========== Глава 1 ==========

- Итак, господа, начнем, - председатель Миша Кацман придал себе значительное выражение и поправил очки на длинном носу. – Господа духи, мы смиренно ждем вашего знака.

После этого на довольно длительное время воцарилось молчание.

Ничего не происходило. Компания молодых людей, сидевших кругом кухонного стола при свете единственной свечки в канделябре, горевшей посредине, начала чувствовать себя довольно неловко. “Кругом стола” - не вполне соответствовало истине, поскольку стол был прямоугольный: пятеро друзей, сидевших друг напротив друга с ладонями на столешнице, были вынуждены поджимать ноги, чтобы не соприкоснуться ими, и держать глаза опущенными, чтобы не смотреть друг другу прямо в лицо. Это было стыдно. Глупость затеи со “спиритическими сеансами” все яснее вырисовывалась перед каждым.

- Явись, покажись, Pallida mors*, - со смешком прошептал на ухо своей соседке конопатый будущий юрист Николай; их руки лежали на столе рядом. Женя сердито посмотрела на него. Она терпеть не могла, когда ей дули в ухо; и почувствовала себя еще глупее от этой шутки.

Участники сеанса пошевелились; кто-то фыркнул в дальнем конце стола. Рыжая пушистая кошка Незабудка, неотрывно смотревшая на канделябр желтыми глазами, раздраженно мяукнула.

Спиритический сеанс был испорчен, не начавшись.

- Друзья, не будем отвлекаться, - Миша постучал длинным ногтем по столу. Настроение, впрочем, было уже слишком скептическим, и председатель первым это понял, призывая к порядку только для порядка.

- Ну что ж, если время неподходящее, тогда разойдемся, - звонко сказал рыжий Миша Кацман и встал, одернув студенческий мундир. Снова поправил очки и посмотрел в глаза хозяйке – единственной в этом собрании, кроме него, кто тоже носил очки. Хмурая Женя встала, как и ее сосед, смешливый веснушчатый Николай Петров; сидевшая по другую руку от Жени Саша Виргинская встала тоже. Последним встал Митя, сидевший в углу стола и державшийся незаметнее всех.

- Мы с Колей и Митей пойдем, Евгения Романовна, - сказал Миша Кацман.

Женя знала, что этот близорукий умница-еврей действительно ее уважает; она слегка улыбнулась.

Непонятно только, почему Кацман поддался на эту чудовищную глупость. Ведь он же прежде всех не верил, ни минутки…

- До свидания, Миша.

Кацман слегка поклонился.

- Идемте, господа, - он посмотрел на двоих своих товарищей. Они были в плотно застегнутых шинелях, несмотря на теплое помещение, и уже вспотели. Уходили с явным облегчением – еще и оттого, что “дурачества” кончились. Николай на прощание тоже поклонился Жене; верхняя губа приподнялась в насмешливой улыбке.

- До свидания, мадемуазель Прозорова.

Этот относился к ней снисходительно, и особенно из-за ее очков. Женя сложила руки на груди, чувствуя, как загорелись щеки и уши. Дурак! Очень надо!

Дверь за тремя студентами захлопнулась.

Женя плюхнулась обратно на табурет и облокотилась на стол, подперев кулаками щеки. Ей было стыдно, все больше с каждой минутой; хотя никто из них не воспринимал эту затею всерьез.

Саша Виргинская, оставшаяся с подругой одна, погладила ее по плечу.

- Успокойся, это же все глупости, Женя.

Женя резко повернулась к ней.

- Вот именно! Хуже всего, что все это такие глупости, - сказала девушка. Она вскочила, поправив пальцем очки, как Кацман, и вышла на середину кухни, точно готовясь ораторствовать. Саша серьезно и озабоченно слушала, повернувшись к подруге. Она знала, что у Жени бывают мысли, которые непонятны с первых слов и кажутся обыденными, но над которыми, выслушав все, стоит глубоко задуматься.

- Это то, на что надеется каждый, даже если не признается себе, - горячо сказала Женя, не сводя с Саши зеленых глаз. – На то, что он преодолеет умирание. А больше всего нам хочется продолжить свое бытие в таких же условиях – чтобы вокруг знакомые предметы, люди, запахи…

Она махнула рукой, обводя кухню: кастрюли, блестящий пузатый самовар, чугунная плита.

