— Я устала от молчания, — призналась она дрогнувшим голосом, — а ты вовсе делаешь вид, что тебе всё равно. Твоё равнодушие хуже ненависти, как ты не понимаешь? Ты просто убиваешь меня, Логан!.. Лучше ударь меня и скажи, что ненавидишь, потому что я знаю: это так.

— За что мне тебя ненавидеть? — шёпотом спросил я, сидя неподвижно, как изваяние. Мне сложно было поверить в то, что это происходило на самом деле. Мог ли я подумать, что этот день, так легко и счастливо начавшийся, закончится так горько и плачевно?..

Молния, ударившая где-то высоко над городом, на мгновенье осветила наши угрюмые лица.

— За то, что я сделала, — тихо ответила Эвелин, и по её щекам быстро, словно наперегонки, покатились слёзы. Чашка с какао задрожала в её руках.

Я ошарашено смотрел на любимую и испуганно хлопал глазами. Я, все эти долгие недели обвинявший свою избранницу в молчании, в неготовности завести серьёзный разговор, я, много раз его себе представлявший и хорошо знавший, что буду ей говорить, — я внезапно понял, что был не готов. Как можно найти в себе силы, чтобы заговорить об этом с Эвелин? Как можно говорить об этом с ней — ангелом, попавшим в лапы злого, хитрого демона, ангелом, который был обманут в своём доверии и не по своей воле предался страшному греху?

Рывком встав на ноги, я покачал головой.

— Не ты это сделала, — твёрдо выговорил я, полностью уверенный в своих словах.

Эвелин подняла голову и с недоумением на меня посмотрела. Очевидно, она хотела что-то сказать, что-то спросить, но я не дождался этого и, схватив зонтик, почти выбежал из нашей квартиры. Мой путь лежал к «Погоне».

Я добирался туда пешком около получаса и промок, как собака. С каждой минутой, проведённой мной в пути, мои напряжение и злость только нарастали. Я прекрасно знал, что скажу Кендаллу, знал, что сделаю с ним. Он заслуживал этого, заслуживал, заслуживал! Мне было необходимо сделать пятый шаг — мне было необходимо выпустить из себя демона, то есть гнев, скопившийся во мне за эти долгие недели!

Войдя в помещение бара, я удивлённо замер на месте. Людей здесь не было, хотя часы показывали десять — самый разгар работы этого заведения. Стулья стояли на столах вверх ножками, барная стойка пустовала. Музыки тоже не было, а всё помещение наполнял собою не едкий, но очень неприятный дым. Лишь за нашим любимым дальним столом сидела одинокая фигура.

— О, Логан, — пробился сквозь дым смеявшийся голос Кендалла. — Ты очень-очень вовремя, я как раз хотел закрываться.

— Сейчас только десять, — сказал я, стараясь издали рассмотреть собеседника, лицо которого расплывалось в висевшей здесь дымке.

— Знаю. Сегодня у меня какое-то особенное настроение, поэтому я закрыл «Погоню» часа два назад… Там табличка висит, разве ты её не видел?

Я рассеянно оглянулся назад, поняв, что действительно не заметил табличку.

— Я рад, что ты всё-таки приехал, — сказал Шмидт, и по его интонации я понял, что он улыбнулся. Встав из-за стола, немец медленно пошёл или, можно даже сказать, поплыл к бару. — Одному мне здесь было как-то не по себе.

Я стоял в дверях, как статуя, и не решался сделать ни шагу. Язык мой словно прилип к нёбу: я не мог ничего сказать.

— Ну, что стоишь? — с усмешкой спросил Кендалл, загремев стаканами. — Идём, садись. Я тебя чем-нибудь угощу. — Бросив на меня быстрый взгляд, он добавил: — О, да ты весь мокрый…

На нетвёрдых ногах пройдя к барной стойке, я медленно опустился на стул. Шмидт стоял ко мне спиной и что-то наливал в стаканы. Я, до боли в челюстях сжимая зубы, пялился на его затылок. Всё, что я собирался сказать ему, в одно мгновение вылетело у меня из головы.

— Пожалуйста, шотландский виски, — с улыбкой произнёс он и поставил передо мной стакан. Движения его были плавными или, сказать точнее, тягучими. Его красные глаза, которые словно заволокло невидимым дымом, смотрели подозрительно весело и беззаботно. Я сразу понял, в чём было дело.

— Я сюда не пить приехал, — отчего-то осипшим голосом проговорил я.

— Понимаю. Но не на сухую ведь мы с тобой будем разговаривать?

