— Плохо, что мы учились в разных школах. Хотя с такими как ты я предпочитал не связываться в то время, — заметил Эштон.

— Почему? — полюбопытствовал Виктор. Общая причина была ясна — с такими вообще мало кто связывался — но Хил хотел узнать более конкретно.

— Потому что вы больше всех любили ставить подножки. И в то же время вы были какими-то фриками, нелюдимыми. Не поймешь, что у вас на уме.

— Вот что-что, а подножки я не ставил, — хмыкнул Виктор. — А если и ставил, то только в ответ.

— У всех по-разному, наверное, — пожал плечами Эштон. — В нашей школе было явное деление по кастам и все друг друга терпеть не могли. С жиру бесились.

— Это и у нас было, — отозвался Виктор. — Я только держался на расстоянии от всех. Потому что не бывает крыс больше, чем в собственном тылу. По мне, внутри объединений у нас грызлись куда активнее, чем между. Тише, но активнее.

— Сместить лидера и самому им стать — да, у нас такое тоже было. Или нагадить другому, а самому выглядеть выгоднее. Иногда все было слишком жестоко. Настолько, что моя запись еще просто цветочки. Были вещи гораздо хуже. Не зря говорят, что дети самые жестокие люди.

— Вот, — кивнул Виктор. — Говорю же, тебе вполне повезло.

Мужчина с некоторым усилием поднялся и пересел на диван рядом с Эштоном, устроившись полубоком. Здоровой рукой Хил прихватил любовника, а сам привычно дотянулся до шеи, целуя переход с плеча, а потом поднимаясь выше.

— Если в очередной раз не поругаемся, я вечером обязательно тебя поимею, — оповестил Виктор, обводя языком и прикусывая кожу на кадыке. Сложно было сказать, с чего именно он так перевел тему: из-за чего-то, услышанного в рассказе, или как обычно от недостатка тактильного контакта. Второе было точно — Вик заметил, что в таких разговорах любовник как минимум не реагирует на касания, а то и реагирует негативно, потому держал руки при себе, пока вся информация не была получена, а тема себя не исчерпала. Но первое он со счетов не сбрасывал, пока не анализируя все детально.

— Надеюсь, ты будешь любезен и не станешь сильно брыкаться, потому что снизу я сегодня не буду.

Эштон не стал сопротивляться, а даже чуть откинул голову, давая больший доступ к шее.

— И как ты себе это представляешь? В плане тебя сверху. Сейчас это как минимум неудобно будет, — сказал он, поворачивая голову к Виктору. — Серьезно, я понимаю, что тебе непривычно быть снизу, но это пока самый оптимальный вариант.

— Нормально представляю, — стоял на своем Виктор, продолжая ласкать шею Эша, не оставляя, однако, засосов. — Перевернуться на спину, в случае чего, я смогу всегда.

— А так будешь елозить по мне гипсом? — скептично поджал губы Эштон. Но положения все-таки не менял, чтобы не сбить любовника с нужного настроя. Хотя они наверняка успеют еще поругаться до вечера пару раз.

— Физическая боль мне не очень нравится, — хмыкнул Виктор, перемещаясь поцелуями за ухо любовнику и втягивая в рот мочку. — Потому нет, гипсом елозить не стану.

— А мне кажется, что физическая боль тебе очень даже нравится, только ты ее больше любишь доставлять. Если брать в расчет твои стягивания, удушения или побои, — фыркнул парень. — И, может, мы не будем ждать до вечера?

— Побои от вспыльчивости, а связывание и удушение не должны приносить боль, у них иная цель, — выдохнул Хил, переключаясь с уха обратно на шею, и с улыбкой поинтересовался:

— Почему? Полагаешь, разругаемся, или уже белье жмет?

— И какая же у них цель? — уточнил Эштон. Потом откинулся на спинку дивана, пока позволяя Виктору делать то, что ему хочется. — И нет, я думаю, что мы поругаемся, а снова без секса я не хочу оставаться.

— Связать и удушить, как ни странно, — ухмыльнулся Виктор, приподнимаясь и нависая над любовником, чтобы иметь доступ и ко второй стороне шеи. Для удержания равновесия Хил уперся здоровой рукой в спинку, и к чему-то более активному переходить явно пока не собирался, развлекаясь ласками.

