— Тебе правда это нравится? — спросил я друга, разглядывая его лицо, освещённое яркими гирляндами.

— О чём это ты?

— О твоём фальшивом поведении. Ты ведь не ты рядом с Мэрилин.

Кендалл посмотрел на меня и, протерев лицо ладонями, вздохнул.

— Да, ты прав, — кивнул он, глядя на багровый горизонт. — Я правда веду себя с ней не очень красиво… И, наверное, мне и вправду нравится это.

— Что в этом привлекательного?

— А то, что я наконец-то скинул с себя маску ранимого романтика и надел другую, циничного сердцееда.

— Но ты ведь не такой.

Он, не глядя в мою сторону, грустно улыбнулся.

— Знаю, что не такой.

— А почему Мэрилин тогда не видит настоящего тебя?

— По правде говоря, потому, что я хочу позволить ей полюбить меня…

Услышав это, я вздохнул и на мгновение прикрыл глаза.

— Она уже, кажется, любит тебя без памяти, — сказал я, — и думает, что ты отвечаешь ей взаимностью, в то время как ты каждым своим действием доказываешь обратное. Чем она заслужила такое?

Глаза Кендалла вспыхнули изумрудным огнём.

— Чем? — переспросил он несколько высоким голосом. Потом он бросил взгляд в ту сторону, где стояла Эвелин, и ткнул пальцем себе в грудь. — Хочешь сказать, я чем-то заслужил такое?

— Я не позволю тебе сравнивать эти вещи, — холодно выговорил я и сделал шаг в противоположную от друга сторону. — Либо оставайся тут, но больше не смотри в её сторону, либо вали к своей наркоманке.

Я удивился той грубости, с которой произнёс эти слова, и даже слегка испугался. О, ревность, что она делала со мной…

Кендалл смотрел на меня, изумлённо и одновременно сердито сузив глаза.

— Знаешь, я даже иногда жалею о том, что делюсь с тобой чем-то, — сказал он, опустив взгляд, и взял со стола бутылку виски. — Всё, что я ни скажу в твоём присутствии, может быть использовано против меня. Да… Я о многом жалею.

Он ушёл, не позволив сказать мне ни слова. Шмидт затерялся в толпе, и до определённого момента я не знал даже, оставался ли он на яхте или давно уже уехал домой.

Когда я вернулся к Эвелин, она разговаривала с Алексой. Увидев меня, моя спутница улыбнулась и обняла мою шею.

— Как Джеймс? — спросила она меня странным, не совсем трезвым голосом.

— Хорошо, — ответил я, тоже обнимая её, но не целуя. Я начинал понимать, что мне страшно не нравилось видеть Эвелин такой. — Ему заметно полегчало среди друзей.

— Меня всё ещё не оставляет тревога за Изабеллу, — поделилась чувствами Алекса, слегка сморщив нос. — Всё-таки она там одна, а мы тут веселимся… Не очень по-дружески получается.

— Мне она не подруга, — довольно резко ответил я. Сердце отчего-то подсказывало мне, что в ссоре Джеймса и Изабеллы была виновата именно она, и потому я не жалел о том, что избранница моего друга осталась дома одна.

— Круг твоих друзей более широк, чем ты думаешь, — сказала мне миссис ПенаВега с улыбкой. — Просто помни об этом.

«Или более узок, чем я думаю», — мысленно добавил я, но вслух этого решил не высказывать.

Более часа мы с Эвелин провели за разговорами. Она больше не пила вино, но и, к моему огорчению, не трезвела. Эту зыбкую романтическую обстановку, в которой я чувствовал себя по-настоящему успокоенным, нарушил Кендалл. Он пришёл непонятно откуда, уже готовый, и, сев рядом со мной, с интересом и улыбкой уставился на Эвелин.

— Я думал, ты уехал, — безрадостным тоном произнёс я.

— Нет-нет, как я могу уехать без своей куклы… то есть куколки. — Всё ещё улыбаясь, Шмидт смотрел на мою спутницу. — Я про Мэрилин. Она пока не просыпалась.

Посмотрев на друга и слегка отодвинувшись от Эвелин, я прошептал ему:

— Ты так жалок, Кендалл. Я ведь предупредил, чтобы ты держался от неё как можно дальше.

— Я и держусь. Видишь? Ты сидишь между нами.

Моя возлюбленная, заметив, что я начинал сердиться, положила руку на мою щёку и заставила меня посмотреть на неё.

— Мы разговаривали, — сказала она, глядя мне в глаза, точно вовсе не замечая Шмидта.

