Ответить на вопрос Виктора он не мог. Сам не знал ответа и признаться в собственных чувствах тоже.

— Думай, как хочешь, — выдал он, поднимаясь. — Придумай тот ответ, с помощью которого можешь окончательно увериться, что я последний мудак.

С этими словами он вернулся обратно в спальню.

Мудаком Эштон был во всех возможных ответах. Либо отказываясь от близости Виктора, либо упрямо не признавая.

Мужчина стиснул зубы, снова закуривая, а потом поднялся и дошел все же до спальни.

— Нет, Эштон. Сейчас важно, как думаешь ты. Придумай тот ответ, в котором Барри не удалось сделать из тебя шалаву, которой поебать на все сколько-нибудь важное. Если удастся, — Хил сбросил на кровать ключи, — жду завтра в шесть.

Виктор, хмыкнув, развернулся и вышел из комнаты и квартиры.

Эштон ничего не ответил. Но и сон теперь не шел. Эштон злился на Виктора, на то, что тот заставляет его снова думать о своем отношении к нему. Ему никак не удавалось признать то, что он нуждается в Викторе.

Слишком самостоятельным и независимым он был до появления Вика, и слишком тот пытался вдолбить в голову любовника, сколько тот для него значит и наоборот.

Мыслей было много. Но ни к чему парень так и не пришел к общему выводу. Потому в шесть вечера его у Виктора не было, а телефон и вовсе был отключен.

Хил прождал полчаса, безуспешно попытался прозвониться, прождал еще полчаса. А потом со смутными ощущениями отправился на рождественский ужин воссоединения семьи в одиночку.

Эштон перезвонил только ближе к десяти вечера и спросил куда подъехать.

Виктор вышел из-за стола со скрытым облегчением. Он не понимал мотивов Шона. Точнее, в чем-то понимал, но не понимал глобального замысла.

Брат был худым, двуглазым, с синяками на веках, но женат и даже с детьми. Приехал один и во всю тихо огрызался на лекции отца. Хил понимал, что значит “хотел увидеться с семьей”, но не понимал уже, зачем Шону это было нужно. Он был женат, у него десять лет совсем другая жизнь, мужчина никак себя не проявлял, а тут раз — и прикатил из далеких уголков Германии.

Отец расходился все сильнее, мама как могла успокаивала семейство, Виктор с близнецом не говорил, не имея на то возможности разговора тет-а-тет. Они только обнялись под строгим взглядом матери, любившей формальности даже когда они явно фальшивили.

Хил спустился на первый этаж, закурив у подмерзшей клумбы. Он хотел законно отдохнуть от семейных радостей и встретить Эштона раньше остальных, чтобы узнать, что и как. В какой-то степени Виктор был рад такому исходу, потому как приезд Эша на рождественский ужин в теории был положительным знаком.

Эштон приехал на машине. Правда, припарковался он крайне неаккуратно, снеся придорожную клумбу. И это было первым тревожным звонком для Виктора. Правда, из машины парень вышел куда адекватнее. Но явно не настолько, чтобы казаться адекватным полностью.

— С Рождеством, — сказал он, сунув Виктору запакованную в яркую фольгу коробку. Зрачки были расширены, а сам парень явно слишком весел для своего обычного состояния.

Виктор недоуменно уставился на парня, уже всерьез опасаясь каркать и называть его любовником.

— Что… Что с тобой? — фыркнул он, приподнимая подбородок и вглядываясь в глаза. В свете фонаря все выглядело хуже, чем было на самом деле, но Хил не спешил себя успокаивать. — Эш? Что за нахуй?

Честно признаться, Эштон себя ненавидел в этот момент. И еще часа два до этого. Весь день он злился на Виктора, на себя, на весь мир вокруг за то, что у него как всегда выходит какая-то хуйня, в которой он не может разобраться.

Он понимал, что не стоит приезжать к Виктору и его родителям в упоротом виде. Но также он понимал, что без кайфа вообще никогда не приедет и не включит телефон. Под кокаином решения принимались легче. И сейчас он чувствовал себя спокойнее, практически не нервничал, но все еще чувствовал ненависть и злость. В том числе, и на Виктора, который нисколько не понимал, насколько было херовым состояние Эштона, поставленного в ограничительные рамки, никогда не стеснявшие его.

