— Что ты имеешь в виду? — не понял я, с изумлением и испугом нахмурившись. — Эвелин, какой конец?

— Не знаю, — снова всхлипнула она, и слёзы одна за другой покатились по её щекам, — просто конец… просто пустота…

— Не пугай меня, милая, прошу… Что ты скрываешь от меня?

Она молча смотрела перед собой. Я начинал понимать, что этот разговор, как и все предыдущие, заходил в тупик.

Рассердившись на свою спутницу за молчание, я яростно ударил кулаком по рулю. Раздался сигнал, и Эвелин, подпрыгнув на месте, негромко вскрикнула. Я в который раз заметил, что она… боялась меня…

— Забудь это всё, пожалуйста, — сказала она, взяв мою руку. — Прости… Я просто должна пережить это. Всё пройдёт, всё кончится, я обещаю…

«Да что пройдёт? — гневно подумал я. — Что кончится? Что ты должна пережить?!»

— Но ведь что-то происходит, — замученным голосом выдал я, — и мне так тяжело от того, что ты не хочешь со мной этим делиться… Ты мне не доверяешь.

— Я доверяю тебе больше, чем самой себе, — твёрдо сказала она, и я увидел, как задрожал её подбородок, — я себе совсем, совсем не доверяю…

Вздохнув, я сжал её ладонь.

— Я не настолько нетерпелив, чтобы давить на тебя, — сказал я, сосредоточенно глядя на дорогу, — так что я оставлю это. Мне хочется верить, что ты справишься с тем, что происходит… Мы это вместе переживём, любимая, как и всегда.

Лёжа в ту ночь в постели, я не мог оставить напряжённых размышлений, что позволило мне отчётливо выделить для себя одну странную, но правдивую мысль. Одушевление, поднявшееся во мне после нашего с Эвелин примирения, было мимолётным. Да, оно длилось не более суток, а всё остальное было фальшивым, напускным. Я придумал для себя маленький справедливый мир, в котором жил один и в который не пускал ничего инородного. Я принуждал себя к позитивным мыслям, к вере в светлое, счастливое будущее и насильно окружал себя улыбками и смехом. Всё-таки за оболочкой этого мира теснилось что-то страшное, очень тёмное и огромное. Это «что-то» могло разрушить весь мир до основания — я слишком хорош понимал это и именно поэтому не позволял внешнему проникнуть внутрь моего мира. Во время нашего с Эвелин разговора по пути домой я отчётливо осознал это.

В последнее мгновение перед тем, как я уснул, загадочное «что-то», кажется, начало рассеиваться, и из темноты выступил неточный, размытый силуэт… Но я не успел понять, что это было, и провалился в глубокий сон.

Когда Мэрилин вошла в студию, я сразу понял, в каком она была состоянии. Мы с парнями, до этого момента вёдшие активный разговор, сразу же замолчали и все вместе уставились на Мэрилин. Один взгляд на неё пробуждал в моём сердце непонятную жалость, которую я всегда к ней испытывал; но теперь к этой жалости примешалось ещё чувство какого-то отвращения. Всё-таки видеть Мэрилин такой было куда неприятнее, чем просто неприятно. В глазах Кендалла читались удивление и ярко выраженное неудовольствие.

— Привет, — хрипло поздоровалась девушка со всеми, но смотрела только на Шмидта.

— Зачем ты тут? — спросил немец, не отвечая на приветствие и будто делая вид, что ему неприятно говорить с Мэрилин. Он даже не поднялся с кресла и не подошёл к ней, чтобы вывести этот разговор на личный уровень; ему нужна была аудитория. Мне всегда казалось, что целью общения Кендалла с ней было не просто оскорбить её, но оскорбить её при других людях: всё-таки в студии, помимо их двоих, были ещё я, Карлос, Джеймс, Мик и наш звукорежиссёр Питер.

— Приехала за ключами, — отвечала Мэрилин, не сводя со Шмидта заплывшего туманом взгляда. Глаза её закрывались, но она изо всех сил держалась, чтобы не закрыть их. — Уже пора, пора открывать бар…

Владелец «Погони» с насмешливым изумлением поднял брови, и по губам его скользнула холодная улыбка.

— Я просил, чтобы Скарлетт приехала за ключами, —произнёс Кендалл, — Скарлетт, а не ты.

