Ужин начинался даже очень многообещающе. Наши родители, обрадованные свадьбой своих детей, были в наилучшем расположении духа. За столом звучало много шуток, смеха, на лицах сияли счастливые улыбки. Не улыбалась только Эвелин. Вообще весь ужин она сидела бледная, почти ничего не ела и ни с кем не говорила. Я намеренно не спрашивал свою невесту о её состоянии и, можно сказать, даже с ожесточённой злобой наслаждался им. В продолжение всего полёта я думал о том, как моя избранница будет вести себя с моими родителями. Если после того, что она сделала, она может по-прежнему нежно и бессовестно смотреть мне в глаза, то как она посмотрит в глаза им? Я с улыбкой наблюдал за тем, как Эвелин пыталась взять в рот хотя бы кусочек и не могла, и мысленно усмехался: «Страдай, моя милая, страдай. Ты этого заслуживаешь. Небесный ангел… Небесная стерва».

Наконец состояние моей возлюбленной стало заметно не мне одному. Мистер Блэк, вытерев рот салфеткой, негромко сказал:

— Эвелин, ты бы поела. Не собираешься ведь ты голодать весь день?

— Мне не хочется, — вполголоса произнесла она, уставившись в свою тарелку.

— Тебе не хорошо, дорогая? — забеспокоилась моя мама, тоже обратив внимание на бледность Эвелин. — Может быть, тебе лучше отдохнуть?

— Да, — вырвалось у моей избранницы, и она рывком поднялась из-за стола. — Если вы не против, я пойду прилягу.

— Конечно, конечно… Можешь лечь в бывшей спальне Логана. Тебя проводить?

— Не стоит, я не хочу отвлекать ваше внимание… Всё будет в порядке. Спасибо.

Я проводил её до прихожей насмешливым взглядом и отвернулся. Возможно, если бы подобная ситуация случилась со мной в доме Блэков, Эвелин обязательно пошла бы за мной в спальню и расспросила бы меня о том, что случилось, почему я так бледен, чем она может мне помочь. Возможно, я должен был сделать то же самое сейчас, но что-то внутри крепко сдерживало меня, заставляя неподвижно сидеть на месте. О, я знал, что это было… Это была моя задетая гордость.

— Логан, — тихо обратилась ко мне миссис Блэк, и я поднял на неё заинтересованный взгляд, — скажи, сегодня утром Эвелин не тошнило?

Я был несколько изумлён этим вопросом, а потому не смог ничего выговорить и лишь отрицательно покачал головой в ответ.

— Ну и хорошо, — с обрадованной улыбкой вздохнула Дженна. — Не хочу, чтобы она повторила судьбу своей старшей сестры.

На несколько минут общий разговор вернулся к теме свадьбы; я слушал его со сдержанной улыбкой и довольно терпеливо. Но потом моя мама, подняв глаза к потолку, сказала:

— Логги, я думаю, к Эвелин нужно подняться и узнать, не нужно ли ей чего-нибудь.

И я не выдержал.

— Боже, да просто оставьте её в покое, — вспыльчиво ответил я, бросив вилку на стол, — дайте человеку отдохнуть!

— Но… дорогой, мне показалось, что ей плохо…

«Да, мне тоже плохо, — мрачно подумал я, — всем плохо. И чем мы сможем друг другу помочь?»

— Мам, ты слышала, что она сказала? Всё будет в порядке. Она немного поспит, и всё пройдёт. А ночью я отвезу её погулять, и тогда она станет совсем свежей.

Ночью я действительно отвёз Эвелин подальше от города, чтобы позволить нам обоим отдохнуть от изматывающей суеты и освежить мысли. Остановившись среди пустого и бескрайнего поля, мы вышли из машины, сели на капот и подняли головы к небу. Я вспомнил, что в последний раз мы с ней созерцали звёзды всего лишь несколько недель назад, на заброшенной ферме. Тогда я хотел утолить её глубокую печаль, которая на тот момент мне была ещё неизвестна.

Теперь же я хорошо знал причины печали моей возлюбленной и всё равно хотел утолить её. Почему? Я прекрасно понимал, что моя жестокость, моя бессердечность по отношению к Эвелин, мои попытки поиздеваться над ней и бешеное желание увидеть её слёзы — всё это было напускное. На самом деле я, вполне возможно, даже по-своему жалел её, мне хотелось знать и видеть, что она счастлива, а на её слёзы я по-прежнему не мог смотреть. Среди руин моего сердца, где-то под осколками, ещё яростно билось нечто маленькое, но горячее и крепкое, сильное и непобедимое. Это «нечто» оставалось для меня тем источником, из которого я черпал новые силы каждый день, источником, который поддерживал во мне жизнь. Это «нечто» я называл любовью.