Эштон прикрыл глаза, кладя руки на плечи Виктора, придерживая его на случай, если рука все-таки сорвется.

— Я могу снова полезть в психологический анализ. И сказать, что тебе просто нравится контролировать все настолько, что даже хочется контролировать смерть человека. Это я про удушье.

Виктор перекинул ногу через Эша и сел ему на колени, проглаживая освободившейся рукой торс парня.

— Не надо лезть, — поморщился Хил, отстраняясь и рассматривая любовника. — Лучше скажи, хотел бы повторить оргазм без кислорода еще раз? Не сейчас. Вообще.

Эштон чуть выпрямился, перестав расслабленно растекаться по спинке дивана.

— Не знаю. У меня рефлексы сразу срабатывают и страшно, если честно. Я понимаю, что ты все контролируешь. Но я расслабиться не смогу просто.

Виктор нажал на плечо любовника, призывая снова расслабиться.

— Можно начать с чего-то проще, — предложил Хил. — С “муравейника”, например. Там все можно делать самому, но лучше с кем-то — для безопасности и качества. И это не “приправа”, как удушение для оргазма; это самостоятельная вещь и, если по аналогии, то аперитив к расслаблению — алкоголю, например. Или сексу, если не планируются страстные скачки.

Вик снова склонился к шее Эштона, не теряя настроя. Ладонь улеглась на пах любовника, и Хил погладил его, чуть сжимая.

Эштон улегся обратно на спинку.

— Что такое этот твой “муравейник”? — спросил он, немного хмурясь. Но поглаживающая рука сбивала напряжение. Сам он пока никаких действий в сторону Виктора не предпринимал, занятый именно предложенными альтернативами и самим разговором.

— Нужно часто и мелко подышать, а потом вдохнуть и задержать дыхание, — начал объяснять Виктор, — и пережать артерии, — Хил положил руку на горло Эштону, под самую челюсть, указывая место, но не надавливая.

— Желательно и горло, чтобы не напрягаться для удерживания. Держишь секунд десять, больше обычно не нужно. Потом отпускаешь, начиная дышать, и расслабляешься. По телу проходит тепло и “колючие” мурашки, много, очень, словно рой муравьев ползает. Своеобразное, но приятное ощущение. Сродни первых сигаретных затяжек.

— Откуда у тебя столько познаний во всем этом? — Эштон задумчиво положил пальцы на те места, куда показывал Виктор и чуть нажал, но тут же отнял руки. — Ты учишь меня душить самого себя, понимаешь? Это не тот опыт, который любовники обычно передают друг другу. Если бы я научил тебя принимать член в горло до упора — это было бы правильно. А душить самого себя — не очень. Но если тебе доставляет такое удовольствие сам процесс удушья, то я попробую. Может, тоже втянусь и стану извращенцем.

— “Муравейником” дети в младших классах балуются, — хмыкнул Виктор. — Душат друг друга шарфами. Делать подобное самому безопасно, если руками, — ты потеряешь сознание и силу пальцев раньше, чем причинишь себе вред, — мужчина пожал плечами. — Кто-то учит правильно курить травку, кто-то — правильно нюхать кокаин, кто-то — правильно трахаться или изощренно дрочить через уретру. Я не просто предлагаю получать удовольствие удушением, я предлагаю научить делать это правильно и безопасно. Не думаю, что это плохо и неправильно. Только делай с умом, а не как обычно.

Вик хмыкнул.

— Хочешь? Я помогу пережать горло.

Эштон облизал губы. Ему всегда нравилось все новое, что будоражило кровь. Тем более, может, это удовольствие сможет ему помочь совсем отойти от кокаина.

Парень медленно кивнул.

— Хорошо. Давай попробуем.

Иногда он просто ненавидел свою натуру. Подумать только, он собирался добровольно себя душить ради того, чтобы получить удовольствие.

Виктор, ухмыльнувшись, склонился, чтобы поцеловать Эштона. Совратителем или соблазнителем он себя не чувствовал, но учить новому любовника было занятно, тем более, что когда Вик говорил Эшу о потенциале оргазма под удушьем, если расслабиться сильнее, он предполагал замену этим наркотикам. Призрачный шанс переключить Эштона на менее зависимоопасные, не такие длинные, но ни на что непохожие и приятные ощущения. Даже не переключить — отвлечь, дать какой-то аналог.