- И это-то и невозможно, - скорбно сказала хозяйка.

Она вдруг разом выдернула шпильки из узла, которым были скреплены на затылке ее прямые темные волосы, и, сунув шпильки в карман юбки, стала нервно разбирать пальцами разлохматившиеся пряди; а потом замерла, уставившись в окно. Женя стала медленно заплетать косу, словно чтобы отвлечься от собственных мыслей; Саша не прерывала молчания.

“Она некрасивая совсем, - грустно подумала Саша, перебирая собственную толстую золотистую косу. – Умная-то очень умная, а останется в старых девах”.

- Ну так что же, Женечка? – наконец медленно спросила Саша, когда сочла, что с Женей можно снова заговорить. – Невозможно продолжить свое бытие в таких же условиях – разве мы этого не знали? Надо сейчас жить…

Женя хмыкнула.

- Ну да, - сказала она. Посмотрела на рыжую сибирскую красавицу-кошку, отиравшуюся у ее ног.

Бросила заплетать косу и вдруг подхватила Незабудку на руки; отошла к окну, прижав животное к груди.

- Федора Михалыча помнишь? – спросила Женя, рассеянно поглаживая кошку. – Как он говорил: без уверенности в собственном личном бессмертии жизнь превращается в бессмыслицу…

- Достоевский? – переспросила Саша. – Разве он именно так говорил?

Женя махнула рукой.

- Неважно, - сказала она. Бледное лицо казалось совсем невыразительным за большими очками. – Суть в этом, Саша. Так каждый думает…

Она вдруг замолчала, закусив губу.

Наклонилась и ссадила кошку с рук.

– Иди себе, Бусенька, - нежно сказала Женя. - А мы тут дурачимся! – тут же нервно воскликнула она, забыв о любимице. – И все эти спириты… Полное помрачение рассудка! В двадцатом столетии, в тысяча девятьсот третьем году ведем себя хуже дикарей!

Саша встала из-за стола, подошла к Жене и обняла ее за худенькие плечи. Она была ровесницей Жени, но казалась старше, потому что была полнее и спокойнее подруги.

- Ну успокойся, Женечка, - сказала Саша, хотя знала, что Женя не успокоится, все будет мучиться своими мыслями. – Пойдем пройдемся по улице, еще не совсем поздно… Такая чудная погода…

- Куда я пойду в таком виде, - Женя с отвращением заправила распустившиеся волосы за ухо. – Лучше поставлю самовар. Чаю попьем, а потом можно и лечь спать. Ты ведь отпросилась дома?

- Конечно, не тревожься, - ответила Саша. – Сказала матери, что переночую у тебя – знала, что ты захочешь…

Женя улыбнулась.

- Ну вот и хорошо.

Вскоре они уже сидели за тем же кухонным столом и весело разговаривали о чем-то постороннем, прихлебывая чай и грызя один на двоих маковый бублик, разломанный напополам.

***

- На самом деле суть этой общей заразы выявил еще господин Гартман*, - говорил в это самое время Миша Кацман внимательно слушавшим его товарищам, с которыми они медленно шли по парковой аллее, под фонарями. – Он говорил, что спиритизм как вера в бессмертие души есть проявление “трансцендентального* эгоизма”, безнравственное учение в самой своей основе. Не говоря уже о том, что это грубое средневековое суеверие, - закончил юноша.

- А у тебя есть сочинение этого Гартмана? – спросил его Николай. Сейчас в нем не было никакой насмешливости, отличавшей его во время разговора с Женей Прозоровой.

- Разумеется, есть, - ответил Миша.

Трое друзей вдруг остановились и улыбнулись друг другу; а потом разом расхохотались.

- Ну и сваляли мы дурака! – сказал наконец Кацман, когда юноши успокоились. – “Бледная смерть”! Я слышал, что ты нашептывал Евгении, - он с упреком посмотрел на Николая; впрочем, все трое по-прежнему улыбались.

Николай пренебрежительно пожал плечами.

- Если мадемуазель Прозорова умна, она и сама все понимает. Но она посмотрела на меня так, как будто я ее обидел. Наверное, верит в эту чушь…

- Даже самые умные люди в наше время поддаются этому, - с сожалением признал Миша Кацман. Дальше друзья пошли молча, и каждый думал о своем.