили прилично… И Саша не рискнула бы своим здоровьем и ребенком, прибежав ко мне по темноте и по морозу…”

Саша пришла к ней на кухню, когда Женя разлила по чашкам чай и засветила свечу. Саша не плакала, но выглядела одновременно злой и несчастной. Очень злой и очень несчастной.

Лицо у нее уже опухло от беременности, а может – от слез. Однако сейчас Саша не плакала. Она плюхнулась на стул, отодвинутый Женей, и схватила чашку.

Не благодаря хозяйку, госпожа Зыкова сделала большой шумный глоток. Потом стала пить медленнее, словно чтобы согреться или взять себя в руки.

Сашины золотые волосы были заплетены в две косы и обернуты вокруг головы, как у самой простой мещанки или даже крестьянки. Темное шерстяное ее платье не являло и следа того вкуса и блеска, с каким Саша одевалась прежде. И она начала уже раздаваться в талии, хотя срок был небольшой.

Женя ждала Сашиного рассказа, даже не притронувшись к своему чаю. И наконец Саша удовлетворила ее мучительное любопытство.

- Этот подлец, - шепотом сказала она. – Этот пакостник. Я сама не знаю, как я его не убила.

Спокойная решимость сильной русской женщины, доведенной до последнего, прозвучавшая в ее словах, привела Женю в ужас.

- Ираклий? – спросила она.

Саша кивнула. Схватила с тарелки баранку и хрустнула ею: казалось, она не чувствует вкуса, ест, только чтобы отвлечься.

- Я застала его с другой женщиной, - медленно, шепотом сказала Саша. Какая-то опереточная трагичность ее тона вдруг показалась Жене наигранной; но, конечно, она не посмела ничего сказать.

- Это была певичка из кафешантана*, - прошептала Саша. – Я некоторое время назад стала подозревать моего мужа, но только сегодня увидела все своими глазами. Он обнимался с ней прямо на улице. Один бог знает, как давно это продолжается и к чему может привести…

- О чем ты? – рискнула спросить изумленная Женя.

- О том, - Саша зло ткнула себя пальцем в живот. – Эти продажные твари часто имеют целые букеты дурных болезней. И я…

Голос ее задрожал, она уткнулась лицом в ладонь и всхлипнула. Потом опять подняла голову.

- Я за волосы оторвала эту дрянь от Ираклия, а потом дала ей пинка. Она завизжала, и мой муж набросился на меня. Он не очень сильный, но когда разозлится, в него точно черт вселяется. Он уже пытался меня поколачивать, я давала отпор…

- Он тебя бил? – спросила ошеломленная Женя, не подозревавшая ни о чем подобном.

От всей этой истории вдруг повеяло исконным русским ужасом, долей тысяч простых русских женщин, о которых общество молчит. Раньше казалось, что они с Сашей, образованные, благородные барышни, непременно всегда будут выше этих животных отношений…

Саша презрительно улыбнулась.

- Пытался, да кишка тонка. К счастью, он у нас живет, а не я у него, мои бы ему не позволили. Но сегодня… я за ребенка испугалась, мне ведь не за себя надо бояться. И я убежала сразу к тебе. Не могу видеть эту скотину, с души воротит…