Время уже действительно близилось к шести — часу, когда «Погоня за недосягаемым» открывала свои двери для посетителей. Однако Мик, как в старые добрые времена, внезапно завалил нас с парнями работой, так что у Шмидта не было возможности заняться своим детищем: сегодня Мик был особенно неумолим. На помощь немцу должна была прийти Скарлетт — его правая рука по работе в баре, но вместо неё на помощь пришла, очевидно, левая…

— У неё тоже могут быть дела, — лениво выговорила Мэрилин, закрывая глаза. — Я приехала вместо неё… Ну, хватит слов, давай, давай, ключи, Шмидти.

Но Кендалл, сняв с лица улыбку, отрицательно покачал головой.

— Поезжай домой, Мэрилин, — сказал он тоном, в котором слышалось сильное пренебрежение, — сегодня я освобождаю тебя от работы.

— Что не так?

— Ты ещё вопросы мне будешь задавать? — теряя терпение, спросил немец. — Ты реально думаешь, что я позволю тебе появиться в моём баре в таком вот состоянии? Чёрта с два! Мне дорога репутация «Погони»!

Честно говоря, каждый раз, заставая разговор Кендалла с Мэрилин, я чувствовал непонятную вину: мне казалось, что я должен был остановить эту жестокость, струёй хлещущую из Шмидта, — должен был, но не мог.

Мэрилин молча пялилась на Шмидта; взгляд её был абсолютно бессмысленным. Это молчание, как я заметил, только больше раздразнило немца, и он, сверкнув глазами, твёрдо сказал:

— Я засчитаю сегодняшний твой пропуск за прогул. И предупрежу сразу: я больше не хочу видеть тебя такой. Особенно на работе. Поняла?

Девушка хотела кивнуть, но у неё, видимо, закружилась голова, и она, пошатнувшись, схватилась за косяк двери.

— Теперь уезжай, — сказал он, словно отдавая распоряжение, — и да, передай Скарлетт, что я всё ещё жду её.

Когда Мэрилин ушла, мы с парнями одновременно уставились на Кендалла. Кажется, каждый из нас осуждал его поведение, но никто отчего-то не решался высказать общего недовольства. Сам он будто не замечал наших взглядов и, сидя красный, как варёный рак, сердито глядел в пол.

— Тебе совсем-совсем её не жалко? — поинтересовался Мик, вопросительно приподняв одну бровь.

— Знаешь, я не обязан уважать человека, если в нём нет ни капли уважения к самому себе, — вспыльчиво выдал Шмидт.

— А об элементарном человеческом сострадании тебе известно? — повысил голос менеджер. — Разуй глаза! У неё, вполне возможно, серьёзные проблемы, ей нужно помочь, а не пытаться её оскорбить!

— Единственная её проблема — это отсутствие чувства собственного достоинства. Думаешь, я её не знаю?

— Да плевать, насколько вы близки! Дело в том, сколько в тебе человечности, Шмидт!

— Я думал, вы оба с этим завязали, — с какой-то грустью в голосе произнёс Карлос.

— Я понятия не имею, с чем она завязывает, с чем начинает, — сказал Кендалл, всё ещё не в состоянии избавиться от напряжения и злости, — для меня главное, чтобы она исправно работала. И всё.

— Она для тебя машина, что ли? — вмешался в разговор Джеймс, нахмурившись. — Раньше ты просто был холоден с ней, но теперь ты жесток и просто невыносим. Как ты можешь с ней так обходиться? Вы ведь раньше встречались…

— Раньше. Но теперь нет.

— Тогда что ты вообще называешь отношениями? — не понимал Маслоу. — Что, если даже теперь ты продолжаешь с ней спать?

— Может, хватит? — устало вздохнул Шмидт. — Разве вам не всё равно?

— Очевидно, что нет.

Я безучастно молчал, совершенно не желая встревать в это обсуждение. Вообще в последнее время я не знал, как мне следовало относиться к Кендаллу. Я не знал, оставался ли он моим другом или уже давно стал моим врагом. В конце концов, я всё ещё помнил его слова в тот ужасный день, когда я принял решение лететь в Даллас без Эвелин. Мне казалось, что именно Кендалл подтолкнул меня на этот шаг, и я бездумно обвинял его в случившейся ссоре, хотя никому об этом не говорил.

— Я уже устал говорить об этом, — признался Шмидт вполголоса и прижал ладонь ко лбу, — и от этого всего устал тоже.

— Однажды ты её точно доведёшь, — высказал предположение Карлос, — и своими словами, и взглядами, и, в конце концов, своим отношением к Скарлетт. Мне кажется, всё это приведёт к чему-то страшному.