— Да уж, — фыркнул Эштон, поджимая губы. — Я ему пятки облизывать готов был, судя по моему взгляду.

Виктор как-то сразу помрачнел, сжал зубы и шумно выдохнул.

— Твой Барри — последняя сука, — с затаенной ненавистью сказал он с новым выдохом, сверля фотографию взглядом.

— Ты это понял по одной фотографии? — Эштон принялся листать дальше, но сам даже не смотрел на экран уже. Внимание было направлено на Виктора.

— Лео… — начал Виктор, запнулся, сглотнул и снова начал:

— Лео смотрел на меня так же. Я бы…

Мужчина побагровел; шумно, но медленно пропуская воздух сквозь зубы, он выпустил Эштона из объятия и сжимал и разжимал кулак на левой руке, усиленно игнорируя руку правую.

— Не сразу, но… Блять.

Виктор снова выдохнул, качая головой. Ему слишком ярко припомнился Лео. Не столько их общие отношения или личность партнера, сколько именно такой взгляд, полный обожания, преданности, любви в конце концов, и одна мысль о том, что этот взгляд можно предать, проигнорировать или послать на хуй, вызывала в натуре Виктора бурный протест и желание свернуть ублюдку шею. Это не было даже желанием мести за Эштона. Это была попранная религия и фанатичное желание сжечь еретика на костре. Хил признавал однодневные отношения или разовый перепих; постоянных любовников, с которыми не было вообще ничего, кроме регулярного секса; он многое признавал и не был адептом морали в общественном понимании. Но подобное отношение было выше всех его порогов. И если раньше Виктор воспринимал преданную влюбленность Эштона как нечто абстрактное, что могло оказаться на деле чем угодно, ведь в то время парня он не знал, то теперь воспринимать Барри просто ветреным повесой, игравшим на чьем-то чувстве, он не мог. Вмешались личные ассоциации и мотивы. Если бы Лео сменил со временем кумира, переключившись на такого “Барри”, Хил долго бы отсиживался за семью замками, чтобы не загнать ублюдка в кому.

Но Лео не знал Барри и подобных историй в прошлом не имел, потому в конечном итоге у мужчины осталось бы только безграничное презрение к этому парню.

Но для этого нужно было отойти.

Челюсти заклинило в нервном скрежете, и Виктор судорожно ударил по гипсу, следом негромко взвыв от боли. Ее можно было стерпеть, но не было смысла. Облегченно выдохнув открывшимся теперь ртом, Хил с ненавистью фыркнул, “убаюкивая” на коленях правую руку.

— Я бы не посмел так поступить, — резюмировал Виктор свой срыв.

Эштон усмехнулся, но без иронии или сарказма.

— Конечно, не посмел. Но не все так благородны, как ты. Если Лео был похож на меня в те времена, то ему повезло, что он встретил тебя.

Он отложил телефон и встал с дивана, подходя к окну. Просто для того, чтобы не смотреть сейчас на Виктора и не показывать свое лицо.

Воспоминания навалились совершенно внезапно и тяжелым грузом повисли внутри. Почему-то подумалось, что встреться ему кто-то вроде Виктора, который принял это всепоглощающее обожание или просто корректно от него отказался, все было бы по-другому. Жизнь, может, сложилась по-другому, сам Эштон был бы другим.

Парень повернулся к любовнику, потом вздохнул, подошел к самому дивану и опустился на пол у его ног — так было удобнее заглянуть в лицо Виктора, не дергая.

— Знаешь, — Эштон положил на колени мужчины свои ладони и чуть сжал их в успокаивающем жесте. — Бабушка еще в детстве говорила как-то, что каждый человек влияет на нашу жизнь. И что чаще всего наша жизнь зависит от окружающих людей, а не от нас самих. Современное общество, говорила она, подстраивается под мнение окружающих. Я думаю, что в чем-то она права. Сейчас я, наверное, даже не злюсь на Барри, я к нему вообще ничего не чувствую. Может быть, мне даже стоит быть ему благодарным. Ведь не случись все, что случилось я был бы уже не я. Я перестал подстраиваться под мнение окружающих с тех пор, как вышел из больницы тогда. Конечно, меня мотнуло в другую крайность — я стал плевать на чужое мнение, но везде есть свои недостатки, — Эштон слегка улыбнулся. У него было сейчас крайне странное состояние — задумчивое, но мыслил он не внутри себя, а вслух.

