Эштон не выдержал и вскочил на ноги, пытаясь сдержать себя, но выходило очень плохо.

— Знаешь что, _родной_, — намерено повторил он обращение Виктора. — Делай что хочешь. Нравится тебе строить из себя доблестного и отважного рыцаря, страдающего из-за потери руки и не желающего принимать помощь — пожалуйста. Делай, что хочешь, — повторил он. — Страдай тут, устрой панихиду по руке, которая уже через месяц будет целой, или по глазу, который без операции не будет видеть — это твои уже забавы. Я внес свои предложения, не нравятся — отказывайся, но из клиники я не уеду, так что Николсон может не заморачиваться документами.

Виктор только с улыбкой покачал головой.

— Очень хочется исправить то, что произошло, как ты считаешь, по твоей вине? — спросил Хил, совершенно не задетый резкими выпадами парня. Хотелось поинтересоваться, не купит ли тогда Эштон ему и новую машину, потому как ехали они на автомобиле Виктора, но Хил сдержался, понимая, что шутка будет воспринята в штыки.

— Я знаю, что так. Ты не ради меня стараешься. Потому что будь это ради только меня, ты бы не был сейчас таким. Операция не к спеху (ты бы воспользовался аргументом “сейчас, или будет поздно”, если бы мог), стрелы бледнолицых полетят не скоро. Можно спокойно залечить руку, взвесить все реальные “за” и “против” операции, накопить, найти врача, внести свою лепту, предварительно выкупив документы… А ты не объективен, потому что сильно заинтересован в скорейшем моем лечении, и тот факт, что операция может быть неоправданно рискованной, тебя мало занимает, потому что ты почти слепо вцепился в шанс все исправить.

Виктор выдохнул и взял с подноса чай. Чувство вины и все сопутствующее было знакомо ему давно и сопровождало любую ответственность, взятую за другого. Потому Хил отлично умел контролировать свое желание что-то исправить и сопоставлять выгоду от исправления с последствиями попыток что-либо исправить. И отделять, когда вело желание сделать лучше пострадавшему, а когда — желание загладить вину именно перед самим собой. И взгляд, каким смотрел парень на него в начале, был Виктору знаком. Потому он и не любил “грубую” заботу как недавно предложенное кормление. Зная, что иногда чувствует виновный, Хил очень не любил оказываться на месте пострадавшего. И считал себя правым в описании чувств Эштона.

— Эш? — позвал Виктор, предлагая подтвердить или опровергнуть его слова.

— Мне все равно, что ты говоришь, — упрямо сказал парень, скрещивая руки на груди. — Я не собираюсь это обсуждать и ругаться с тобой тоже не собираюсь. Не хочешь — не надо. Я не буду тебя уговаривать, но и из клиники я не уеду. Это все, — отрезал он, подходя к двери. — Можешь позвонить Николсону и сказать, чтобы не стал заморачиваться ни с чем — я еду прямо туда. Тем более, почему нет? Там кормят, поют, халявный вай-фай и куча знакомств.

Парень напоследок фыркнул и вышел за дверь, не став для драматизма ситуации хлопать — это было лишнее, а свое решение он считал взвешенным.

И сложившуюся ситуацию можно было бы считать очень даже удачной, если бы не чертов мифический Барри.

Виктор, не тронув курицу, нащупал под подушкой телефон. Николсон в смс сообщал, что будет на месте через 20 минут. Написал он это 10 минут назад, и Вик набрал ему ответ, попросив пока отложить разговор о левом оформлении документов как и об оплате отсрочки, а вместо этого договориться о возможности такой отсрочки и выяснить наличие в клинике некоего Барри. Хил написал, что тот должен находиться среди реабилитантов и на тех же условиях, что и Эш, а потому вопрос о конфиденциальности легко может быть куплен. Тем более, что Рональд сам предлагал назвать некоторых людей, кто проводил те или иные мероприятия, и уж на просьбу припомнить фамилию Барри ответить должен был точно. В следующей смс Хил предупредил, что Эштон едет в клинику, и если парня не получится остановить, то Киру надлежит его встретить. Ехать тому придется на такси, так как ключи от автомобиля Эша — стоящего, как тот и просил, на платной стоянке, — были у Виктора дома, а таксист правила нарушать будет вряд ли, так что Нику Хил обозначил примерные полтора часа, а время на выяснение фамилии и заодно палаты парня — 15 минут.

