— Да, — тихо ответила Николина. — Йен, спасибо тебе за заботу, — вдруг проговорила она. — Это, правда, очень дорого.

Она помолчала немного, а затем добавила:

— Я постараюсь, чтобы…происходящее… — девушка запнулась. — Никак не отразилось на нашем малыше.

В этот момент диктор оповестил пассажиров о том, что регистрация на рейс началась.

— Спасибо за всё, — вновь сказала болгарка.

— До встречи, — пробормотал Йен, не осмелившись приблизиться к ней, чтобы обнять.

Добрев уже было двинулась по направлению к стойкам регистрации, но в один миг его словно бы вырвали из забытья, и он, будто опомнившись, всё-таки окликнул её.

— Нина!

Девушка обернулась, и Сомерхолдер всё же подошёл к ней.

— Я буду рядом…если тебе будет нужно… — с робостью произнёс он.

Нина подняла на него глаза, полные слёз, и прошептала:

— Ты всегда будешь нужен мне. Несмотря ни на что. И особенно ты нужен мне сейчас, правда. Не оставляй меня, пожалуйста.

В голосе болгарки слышалось отчаяние и невероятный страх. Ещё никогда она не выглядела настолько хрупкой и беспомощной, и Йену сейчас больше всего хотелось одного: защитить её, закрыть собой ото всего того, что на неё навалилось. Он взял её за руку, переплетая её ледяные пальцы со своими тёплыми. И этот жест был вместо тысячи слов и служил ясным ответом на её просьбу.

Следующий месяц Нина жила словно в бреду. Подготовка к похоронам, звонки родных и друзей, которые хотели поддержать её в ситуации, попасть в которую не пожелаешь, наверное, своему заклятому врагу, дождливые дни в Торонто — словно бы небеса плакали вместе с Ниной… Всё это слилось для неё в единый поток, с каждым днём всё дальше уносивший её от прежней жизни — жизни, где она была беспечной девчонкой, которая, уже даже уйдя из детства, всё равно неизменно находила в него лазейку, оказываясь в родном доме, где её всегда ждали самые близкие люди: мама, папа и брат. Своих родителей болгарка, кажется, ни разу, даже в разговорах с друзьями, не назвала «отец» и «мать» — только «мама» и «папа», «мамочка», «папулечка». Она была одинаково близка с ними обоими, всегда делилась с ними самым сокровенным. Так забавно для неё было наблюдать за реакцией Николая на новость о том, что она хотела бы познакомить их со своим молодым человеком, и услышать его фразу, сказанную строгим тоном: «Ну, когда я с ним пообщаюсь, тогда и посмотрим, кто он для тебя — молодой человек или так, заезжий парень, который утром уедет обратно в Ковингтон», так хотелось поскорее прилететь в Торонто, когда Йен сделал ей предложение, а затем и тогда, когда она узнала о том, что беременна, чтобы шёпотом, украдкой, словно бы боясь спугнуть своё счастье, рассказать любимой маме о том, что она чувствует. Каждый раз, думая о том, какой будет её свадьба, Нина представляла, как её в белоснежном платье с красивой фатой к алтарю поведёт отец, и в этот момент воплотились бы в реальность все её мечты из далёкого детства, когда она ещё маленькой девочкой мечтала почувствовать себя в этот особенный день настоящей принцессой.

Особняк, в котором жили их родители, Нина полностью доверила Сандро: сейчас ей невыносимо было находиться там, где каждый уголок напоминал о самых дорогих людях, которых не вернуть уже никогда, и возвращал в те счастливые дни, когда они праздновали Рождество и Новый год, вместе с таким нетерпением ждали поездок на море, в Болгарию, катались на ватрушках с заледеневших горок всего пять месяцев назад, забывая о своём возрасте и дурачась, как малые дети, а потом отогреваясь горячим шоколадом у камина в уютной гостиной, объединив две большие семьи. Может быть, потом когда-нибудь станет легче… Но, наверное, не сейчас, и даже не через год или два. Брат, в свою очередь, не посмел менять что-то в родительском доме: после всего произошедшего он, наоборот, очень часто приезжал туда, долго бродил по комнатам, пристально рассматривая деревянную утварь, часть из которой была сделана самим Николаем, причудливые узоры на обоях, то, как была расставлена мебель. В такие минуты ему начинало казаться, что родители по-прежнему рядом.