Кендалл сделал первый глоток, а я, даже не коснувшись своего стакана, сказал:

— Ты говорил, нам есть что обсудить.

Поперхнувшись виски, он закашлялся, а потом рассмеялся.

— Да это я ещё когда говорил, — с улыбкой произнёс он и пожал плечами. — Но вообще да. Есть что обсудить. — Я выжидающе смотрел на него. Шмидт, будто испытывая моё терпение, молчал и никуда не торопился. — Делай что хочешь, — внезапно заговорил он, — но мне на вас двоих уже невыносимо смотреть, прямо как ножом по сердцу. Так что я решил больше этого не делать.

— Что, глаза себе выколешь?

— Смешно, смешно, — улыбнулся немец, — остроумно. — Сделав ещё один глоток, он нахмурился и сказал: — Уеду я. Обратно в Канзас. Теперь буду жить там.

В моей душе произошёл странный переворот, и я не мог понять: радоваться мне следовало или огорчаться. Но, в конце концов радостно улыбнувшись, я осторожно подумал: «Неужели мою жизнь покидает моя самая большая ошибка?»

— А Лос-Анджелес? — спросил я.

— Оставляю его тебе. Понятное дело: нам вдвоём в одном городе никак не ужиться.

— Очень жаль, — вздохнул я, — очень жаль, что ты понял это так поздно.

Услышав это, Кендалл прикрыл глаза и блаженно улыбнулся.

— «Погоню» вот придётся оставить, — сказал он и погладил барную стойку так, точно она была живая. — Жалко. Мэрилин больше не увижу, Скарлетт тоже… Даже с Мэри Джейн, верно, придётся распрощаться. Она маме не понравится.

«Мэри Джейн» — так Кендалл называл марихуану. Шифруясь таким образом, они с Мэрилин часто говорили о травке на людях.

— Ты убегаешь с руин разрушенного тобой города, — сказал я, мрачно пялясь на свой полный стакан. — Ты разбил чужие жизни и не нашёл счастья в собственной.

— И что я должен сказать? — резко спросил Шмидт, сжав кулак и ударив им по стойке. — Что мне жаль? Что я ненавижу свою жизнь? Ты и так всё это прекрасно знаешь! Поэтому я и валю отсюда подальше, пусть ты, Джеймс, Карлос и Мик меня поскорее забудете, вам же лучше будет. У вас у всех семьи, вы будете счастливы. А я обречён на страдания в одиночестве… Ну, и по заслугам!

Я не собирался возражать ему: когда Кендалл уедет, нам всем действительно станет лучше, в этом я даже не сомневался.

— Только… — прищурив глаза, снова заговорил Кендалл. Эмоции оставили его, и теперь он опять говорил медленно и слегка улыбаясь, — не прими моё желание за издевательство, но перед отъездом я хотел бы увидеть Эвелин.

Услышав это, я с удивлением поднял брови и рассмеялся.

— Ты рехнулся, что ли? — со смехом спросил я. — Зачем ты спрашиваешь об этом, если заранее знаешь, что я отвечу?

Глаза немца потускнели.

— Мне хочется сказать ей прощай, — шёпотом проговорил он. — Разве я много прошу?..

— Ты просишь непозволительно много! Тебе не нужно с ней прощаться: просто молча сваливай отсюда.

Он закусил губу, от чего на его щеках выступили ямочки, и тяжело вздохнул. Примерно с минуту он о чём-то думал, потом усмехнулся и сказал:

— Конечно, я и представить не могу, как выживу там без неё… Ну, думаю, моя родня и старые друзья составят мне достаточно хорошую компанию для того, чтобы я даже не вспомнил о ней.

— Как хорошо, что она прекрасно выживет без тебя, — произнёс я с некоторой издёвкой в голосе. — Не представляю, как она обрадуется, когда я расскажу ей…

— Угу, — промычал он с глупой улыбкой, — теперь у вас будет много поводов для радости.

Кендалл допил свой виски и, повернувшись ко мне спиной, снова принялся наполнять стакан. Я лихорадочно вспоминал свою прежнюю злость и те слова, что собирался сказать ему. Далёкий грохот грома, наполнивший звуками тихое помещение бара, словно подтолкнул меня вперёд, и я вдруг сказал:

— Она тебя ненавидит.

На мгновение Шмидт замер, потом с улыбкой посмотрел на меня через плечо и хмыкнул.

— Ненавидит? — переспросил он, всё ещё стоя ко мне спиной. — Хм, интересно. Просто в ту ночь она явно без ненависти раздвигала передо мной ножки.