Все же, как рассудил Виктор, предупредить, если этот Барри все еще в клинике, будет правильнее, чем ждать, когда они столкнутся нос к носу.

Третьей смс Хил предупредил прислать все фамилии, если Барри будет несколько, и вежливо пригрозить, если что, серьезным рецидивом одного из пациентов, который повлечет ненужную шумиху внутри заведения.

Николсон ласково ответил, что для вынужденного леворукого Виктор слишком талантливо доебывает сообщениями, но добавил, что все выяснит и вышлет фамилии в ответном смс.

Хил удалил исходящие на всякий паранойный случай и включил на телефоне звук, дожидаясь ответа.

Невозможность действовать нервировала.

Эш и правда поймал такси, очень надеясь, что водитель не будет слишком болтливым, а лучше и вовсе немым. Парню требовалось успокоиться, обдумать всю ситуацию и план действий. Но ему не повезло — мужчина, сидевший за рулем был на редкость разговорчив, то и дело спрашивающий что-то. Погода, новости, отношение к политике. На каждый вопрос Эштон переводил на него уничтожающий взгляд и недоуменно выгибал брови позже, дивясь, что на водителя это нисколько не действует. После Эш понял, что тому просто неважно отвечают ему или нет — главное, самому говорить.

Тогда можно было уходить в свои мысли. Вестись на слова Виктора он не собирался. Любовнику просто удобно было думать таким образом. И его совершенно резко потерпевшее изменение мнение о нахождении в клинике Эштона… Что-то в этом было совершенно не так. Это больше всего напрягало парня, ибо он знал, что просто так своих решений Виктор не меняет.

Деньги Эш и в самом деле решил оставить на всякий случай. В клинике было не так уж и плохо, если не думать о том, где именно он находится. И не акцентировать на этом внимание, утрируя, как он делал до этого.

В чем-то, конечно. Виктор был прав. Но Эштон не только из-за чувства вины хотел помочь, он в самом деле считал, чем быстрее они возьмутся за эту проблему, тем лучше будет для всех.

— Приехали! — радостно возвестил водитель. Эштон вздрогнул, глянул за окно и глубоко вздохнул. Что ж, все зависело от того ,как воспринимать реальность. Если воспринимать в более положительном ключе, то можно было даже порадоваться — все-таки он вернулся в дом родной. По крайней мере, на ближайшие месяцы.

— Держи, — протянул таксисту деньги Эш, выходя из машины. На чай не оставил — из-за болтовни.

— Эштон, — позвал Николсон, отлепившись от входа и подходя ближе. Около уха он держал телефон, явно с кем-то разговаривая. Барри в клинике был только один, жил в другом крыле корпуса и на втором этаже, “лечиться” ему оставалось всего месяц, а главное, он уехал утром на три дня, пользуясь правом выходных у сопровождающего. Это давало некую фору Виктору, позволяя приехать после выписки, то есть завтра вечером, как объявила ему сестра, забравшая мужчину на процедуры, пока он ждал вестей от Николсона.

Теперь, когда Кир, не дождавшись отзыва, сам позвонил Виктору, все еще ожидая парня, Хил заодно попросил Эша к телефону, решив не перезванивать ему, раз тот весьма кстати рядом.

— Привет, — хмыкнул Николсон, подходя ближе и протягивая телефон. — Это Виктор. Забей на сложности, что он через мой мобильный… так, короче, вышло. Поговори с ним, он попросил к телефону.

— Что? — спросил в телефон Эштон, показывая, что явно не остыл еще. Взгляд переместился на Николсона и Эш с трудом удержал себя от вздоха — наличие вездесущего друга любовника его напрягало и заранее утомляло.

— Я завтра приеду, — сообщил Виктор и выдохнул, готовясь продолжить. — И есть основания считать, что вести я принесу не самые утешительные, если оказался прав. Доброй ночи заранее, — попрощался он и сразу отключился, не планируя по телефону обсуждать подробности.

Николсон почти безмятежно ожидал возвращения аппарата рядом.