Эвелин забилась мелкой дрожью, и я приобнял её за плечи. Она смотрела куда-то вдаль, сжимая в руках стакан со всё ещё дымящимся напитком, и молчала.

— Любой родитель любит своего ребёнка, каким бы тот ни был, — с уверенностью сказал я. – Но, возможно, вашим родителям и вправду не помешает быть внимательнее по отношению к вам. Ты пробовала говорить с ними об этом?

— Даже не стала пытаться. Они будут говорить со мной осторожно и ласково, боясь обидеть, а потом, вполне вероятно, сделают вид, что этого разговора не было вовсе. Да, наша доченька больна, она не вспомнит, о чём мы говорили минуту назад!

Она закрыла глаза и сделала глубокий вдох, с трудом овладевая собой. Я крепче прижал её к себе.

— Я уверен, твои родители не такие звери, как ты о них рассказываешь. Просто надо осторожно напомнить им, что в жизни есть вещи гораздо важнее карьеры — семья. И, к слову сказать, я был бы не против поужинать как-нибудь с твоей семьёй.

— Мне придётся предупредить их об этом заранее, чтобы они сумели найти время в своём поминутно расписанном графике.

Эвелин с благодарностью прижалась к моей груди и сказала:

— Но ты во всём прав, Логан. Напомни мне записать твои слова, когда мы вернёмся в отель, ладно?

— Ладно. Ты не сильно устала, Эвелин? Не хочешь поехать в отель прямо сейчас?

— Вовсе нет. Я бы отдала всё на свете, лишь бы эта волшебная ночь никогда не кончалась.

Мы постояли в обнимку ещё несколько минут. Я заметил, что теперь Эвелин угрюмо молчала, и сразу всё понял — понял, почему она была так беззаботна, весела и невероятно красива здесь, в Нью-Йорке, и почему она так уныло молчала теперь.

— Улыбнись, Эвелин, — тихо сказал я, ближе наклонившись к ней, — и перестань думать о том, что не приносит тебе никакого удовольствия. Пожалуйста. Я нуждаюсь в тебе сегодня ночью острее, чем когда-либо.

Она ничего не ответила. Я смотрел на звёздное небо, думая непонятно о чём: мысли разбегались в разные стороны, и мне было непросто собрать их в одну кучу. Эвелин тоже о чём-то думала, но о чём — это известно одной лишь ей.

Примерно через час, когда горячий шоколад перестал нас согревать, мы с Эвелин поехали в городок Хобокен, штат Нью-Джерси. В другой штат можно было попасть запросто, сев на поезд в метро и затратив на поездку не более пятнадцати минут. До полуночи мы стояли на площадке «Пир Эй», с которой открывался завораживающий вид на весь Манхеттен, после чего увидели незабываемые фейерверки, гремевшие, казалось, на всю Америку. Потом мы опять замёрзли, и я предложил Эвелин доехать до заведения под названием «Тик он зе Хадсон», до него было рукой подать. Моей спутнице оно показалось замечательным, как, впрочем, и мне, и мы задержались там до двух часов ночи.

А в три утра мы уже были у себя в номере. Я постоянно спрашивал Эвелин, не устала ли она, но она однозначно отвечала, что нет. Не знаю, насколько правдивы были её слова, однако я держался из последних сил: через каждые четыре часа, что мы с Эвелин проводили вместе, я принимал своё чудодейственное лекарство, совсем позабыв про наш с Карлосом уговор. Но они были действительно мне необходимы, когда я проводил время с Эвелин! Я боялся, что мои действия выйдут из-под моего контроля, и я сорвусь. Последнее время я редко сердился, выплёскивая свои эмоции, и мне казалось, что это затишье перед бурей. Мне жутко не хотелось, чтобы Эвелин увидела меня в гневе, и я делал всё, что было в моих силах. Но за это приходилось расплачиваться: в то время, когда моя спутница была ещё полна сил и энергии, я чувствовал себя просто отвратительно, готовый в любую секунду упасть на кровать и уснуть мёртвым сном.

Но спать мы не легли. Вместо этого заказали еду в номер и решили смотреть фильмы.

Пока Эвелин записывала события сегодняшнего дня в свою тетрадь (к сожалению, она не обошлась без моих напоминаний), мне позвонил Джеймс. Я закрылся в ванной, чтобы не отвлекать Эвелин, и ответил на звонок друга.

— Ну что, дамский угодник? — спрашивал его пьяный голос в трубке. — Как там Нью-Йорк в новогоднюю ночь, м?

