— Да, дорогой, — присоединилась к хозяину дома Изабелла, явно смущённая поведением мужа. — Просто успокойся и сядь, не стоит принимать его слова всерьёз.

— Ты всегда так говоришь, — злобно бросил он ей и стиснул зубы, — но ты не понимаешь, что я не могу не воспринимать его слова всерьёз! Разве ты не видишь, что он откровенно над нами издевается? Он говорит, что шутит, но это ни черта не так! У Логана есть привычка обращать правду в невинную шутку. И в конце концов, почему именно я должен успокаиваться? Всё это начал не я!

— Хочешь, чтобы я успокоился? — улыбнулся я и, тоже встав, начал медленно обходить стол, чтобы поближе подобраться к Маслоу. Эвелин попыталась заставить меня сесть обратно, но я нетерпеливо оттолкнул её руку. — Но я ведь спокоен, как слон.

— Лучше заткнись, Логан, — устало выговорил Джеймс, когда я подошёл к нему. Все гости смотрели на нас широко распахнутыми глазами. — Потому что сейчас ты снова наговоришь кучу неприятных вещей, а потом попытаешься свалить всё на свою… непредсказуемость. Или на алкоголь: так ведь проще простого. Мне это уже надоело, признаюсь честно.

— Надоело? — переспросил я, чувствуя, что теряю терпение. — Ладно, тогда сейчас я могу сказать тебе кучу неприятных вещей, а потом взять вину полностью на себя, а не переложить её на свою… непредсказуемость.

— Перестань! — раздражённо махнул рукой Маслоу. — Мы с тобой оба знаем, что такого никогда не случится. Ты не способен контролировать то, что происходит с твоей больной головой.

— Дже-е-еймс… — услышал я укорительный шёпот Изабеллы, и она, вздохнув, опустила голову и прижала ладонь ко лбу.

— Не буду говорить, что ты не прав, — хмыкнул я, пожав плечами. Весь гнев, вся ярость, что долгое время я безмолвно носил в себе, комом собрались у меня в груди. Я почувствовал, что грудную клетку будто что-то сдавило изнутри. — Я абсолютно себя не контролирую!

И, сказав это, я зачем-то со всего маху ударил друга по лицу. Его реакция последовала мгновенно… А в следующую секунду мы вдвоём уже лежали на полу, вцепившись в друг друга.

Я почти не видел его лица и смутно слышал голоса парней, которые пытались нас разнять. Я знал только одно: внутри меня была боль, и я должен был с кем-то разделить её, пусть даже таким жестоким и насильственным способом. Мною владел гнев, а за ним я не видел и не слышал ничего.

Но наступило мгновение, когда я услышал голос Эвелин, как будто пробившийся сквозь туман. Я не мог различить слов, однако точно знал, что она отчаянно просила меня остановиться. Мог ли я остановиться? Нет. В тот момент весь мир сомкнулся на мне одном, я был центром всего мира, и любой, кто смел вторгаться в этот мир, вызывал мою агрессию. Каким-то образом поняв, что Эвелин была рядом, я с яростью оттолкнул её в сторону. В то мгновение я даже не успел осознать, что это была Эвелин, что я не должен был обращаться с ней так жестоко и что я слишком не рассчитал той силы, с которой оттолкнул её… Я просто знал, что она мне мешала.

Следующие минуты плавали в каком-то неразборчивом тумане, и я даже не помнил, что со мной в это время происходило. В себя я пришёл только тогда, когда Мик плеснул мне в лицо холодную воду. Начав бешено ловить ртом воздух, я огляделся и увидел рядом с собой Джеймса и Кендалла. Лицо Маслоу так же, как и у меня, было мокрым; все мы стояли на кухне.

— Господи, я знаю вас уже девять лет, — сердито выговорил Мик, глядя то на меня, то на Джеймса, — а вы за это время не изменились: остались всё теми же глупыми мальчишками! Подумать только, а ведь ты, Джеймс, уже муж и отец, да и ты, Логан, давно перестал быть наивным и ветреным, скоро женишься! Петухи, что вы там устроили? А? Вы хотя бы помните, где и по какому поводу вы находитесь?

— Я не жалею, — выпалил муж Изабеллы, сверкнув глазами, — мне давно следовало показать зубы. Логану пора смириться с тем, что он не всегда может говорить то, что ему хочется. Ну как? Не маловато тебе было, а?

