— Да, — задумчиво согласился я, — поддержка ей нужна…

Шмидт задержал на мне свой взгляд и сказал:

— По-моему, моё открытие Америки тебя разочаровало. Думается, теперь ты уже не так уверен в своих «искренне дружеских чувствах».

— Нет же! Всё ещё уверен. Причём твёрдо и очень крепко.

— То есть ты утверждаешь, что даже в самых дальних уголках твоей души не проснулись романтические чувства к Эвелин?

— Да. К чему такие вопросы?

Кендалл слабо улыбнулся и, встав со стула, произнёс:

— Маленький итог нашего диалога.

Я тоже поднялся на ноги и убрал в холодильник остатки ужина.

— Дико долгий день, — устало пожаловался Шмидт, неспешно удаляясь в гостиную. — Просто бесконечный! К тому же я зверски устал в студии, хочу уснуть и проснуться через четыре месяца.

— Всего лишь четыре?

— Апрель — идеальный месяц для пробуждения. Тогда минуют самые неприятные зимние и весенние дни, незаметно подкрадётся лето, а лето — это повод начать новую жизнь. Кто знает, может, этим летом в мой мир ворвётся какой-нибудь человек и перевернёт его с ног на голову.

— У нас в Эл Эй круглый год лето, — с усмешкой сказал я.

— Тем лучше! Мне не придётся ждать первого июня, чтобы встретиться с этим человеком. Возможно, он уже появился на горизонте, просто я ещё невнимательно его разглядел.

Нью-Йорк в Новый год — это бесконечный и переливающийся океан разноцветных огней. Каждая улица, каждый дом, даже каждое дерево были одеты в самые разнообразные гирлянды, а гулять в центре столицы мира казалось невообразимым: света и огней было столько, что можно было ослепнуть. Атмосфера в ту ночь была не передаваемая: на каждом углу нам встречались добрые Санта Клаусы, неунывающие эльфы, новогодние олени; люди, все без исключения, улыбались, смеялись и поздравляли прохожих с Новым годом так, будто были знакомы с ними внушительное количество времени. Разговоры и музыка струились со всех сторон, валил снег, гигантская ёлка на площади Рокффелера блистала в своём сказочном одеянии. Не знаю, какие слова нужно подобрать, чтобы описать состояние моей души в ту ночь. Но я чувствовал себя волшебно, словно опять погрузился в ту новогоднюю атмосферу, что царила в нашем доме, когда я был ребёнком.

Первую половину ночи мы с Эвелин провели в прекрасном месте под названием «Генсевурт Парк Авеню». Это очень уютное заведение, попасть в которое в новогоднюю ночь — большая удача. Мы сидели за столом на двоих в одном из просторных помещений с окнами во всю стену. Вид отсюда открывался головокружительный: небоскрёбы, чернеющие на фоне необычно светлого неба, приковывали к себе взгляды, а непрекращающийся снегопад создавал тот фон, которого мне так не хватало на Рождество.

Барная стойка представляла собой светящуюся витрину с причудливым изображением двух девушек, парящих в неосязаемом светло-голубом пространстве. Бармены, за спинами которых была целая гора самых разнообразных и разноцветных бутылок, флаконов, стаканов, фужеров, рюмок и бокалов, умело готовили коктейли и угощали ими посетителей.

Барную стойку венчали затейливые люстры, напоминающие переплетённые между собой ветви деревьев, только вместо листьев на этих ветвях сияли белые лампочки. Но несмотря на всё изобилие напитков, что предлагал «Генсевурт», мы с Эвелин пили безобидное шампанское.

Когда в помещении сделалось душно, а от музыки и разговоров разболелась голова, мы поднялись на крышу. Вид, открывающийся отсюда, заворожил меня ещё больше. Рядом с громадными зданиями, неуклонно тянущимися вершинами ввысь, я чувствовал себя маленьким и беспомощным, а все проблемы, что до этого терзали моё сердце, показались мне сном, который хотелось поскорее забыть.

На крыше «Гансевурта» был бассейн, но купаться в нём зимой, согласитесь, неразумно. Вокруг бассейна расположились многочисленные шезлонги и диваны, столики и камины; к стеклянным ограждениям были прикреплены колонки, из которых так же, как и внизу, лилась музыка. Но здесь, на свежем воздухе она не раздражала слух так, как это было в помещении.