Нине и Александру было двадцать восемь лет и тридцать два года, но они ощущали себя маленькими детьми, в один миг оставшимися круглыми сиротами, — наверное, то же самое чувствуют все люди в любом возрасте, когда из жизни уходят их родители.

Йен смог выбраться в Торонто лишь спустя неделю после гибели родителей Нины, но он успел на похороны и не покидал болгарку ни на минуту. Однако после того, как всё закончилось, он поспешил увезти её из Канады, потому что и сам видел, насколько ей тяжело быть там.

Нина держалась за Йена, как за спасительную соломинку в реке с сильным течением, которая не давала уйти с головой под воду окончательно и утонуть.

Они засыпали в одной постели, но физическая близость сейчас им была не нужна.

Они держали друг друга за руки и порой просто молчали, сидя рядом, когда Нина клала голову ему на плечо и закрывала глаза, ощущая какое-то невероятное — не физическое, а душевное — тепло, а он боялся её потревожить.

Они боролись. Вместе.

Говорят, время лечит. Наверное, это всё-таки правда. Как бы Нина не убегала от воспоминаний, это всё равно было сильнее неё, и она постаралась научиться просто их не бояться. Она начала открывать семейные альбомы и рассматривать фотографии. Почти всегда плакала. Но со временем она стала понимать Сандро, который так стремился в отчий дом: ей так хотелось хотя бы ещё минуту побыть с мамой и папой наедине…

— Джозеф, у тебя был такой смешной дедушка, — услышал Йен тихий голос Нины, доносившийся из их спальни.

По обыкновению, он заварил для неё её любимый чёрный английский чай: она пила его по вечерам. С подносом он застыл у порога комнаты и прижался к стене. В приоткрытую дверь он увидел, что болгарка сидела в кресле-качалке, рассматривая фотоальбом, бережно перебирая тоненькими пальчиками (за это время Нина сильно похудела, как бы её близкие ни старались оградить её от стресса, насколько это возможно) одной руки его страницы, а другой рукой с невероятной нежностью гладила живот.

— Знал бы ты, какой допрос пришлось вытерпеть твоему папочке, когда он знакомился с ним! — кажется, Нина улыбалась. — Но твой папа молодец, он стоически выдержал всё и даже, кажется, бровью не повёл. Уже на следующий день уплетал за обе щеки баницу — коронное блюдо твоей бабушки. Это слоёный пирог с брынзой. Он даже Сандро ничего не оставил, представляешь? Когда тебе исполнится года четыре, я постараюсь приготовить его тебе, хотя, наверное, так же вкусно у меня не получится.

У Йена от напряжения и нахождения в одной позе начали болеть руки, но он не сдвинулся с места и, как заворожённый, наблюдал за Ниной. Кажется, впервые за долгое время она вспоминала о своих родителях без слёз.

— Мне так жаль, что ты не познакомишься со своими бабушкой и дедушкой… Они очень ждали тебя.

Голос девушки дрогнул.

— Но я обязательно расскажу тебе о них, когда ты подрастёшь. Но у тебя есть ещё одни замечательные дедушка и бабушка — Роберт и Эдна. Они — родители твоего папы и тоже очень любят тебя. Как и все мы.

Сомерхолдер пошатнулся, и паркет скрипнул. Нина встрепенулась и подняла голову. Йен вошёл в комнату.

— Я даже тебя не заметила, — мягко произнесла она, взглянув на него и едва улыбнувшись.

— А я… Чаю тебе сделал, — непринуждённо сказал мужчина, поставив поднос на тумбочку. — И ещё… Попробуй круассан. Очень вкусный.

— Спасибо большое, — ответила Добрев, потянувшись к чашке.

— Осторожно, он ещё горячий! — предупредил Йен, и девушка кивнула, аккуратно подув на жидкость. — Чем занимаешься? — несмело спросил он, усевшись на пуфик рядом.

— Смотрю фотографии, — ответила Добрев, сделав глоток и отставив чашку. — Нашла старый альбом — в нём преимущественно фото из детства, когда мне не было и десяти лет. Удивительно, но большинство из них я просматриваю как будто в первый раз. Но помню практически всё, что на них происходит.