Я только сейчас заметил, что из уголка моего рта струилась кровь. Я вытер её тыльной стороной ладони и сказал:

— Долговато ты терпел, дружище. А прежде что? Смелости не хватало?

— Зато теперь у меня её знаешь сколько?

Джеймс дёрнулся в мою сторону, но Мик остановил его одним движением руки.

— Ладно Логан пьяный, но ты-то! — продолжал возмущаться наш старший друг. — Будь серьёзнее и терпеливее, Джеймс. В конце концов, давайте подумаем о гостях, которые остались в соседней комнате.

Внезапно я вспомнил о том, как в порыве ярости оттолкнул от себя свою невесту, и обеспокоенно воскликнул:

— Эвелин!

Джеймс, Мик и Кендалл одновременно на меня посмотрели.

— Я её толкнул… — бессвязно забормотал я и быстро пошёл в сторону гостиной. Я испытывал странное чувство удовольствия, когда вспоминал о том, как толкнул её, и это меня пугало. — Я просто… Не знаю, я так сильно её оттолкнул, так сильно…

— Стой, стой, стой, — остановил меня Мик и, схватив за плечи, подтолкнул в сторону раковины. — Не считаешь же ты хорошей идеей вернуться туда?

— Но Эвелин…

— Она в порядке, — мрачно выговорил Шмидт, пялясь в пол. — Немного ударилась головой о стену, но всё в порядке, правда.

Я смерил его холодным, полным ненависти взглядом, будто спрашивая им: «И ты ещё смеешь говорить о ней?»

— Я не собираюсь ждать, пока вы двое помиритесь, — устало выдал наш бывший менеджер, — поэтому сделаем вот как. Мы втроём вернёмся к остальным, а тебе, Логан, я советую поспать или… или вовсе уехать. Так лучше будет. Давайте не станем огорчать наших друзей, у них ведь в семье такое радостное событие! А между собой уже позже разберётесь, по рукам?

Ничего не ответив, Джеймс хмыкнул и, демонстративно развернувшись, ушёл из кухни.

— Надеюсь, ты меня понял, — негромко сказал мне Мик. Я молча пялился на него вместо ответа. — Действительно будет лучше, если ты немного поспишь.

Когда наш старший друг тоже покинул кухню, я и Кендалл остались в ней вдвоём.

— Ну, чё стоишь? — злобно спросил я и, выдвинув стул, тяжело упал на него. — Сваливай к остальным, там вас ждут. А меня нет, потому что мало ли, что я ещё натворю!

Я подпёр голову руками и глубоко вздохнул. В висках больно пульсировало, и я, жмурясь, пытался прогнать эту боль.

— Когда будет время, — тихо произнёс Шмидт, — приезжай ко мне в «Погоню». Нам есть что обсудить.

Я проигнорировал это предложение и лишь сердито ему усмехнулся. Когда немец собрался уходить, я поднял голову и спросил:

— Эвелин точно в порядке?

Кендалл печально улыбнулся.

— Я же говорю, она несильно ударилась. Всё нормально.

Он ушёл тоже, и я, тяжело вздохнув, лёг на стол. Этим вечером со мной случилось то, чего не происходило уже долгое время: я исчез в своей ослепительной вспышке гнева. Что вызвало этот гнев? Опять же — то, чего не происходило уже долгое время: Джеймс назвал меня больным. Наверное, это слово, реакция на которое у меня всегда была резкой и которое я не слышал уже давно, оказало на меня бешеное влияние. И причина была мне более, чем понятна. Глубоко внутри я чувствовал свою вину за то, кем я являлся по сей день, потому что очень хорошо понимал, что ответственность за всё это лежала исключительно на моих плечах. Эта вина представлялась мне червяком, сосущим кровь из моего сердца. Я признавал свою вину, признавал свои ошибки, вытекающие из моего тёмного страха, от которого я всё никак не мог избавиться. Я признавал вину — но простить себя не представлялось мне возможным.

Это и было третьим шагом на моём пути — прощение самого себя. Теперь мне казалось очевидным, что третий шаг есть сложнейший из всех, но мне предстояло убедить себя в том, что это — всего лишь шаг, это ещё не моя цель. И потому прощение самого себя, тяжёлое и чуть ли не невозможное, являлось для меня необходимостью. Не сделай я этого маленького шажочка — и мост, ведущий меня к моей цели, безвозвратно рухнет. А я должен достичь её! Потому что за ней счастье, за ней лёгкость, за ней невесомость и свобода.