— Ох уж этот немец, — укоризненно проговорил я и присел на бортик ванной, — ему ничего нельзя доверить. К чёрту его честность!

— Не сердись, Кендалл раскололся только после целой бутылки виски. Так как оно?

— Всё идёт куда нельзя лучше, Джеймс, и я просто в восторге от сегодняшней ночи. Что насчёт твоей вечеринки? Она уже закончилась?

Долгое время Маслоу молчал. Мой слух уловил еле слышные глотки: видимо, Джеймс пил.

— Не знаю, — наконец заговорил он, — я закрылся у себя в спальне, сижу здесь уже около часа.

— И пьёшь?

— И пью.

Я вздохнул и бросил усталый взгляд на своё отражение в зеркале.

— Ты ждал, что она придёт? — с сожалением в голосе спросил я. — Но твои ожидания снова не оправдались?

— Да, Логан, да, да, да! — застонал Джеймс в трубку, и его голос задрожал. — Почему ты в Нью-Йорке? Мне не хватает тебя на этой чёртовой вечеринке! Кендалл в хламину пьяный, Карлос уделяет внимание только Алексе, и я тут один, как остров в огромном океане. Даже это дурацкое шампанское не помогает!

Я услышал, как с треском разбилась бутылка, и жалостливо поднял брови.

— Скорее бы рассвет, — натянуто выговорил он. — Надеюсь, хотя бы ты сейчас себя хорошо чувствуешь… Счастливчик, я так рад за тебя!

— Да, Джеймс, чувствую себя хорошо, но спать хочу страшно. Не помню, когда в последний раз нормально спал.

— Так ложись, дружище, в чём проблема?

— Не лягу, пока Эвелин сама не устанет. А она, по-моему, ещё полна сил…

— Тогда терпи! Ради этого стоит терпеть!

— А ты, похоже, уже перетерпел. Ложись спать, Джеймс, лучше тебе сегодня уже не станет. Мы с Эвелин вернёмся завтра вечером, и я приеду к тебе так быстро, как сумею, ладно?

— Ладно. Иди к своей даме, только даром времени не теряй, слышишь?

— Ага. Сладких снов и с Новым годом!

— С Новым годом, дружище!

Я вернулся к Эвелин, и мы приступили к своему раннему-раннему завтраку. Еда меня окончательно согрела, я почувствовал, как лицо начало краснеть, стало жарко. Я расстегнул верхние пуговицы своей рубашки и поглубже вздохнул. В номере становилось совсем душно.

— Откуда у тебя эта цепочка? — спросила Эвелин, коснувшись пальцами ворота моей рубашки.

Я опустил голову. Эвелин держала в руке золотую цепочку, которую я носил на шее не снимая уже больше года.

— Подарок, — безрадостно ответил я.

— Подарок? Обычно о подарках говорят другим тоном…

— Пусть говорят, — резко сказал я и выдернул цепочку из рук девушки. — Я не собираюсь менять свой тон.

Эвелин внимательно на меня смотрела, я же даже не глядел в её сторону. Усталость давала о себе знать: я становился раздражительнее, и даже таблетки не имели надо мной прежней власти.

— Почему? — тихо спросила Эвелин.

Я вздохнул с неприязнью и положил руку на цепочку. Она, нагретая теплом моего тела, была горячая.

— Потому что это подарок от человека, о котором я даже вспоминать не хочу.

— И не вспоминай. Просто сделай так, чтобы твои воспоминания о нём погибли.

— Тебе легко об этом говорить! — неожиданно повысил голос я. — Твои воспоминания умирают каждый день, и это чрезвычайно просто — говорить об этом с другими людьми, да? Ты думаешь, я не пытался выкинуть её из своих мыслей, из своей жизни? Думаешь, чёрт побери, всё на самом деле так просто?!

Эвелин смотрела на меня, широко распахнув глаза. В её взгляде я видел дикий испуг. Когда мгновенная вспышка ярости прошла, я испугался своих слов и взял девушку за руку.

— Прости меня, Эвелин. Прости за мои слова. Я… я не хотел говорить этого, поверь, не хотел. Прости, пожалуйста…

Моя спутница ничего не ответила, лишь испуганно отвела глаза. Какое-то время я смотрел на неё, ожидая ответа, но потом отпустил её руку и отвернулся.

— Если бы ты действительно хотел забыть её, — тихо заговорила Эвелин, и я посмотрел на неё, — ты бы не носил эту цепочку. Её подарок дорог для тебя, значит, она всё ещё тебе небезразлична.