Он терпел полгода, не чувствуя их. Но болты в голове свинтило совершенно неожиданно. Ссора в клубе была всего лишь точкой отсчета, чтобы Эштон снова начал творить хуйню.

— Все в порядке, — Сказал он, кладя руки на плечи Виктора. — Сейчас все в порядке, — на лице появилась практически блаженная улыбка.

— Что. Ты. Делаешь? — упрямо выписывал вопрос Виктор. Это уже была совсем хуйня, чтобы Хил начал злиться. Он начнет. Но первым у него включился рефлекс: разобраться и понять. Он не сделал этого тогда, в самый первый раз, и потом жалел, что не покопался в мозгах парня, когда он сам выставлял их напоказ. Чем-то ситуация напоминала первый приход Эша упоротым к Виктору, мужчина чувствовал острейшее дежа вю, и не собирался повторять старых ошибок.

Сначала вскрыть и посмотреть, что там.

— Зачем, Эш?

Взгляд метнулся наверх. Окна гостиной, где был накрыт стол, выходили на другую сторону, но вот все остальные смотрели сюда. Сжав в раздумьях зубы, Виктор потянул Эштона к машине. Поднимать его в квартиру было противопоказано.

— Что зачем? — парень вырвал локоть, за который настойчиво тянули и оперся бедрами о капот, явно желая сохранить дистанцию в случае чего, тоже помня прошлые разы. — Почему я приехал под кайфом? Потому что мне нравится быть под кайфом, — он откинулся на машину практически всем телом и запрокинул голову, словно захотел смеяться, но смеха не последовало.

Вернувшись в изначальное положение, Эштон внимательно взглянул на Виктора.

— Мне нравится шляться по клубам, изображая шалаву. Нравится упарываться до умопомрачения. Понимаешь? Мне нра-ви-тся.

Смех все же последовал, но он был больше похож на истерический.

— Это моя жизнь. Мне в ней комфортно. И тебе не переубедить меня, какой бы ты изощренный способ секса не выдумал. У тебя два варианта: или смириться и пойти знакомить меня с родителями, или отправить домой и больше никогда меня не видеть.

— Я не собираюсь переубеждать тебя, если тебе это не нужно, — отозвался Виктор, стоя на расстоянии от Эштона и поджигая еще одну сигарету. В руках все еще маячила врученная Эштоном коробочка, и Хил временно переключился, явно не понимая, как правильно реагировать на происходящее.

— Что там?

— Взрывчатка, чтобы обоим не мучиться, — фыркнул Эштон, уже садясь на машину полностью и тоже закуривая. Потом издал очередной смешок. — На самом деле, все проще — там твои вещи, которые были в моей квартире. Не так много, как могло казаться. Так сказать, лучший рождественский подарок — я даю тебе возможность самому уйти и не тревожить себя необходимостью снова меня видеть. Если ты выберешь второй вариант, конечно.

— Что ж.

Хил вытянул из-за пазухи бумажный пакет с бутылкой именитого виски. Как Эш однажды обмолвился, этот был его любимым.

— Раз уж мы меняемся подарками, — хмыкнул он, рассматривая парня и качая головой.

— Лучше бы ты подарил мне полкило кокса, — Эштон двинул бровями, соскальзывая с капота. Забрав бутылку, он закинул ее в машину через открытое окно. — Что ж, принимай решение. Я не собираюсь с этим тянуть.

— Я отвезу тебя, — решил Виктор, обходя автомобиль и садясь на водительское. — Не хватало, чтобы ты собрал все остальные клумбы по дороге.

— Нет, Виктор, — Эштон покачал головой, даже не думая садиться в машину. — Если ты выбираешь второй вариант, то тебе нужно просто вернуться к родителям и не беспокоиться о том, сколько клумб я соберу по дороге. А если ты выбираешь первый… Тогда мы идем знакомиться с родителями, — он растянул губы в улыбке, наклоняясь к пассажирскому окну и смотря прямо на Виктора.

— Скажи, Эштон. _Зачем_ ты хочешь с ними познакомиться? — поинтересовался Виктор. — Ты знаешь, что мой отец терпеть не может наркотики и вышвырнет тебя (и меня заодно) за порог сразу, как только поймет. А поймет он сразу. Чего ты хочешь этим добиться, предлагая мне такой вариант?