Я смотрел на неё, стараясь придать мягкости своему взгляду, а в голове у меня кипели злые мысли. «Что за подлец, что за подлец? Почему он не может просто оставить нас в покое? Неужели в нём столько глупости и коварства?»

Стараясь придать себе непринуждённый вид, как это и сделала моя спутница, я снова заговорил с ней. Но всё это время я чувствовал невыразимое напряжение и будто ощущал, как Кендалл дышал мне в затылок. Иногда он комментировал наш разговор, на что я реагировал довольно спокойно и снисходительно, однако моё терпение лопнуло, когда Шмидт попытался увести этот странный разговор в другую сторону и вовсе исключить меня из его участников.

— Зачем ты пришёл сюда? — спросил я, повернувшись к другу; глаза мои недоброжелательно сверкали. — Тебе есть, что сказать мне? Или Эвелин?

— Сказать можно много, — ответил немец с полуулыбкой на губах, выводившей меня из себя. — Но я предпочитаю действовать. — Он поднялся на ноги и встал напротив моей возлюбленной; она удивлённо и заинтересованно подняла голову. — Эвелин, не откажешься ты потанцевать со мной? Всего один танец. Я большего и не прошу.

От злости, вспыхнувшей во мне, я, кажется, мог бы раздавить стакан с водой, что держал в руке. «Это провокация, — мысленно твердил я себе, плотно сжав зубы, — провокация чистой воды… Не поддавайся, пожалуйста, не поддавайся! Не смей показывать, что он сумел тебя разозлить».

Чтобы не оказывать влияния на ответ Эвелин, я не смотрел в её сторону и сидел с таким видом, точно Кендалл просто спросил, сколько времени. В груди сердце колотилось с такой силой, что мне казалось, что из-за этого шума я не расслышу ответа моей спутницы. И почему ожидание этого ответа заставило меня так волноваться? Я полностью уверен в Эвелин и не хочу, чтобы что-то (или кто-то) сумело пошатнуть мою уверенность.

— Раньше я не стала бы отказывать, — ответила моя избранница, с улыбкой глядя на Кендалла. — Только теперь не раньше. Я уже танцую с Логаном.

В своём коротком ответе Эвелин выразила такую глубину, что я даже невольно улыбнулся, услышав всё это. Улыбка с лица Шмидта исчезла сразу же. Он смотрел на Эвелин так, будто не понимал и не хотел понимать, что она отказала.

— Очень здорово, — промолвил немец, еле шевеля губами. — Да. Просто за…сь.

Его тон, как и выражение лица, не изменились, но мне показалось, что глаза Кендалла в полной мере выразили то, что сделалось с его душой. Он больше ни слова не сказал и ушёл к ограждениям, где, облокотившись на них и опустив голову, простоял неподвижно несколько минут.

Когда к нам подсела Алекса и заняла Эвелин разговорами, я, чувствуя непонятную вину, медленными шагами направился к Кендаллу. Что я собирался говорить ему? Я не знал. Но я однозначно решил, что оставаться другу в одиночестве не следовало.

Я остановился возле него; он поднял голову и посмотрел на меня с тоской во взгляде. Затем обернулся, бросил взгляд на Эвелин и снова повесил голову.

— Хол-л-лодная, — выговорил Шмидт приглушённым голосом, — и жестокая. Видел эту улыбку? Какое коварство!

— Нет в ней ничего жестокого, — пустился я в защиту своей избранницы, несколько обидевшись мыслью, что Эвелин может быть холодной и коварной. — Это всё ты. Чего ты пытаешься добиться? Летишь к ней, как бабочка на огонь, хотя прекрасно знаешь, что тебя обдаст невыносимым жаром.

— А что бабочку так привлекает в огне?

— Яркость, может быть. И красота, которая завораживает.

— Да, — задумчиво согласился Кендалл и медленно покивал, — только если вблизи красота обжигает, можно полюбоваться ею и издали…

— Я как раз хочу, чтобы ты усвоил это, — вернулся я к жёсткому и недружелюбному тону, совсем позабыв о прежней жалости к другу. — Бабочка не будет лететь на огонь, если этот огонь не её, так?

Он усмехнулся и ответил:

— Бабочки — существа глупые. Они ведь не понимают, что принадлежит им, а что нет.

— А ты, бл…, не бабочка, и хватит обсуждать это! — вдруг не выдержал я. — Я скажу не в первый, но в последний раз: перестань. В противном случае я за себя не отвечаю. А ты и сейчас этим, кажется, не занимаешься.