Какое-то время мы с Эвелин сидели у камина, заворожено уставившись на огонь, и ни на минуту не прерывали разговор. Шампанское осталось внизу, но я про него и думать забыл. В то мгновение казалось, что жизнь не может быть прекраснее.

— Знаешь, как-то мне здесь наскучило, — признался я через чёрт знает сколько времени и встал с мягкого дивана. — Не хочешь поехать на площадь Рокффелера? Можем посмотреть на ёлку, покататься на коньках, попить горячий шоколад.

— От шоколада и ёлки не откажусь, — улыбнулась Эвелин, — но я не поклонница коньков.

— Ладно. Тогда просто посмотрим, как катаются люди.

Мы стояли под гигантской ёлкой, украшенной тысячами тысяч огней, и грели руки о пластмассовые стаканы с горячим шоколадом. Напиток дымился, и снежинки, попадающие в это дымное поле, непременно таяли. Здесь тоже было шумно; каток переполнился людьми, тут и там проносились румяные лица. Кто-то уверенно исполнял на льду замысловатые пируэты, кто-то катался неумело, держась как можно ближе к бортикам, кто-то ездил «паровозиком», но всем без исключения было весело.

Я с улыбкой наблюдал за праздничной площадью Рокффелера, радуясь теплу горячего шоколада и хорошему настроению своей очаровательной спутницы. Сегодня Эвелин была совсем другая: она улыбалась и смеялась почти без перерыва, хотя в Лос-Анджелесе улыбку на её лице было вызвать достаточно тяжело. Увидев её перед рождественской вечеринкой Джеймса, я подумал, что она изменилась до неузнаваемости и стала гораздо взрослее;, но теперь я смотрел на неё и понимал, насколько сильно заблуждался в своих догадках. Сегодня ночью Эвелин была невероятно красива, притягательна и открыта миру — такой я её ещё не видел. Хотелось смотреть на неё, хотелось говорить с ней, и я был непередаваемо счастлив находиться рядом с ней в эту ночь.

Мимо нас проехала молодая семейная пара; каждый из них держал за руку мальчика лет шести; он беззаботно смеялся и неумело перебирал маленькими ножками, обутыми в коньки, еле-еле поспевая за мамой и папой. Эвелин проводила молодую семью взглядом и слабо улыбнулась, когда эти трое потерялись из виду.

— Ты скучаешь по своим родителям? — с сожалением поинтересовался я.

— Нет. Нет, Логан, не скучаю. Я просто сожалею, что наши отношения не смогли стать такими, какими я хотела.

— О чём ты?

— Порой у меня возникает ощущение, — начала Эвелин, задержав взгляд на своём стакане горячего шоколада, — такое странное чувство, будто они не разделяют со мной мою любовь. Будто я отдаю им своё сердце, а они только вежливо улыбаются в ответ.

— Но, Эвелин, не стоит сомневаться в их любви, — покачал головой я. — Иногда люди просто не умеют правильно выражать свои чувства, а другим людям кажется, что этих чувств просто нет. Может, стоит приглядеться?

Она улыбнулась, опустив голову, и сказала:

— Нет, Логан, дело тут не в их неумении выражать свои чувства. Всё гораздо хуже. Мои родители — прожжённые карьеристы, для них в жизни не существует ничего важнее работы. Не сомневаюсь, что и нас с Уитни они завели — завели как котят — просто потому, что так делают все, или потому, что было скучно. Знаю, что звучит резко, но это то, что я о них думаю.

Поэтому Уитни — самый близкий мне человек, мы живём сами, можно сказать вдвоём, чувствуя, что нужны только друг другу. Родители чаще всего пропадают на работе, а, приходя домой, обсуждают прошедший день или строят планы на завтрашний. Нашими жизнями они интересуются вскользь, иногда вставляя свои жалкие комментарии. Папа говорит: «Ничего, и не под такие волны ныряли», — а мама только кивает головой с грустной улыбкой. Даже моя болезнь им побоку! По вечерам, время от времени, они разговаривают с Уитни, спрашивают, как прошёл очередной сеанс, но я-то знаю, что им наплевать! Зато какое счастье для них Уитни! На старшую сестру можно переложить все заботы о младшей, разве так не будет проще?