— Сегодня я думал кое о чём, — сосредоточенно и решительно начал я, но, когда Эвелин подняла на меня глаза, я сразу же растерял всю свою решимость, — думал… Просто думал, ради чего я живу.
«Струсил!» — сокрушительно пронеслось у меня в голове, и я, чего-то застыдившись, отвёл глаза в сторону. Моя возлюбленная выжидающе смотрела на меня.
— Может быть, это странно, — принялся на ходу рассуждать я, — но когда у меня что-то очень сильно болит, я всегда думаю о… о смерти. Просто мне не даёт покоя мысль: вдруг меня не станет, вот в этот самый миг? И что? Что я оставлю после себя?
Мысленно я хлопнул себя по лбу. Боже, что я нёс?..
— О чём ты ещё думал? — тихо спросила Эвелин, вовсе не придав значения странности высказанных мною мыслей.
— Что будет с миром, когда меня в нём уже не будет? — Я не выдумывал то, что говорил: я действительно когда-то размышлял обо всём этом. Да что там, мне кажется, каждый думающий человек когда-то задавался подобными вопросами! — Когда думаешь о том, что однажды тебя не станет, воображаешь, что мир завертится, как… как гигантская карусель; что он, потеряв все свои краски, в конце концов сгинет в небытие.
Сказав это, я сам удивился тому, насколько точно сумел выразить то, что пришло мне в голову.
— Но ты ведь воображаешь это, — сказала Эвелин, — а что с миром будет на самом деле?
— На самом деле? — со вздохом переспросил я. — На самом деле ничего не произойдёт. Миру всё равно. Я уйду, как ушли миллиарды других людей, и меня — одного из этих миллиардов — никто никогда не вспомнит.
— Ты будешь не среди забытых миллиардов, а среди сотен, о которых вспоминают. — Она слегка улыбнулась. — Просто подумай, сколько ты сделал для этого мира… Он не может не дать тебе ничего взамен.
— Справедливости в мире мало, — грустно сказал я, глядя себе в тарелку. — Я больше отдаю, чем получаю.
— Тогда от несправедливого мира ты просишь очень много… Не проси ничего. Обратись лучше к справедливому миру.
— А он существует?
— Конечно, — сказала моя избранница, слегка качнув головой. — Конечно, Логан, ты живёшь в этом мире.
— А ты?
— И я тоже. Этот мир состоит из двух частей, разве ты ещё не понял?
Я, посмотрев на Эвелин, улыбнулся. Она сделала то же в ответ. Эти разговоры напоминали мне те периоды, когда мы с моей избранницей только-только познакомились и делали неуверенные шаги навстречу друг другу. Воспоминания о тех временах были особенно мне дороги, хотя наше с Эвелин прошлое очень сильно отличалось от настоящего.
— Тогда несправедливого мира не существует, — сказал я, взяв с тарелки ещё один кусок пиццы. — Есть только этот. И только в нём я живу.
Ночью я спал крепко, но видел ужасные сны. Мне снилась смерть. Не чья-то личная, не какого-то отдельного человека, а просто смерть — чёрная, страшная, беспощадная. Я резко проснулся, когда понял, что в мой сон начал пробираться очень знакомый образ. Нет-нет, только не этот образ и только не в этом страшном сне…
Я понял, что было уже утро: нашу с Эвелин спальню обхватили лучи раннего, только что взошедшего солнца. Остатки мрачного сна, а вместе с тем и дикого страха, оставили меня.
Повернув голову, я посмотрел на свою возлюбленную. Она лежала на спине с открытыми глазами, вся бледная; брови её были приподняты таким образом, точно она терпела какую-то невыносимую физическую боль. К губам моя избранница прижимала ладонь.
— Эвелин?.. — испуганно позвал её я, приподнявшись на локтях. — Что такое?
Она бросила на меня быстрый взгляд и, прижав руку к животу, тоже осторожно приподнялась.
— Не знаю, — ответила Эвелин слабым голосом. — Я проснулась от жуткой тошноты.
Внутри меня всё вспыхнуло, когда я услышал это. «Её тошнит, тошнит, тошнит!» — лихорадочно завертелось в голове. Эта мысль мгновенно взбодрила меня и так воодушевила, что я чуть было не рассмеялся от радости. Был ли у меня повод для подобной радости? О, кажется, был, был…
— Тебя тошнит? — спросил я с невольно выступившей улыбкой на лице, но постарался тут же подавить её: мне пока что не хотелось, чтобы Эвелин видела мои эмоции. — О, тебе плохо, милая? — Я погладил её по волосам. — Чем я могу помочь?