— Я начинаю понимать, что каждую ночь вижу совсем другую вселенную, — сказала Эвелин, и я улыбнулся, осознав, что она возвращалась «в себя». — Вчера звёзды казались мне ледяными и мёртвыми, а сегодня я вижу в них бесконечный свет памяти.

— Вселенная всё та же, — ответил я, — это ты каждую ночь другая. Всё зависит от того, с какими мыслями ты обращаешься к вселенной.

— Я думаю, что звёзды очень мудрые. Они смотрят на Землю уже миллионы лет и знают всё, что здесь происходило, помнят всех, кто когда-либо жил здесь. А их свет — это свет памяти. Они будто светят для того, чтобы мы сегодня помнили о тех, кто был с нами вчера.

— Выходит, мудрые звёзды много знают?

— Они знают всё. Просто они одиноки и не могут поделиться с людьми своей мудростью.

— Как жаль, что люди не умеют разговаривать со звёздами, — вздохнул я, с прищуром глядя в небо. — Может быть, они рассказали бы мне, в чём смысл жизни.

Эвелин взглянула на меня со слабой улыбкой. Её глаза блестели тихой радостью.

— Жизнь имеет смысл только в самой себе, — сказала моя возлюбленная. — Посмотри на цветы, на реки, на горы — это тоже жизнь. Розы не спрашивают, для чего они живут, они просто наслаждаются своей красотой, своим ароматом и радостно цветут. Человек — часть природы, так зачем он спрашивает, для чего он живёт?

— А как же цели? — спросил я, пожав плечами. — Как же стремление к совершенству? Невозможно наслаждаться самим собой, если ты несовершенен.

— Ты очень сильно обижаешь природу, когда называешь её создание несовершенным. Человек уже рождается тем, кем должен быть. А стремясь к тому, чтобы стать кем-то, он теряет самого себя. Нам не нужны цели, Логан, мы просто можем быть счастливы тем, что живём и дышим. У нас есть всё, так что нам нечего желать. Желания делают людей несвободными, а жизнь — это свобода.

Я немного помолчал, раздумывая над её словами, после чего сказал:

— Получается, если мне нечего больше желать, я свободен. А если я свободен, выходит, я действительно живу. Не превращать свою жизнь в бесконечное следование от одной цели к другой — в этом, наверное, и есть её смысл. — Я снова помолчал и добавил: — Когда осознаёшь, в чём смысл жизни, не так уж и страшно умереть. Правда?

— В смерти, наверное, тоже есть свой смысл, — пожала плечами моя спутница. — Хотя живым он и недоступен, я думаю, что смерть — это ещё не конец. Я никогда не боялась умереть.

«Правда? — подумал я. — Странно. А я почему-то побоялся».

Я обнял Эвелин, чтобы ей было удобнее лежать, и она, положив голову на моё плечо, закрыла глаза. В тишине мы провели около пяти минут, после чего моя возлюбленная снова заговорила:

— Знаешь, а может, звёзды — это вовсе не память. Может, это символы разбитых сердец. Звёзды — это не исполнившиеся мечты, рухнувшие надежды, разочарования… Они на небе, очень высоко, потому что до них нельзя дотянуться. На них можно только смотреть и думать о том, что земля и небо никогда не сойдутся.

— Значит, у каждого разбитого сердца есть своя звезда, — ответил я. — А людей с разбитыми сердцами — миллиарды.

— И ты один из них, — шёпотом добавила Эвелин, может быть, полагая, что я этого не услышу.

Я долго и испытующе смотрел на неё, но она будто не замечала моего взгляда.

— Да, — тихо согласился я. — Моё сердце не может быть не разбито. В этом мире столько разных событий, столько разочарований, а сердце у меня всего лишь одно.

Я затаил дыхание, ожидая, что Эвелин сейчас же расскажет мне обо всём. Боже, в конце концов, у неё не железное сердце! Она не может так долго молчать, это ведь так не похоже на мою милую, мою хорошую, мою любимую Эвелин! Но рассказать мне обо всём значило полностью разрушить всё, что мы с таким трудом воздвигли. А в эту ночь, лёжа в обнимку под россыпью серебряных звёзд, мы вдвоём были так счастливы, так счастливы… Неужели у неё хватит мужества всё это низвергнуть?