Виктор прикрыл глаз и мотнул головой. Не из несогласия — просто отгоняя мысли. Ладонью он зарылся в волосы Эштона, взъерошивая их тем жестом, каким это делал сам парень, когда у его коленей был Вик.

— Ты все равно был бы ты, — цокнул Хил языком, — просто сложился бы иначе и считал этим “не я” совершенно другое. Тоже плюнул бы на окружающих. Все рано или поздно плюют. Потому для меня размышления “я был бы лучше-хуже-не я” не имеют смысла; никогда не знаешь каким бы стал и уж тем более — вряд ли б променял бы то на нынешнее. И есть некая данность, с высоты которой — конкретной — мы смотрим на прошлое. С которой — конкретной — ты ему благодарен. И с которой — конкретной — я бы попросту уебал, — честно, но немного нервно на последнем предложении, поделился Виктор и поморщился, возвращая ладонь на гипс.

— Где-то в глубине души я бы тоже уебал. А где-то еще глубже я бы с ним переспал, — хмыкнул Эштон. — Не потому что что-то чувствую к нему, а… Не знаю. Просто мне кажется, что такое желание есть.

Парень положил подбородок на свои ладони и продолжал смотреть на Виктора. Поза была практически такой же, как на фотографии, только взгляд у Эштона совершенно другой. Но сейчас в нем не было извечной усмешки.

— А потому что он трахается круче кого бы то ни было, — предположил Виктор с усмешкой. — Будь добр, засунь это желание еще глубже. Хотя бы из уважения к себе.

Хил снова переместил ладонь с руки на голову Эштона — на этот раз в своей привычной манере: потягивая пряди и чуть массируя кожу.

В просьбе чувствовалась капля ревности, но она была придушена уважением и чуткостью к доверию своих ощущений, так как Виктор сомневался, что в конкретном данном случае его намеренно провоцируют. Вероятно, в иной ситуации он бы прицепился к сказанному, но сейчас тон мужчины был мирный и мягкий.

— Пойдем, покурим? — предложил Виктор, планируя заодно съесть обезболивающее для руки.

— Ты трахаешься лучше, — Эштон поднялся с пола. — По крайней мере, с тобой я не остаюсь один в кровати сразу после того, как из меня вытащили член, — губы скривила уже привычная усмешка. — И я не собираюсь с ним спать, даже если бы осознанно этого хотел. Это слишком острые ощущения для меня. Пойдем, — он первым вышел из комнаты, направляясь к окну. По пути прихватил сигареты с зажигалкой со стола, и закурил уже на подходе.

— Некоторые мысли и желания не обязательно воплощать, чтобы они унижали, — Виктор дотянулся до перевязи, перекинул ее через голову, опуская гипс в тканевый гамак, и только тогда двинулся следом, прихватив с тумбочки таблетки. — У меня в этом отношении планки и категории, так что можешь не обращать внимания.

Виктор вытянул прикуренную сигарету из губ Эштона, кивнув ему на пачку, чтобы себе парень взял новую. Возиться с зажигалкой левой рукой желания сейчас не было совсем, хоть это и было достаточно просто.

Эштон выразительно посмотрел на любовника и сигарету, взял новую и прикурил уже ее.

— Ты думаешь, что меня это унизит? Уже падать ниже некуда в наших с ним отношениях, — сказал парень, опираясь по привычке бедрами на подоконник. — Это если говорить о моем теоретическом желании.

— Если сравнивать состояние после произошедшего без желания переспать и с ним, то да, в моем понимании второй случай ниже первого. Даже не ниже. Зависимее.

— Ладно, — Эш отмахнулся все же. — Забудем и закроем тему. Никто не собирается ни с кем спать. Если мы начнем развивать эту тему, то точно поругаемся. А у меня нет настроения на ругань в данный момент.

Виктор слабо понимал, насколько нужно быть раненым, чтобы после всего иметь затаенное желание переспать. Доказать ли что-то самому себе, переступить ли через что-то, отомстить ли или попросту отдать дань мазохизму — не важно. В основе любого желания лежит некая психологическая причина, и Виктор был уверен, что причина это не сторонняя (как, например, желание насолить третьему лицу), что причина эта — в не закрывшихся до конца отношениях; а сквозить может и из самой маленькой щели.