— Ты ничем тут не поможешь, — печальным голосом сказала она и, отбросив одеяло в сторону, встала с кровати. — Пойду в ванную, побуду там немного…
Она ушла, и я проводил её восторженным взглядом. Надо было немедленно взять себя в руки и не поддаваться эмоциям. С чего я вообще взял, что это оно? Мало ли, в чём могло быть дело… Нет, на размышления и поиски объяснений в ту минуту я был не способен: уж слишком занимала меня одна очень важная мысль, так долго не дававшая мне покоя.
Я сидел на кровати, слушая, как мою возлюбленную тошнило за стенкой. На губах у меня застыла лёгкая улыбка, от которой я не мог избавиться и которая начинала раздражать мои нервы. «Ну, успокойся, — твердил я себе, — ты ведь ещё ничего не знаешь наверняка… Успокойся, успокойся»…
Наконец, когда мои руки уже начали дрожать от напряжения, Эвелин вернулась в спальню. Вид у неё был замученный.
— Полегчало? — спросил я, поднявшись с постели.
— Совсем немного.
— И всё ещё тошнит?
Она молча покивала и пошла к кровати, но я встал у неё на пути и, взяв её за руки, с улыбкой посмотрел ей в глаза.
— Должен признаться, — начал я, чувствуя необыкновенное волнение, кипевшее где-то в области живота, — я…
Не договорив, я замер и, нахмурившись, задумчиво уставился на Эвелин.
— Что — ты? — слегка улыбнувшись, спросила она, видимо, совсем не оценив серьёзности, с которой я начал говорить.
— Я… — повторил я, чувствуя, как внутри меня нарастает беспредельное чувство досады, — меня тоже тошнит.
В одно мгновение я понял всё и с мукой в сердце оставил прежние мысли, от которых ещё секунду назад был так счастлив. Отстранив Эвелин от себя, я прижал ладонь ко рту и быстрыми шагами пошёл в ванную, чувствуя, как тошнота подкатывала к горлу…
Примерно через час мы с моей возлюбленной сидели за столом на кухне, но ничего не ели. Я чувствовал себя так, словно мне дали миллион долларов и тут же у меня его забрали. Только вместо миллиона была счастливая мысль — мысль, к которой теперь я даже возвращаться не хотел. О, как глупо было думать об этом! Как глупо было обманывать себя ложной радостью!
— Прости, — выговорил я, уставившись на пустой стол. — Я больше никогда ничего не буду готовить для нас.
Да, да, да, дело было вовсе не в этом, дело было в пицце, которую я вчера приготовил. Моя слабость, не позволившая мне сходить в магазин за нормальными свежими продуктами, как раз и оставила нас с Эвелин сегодня дома: мы отравились.
— Да не за что тебе извиняться, Логан, — улыбнулась моя избранница и положила голову мне на плечо. — Зато сегодня мы выбили для себя выходной, который сможем провести вместе.
— Вместе, — повторил я, — среди лекарств и бесконечного количества воды.
— Всё же лучше, чем порознь.
К слову сказать, проснувшись, Эвелин даже не вспомнила о том, что вчера на ужин мы ели пиццу; так что для неё эта тошнота была особенно непонятной и пугающей. Немного подумав, я понял, что моя возлюбленная забыла и наш разговор о жизни и смерти. Получается, в её памяти нет никакого справедливого мира? Получается, я живу в нём один?..
До конца дня состояние моё было подавленным. Я не смог бы описать своих чувств, но я чувствовал себя ужасно; ощущения были такие, как будто меня кто-то обманул. О, может быть, не стоило тогда больше мучить себя этими мыслями? Да, наверное, всё-таки не стоило. Выходит, у меня было всего два варианта: либо навсегда забыть об этих мыслях и ждать, пока Эвелин сама о них не заговорит, либо сейчас же рассказать ей обо всём.
Почему я молчал? Глядя на неё, я готовился сказать это, даже мысленно представлял, как буду выговаривать каждое слово, каждую букву… А потом ко мне приходило представление того, что Эвелин могла бы ответить. Я был уверен, что она свела бы весь разговор в сторону моего расстройства, от которого я всё ещё не избавился и которое мгновенно рушило все мои планы на будущее. Да, так оно и было бы… После такого ответа я вряд ли захотел бы продолжать этот разговор, и в итоге высказанная мною счастливая мысль могла бы привести почти к ссоре.
