Мэрилин несколько смутил этот вопрос, она нахмурилась и, опустив глаза, сказала:

— Потому что он любит меня…

— Любит? — Я засмеялся, вспоминая поведение друга рядом с ней, вспоминая его безразличный взгляд и равнодушный тон. — Каждый день, наверное, да? О, ну, тогда он многих девушек уже перелюбил. Ты не первая.

Она смотрела на меня оскорблённым взглядом, в моих же глазах была только недобрая усмешка. Неужели для Мэрилин новость, что она для Кендалла ничего, ничегошеньки не значит?

— До встречи, парни, — надтреснутым голосом выговорила девушка и, толкнув дверь, ушла из студии.

Карлос и Джеймс посмотрели на меня со злобой, которую, как мне показалось, хотели спрятать.

— Ты обидел её, — сказал испанец, явно приняв оскорбление Мэрилин близко к сердцу, как он обычно и делал это.

— Не обидел, а всего лишь сказал правду, — ответил я, но больше в моём голосе не звучало насмешливости, я даже уже не был так уверен в правильности своих слов. — Кто-то ведь должен был это сделать…

После этого мной почему-то овладело бессилие, и я ощутил внутреннюю пустоту. Я не мог верно истолковать те чувства, которые жили в моей душе в тот момент: мне попросту казалось, что в душе было пусто.

На сеанс к миссис Мелтон я приехал разбитый и понурый. Она заметила это сразу же, с порога, и, как я понял, хотела спросить об этом. Но вместо этого она дала слово мне, рассчитывая, видимо, на то, что я сам заговорю о своей проблеме. Только я этого не желал, а потому рассказывал про сегодняшний день, медленно и лениво растягивая слова.

— Ладно, а сейчас вы что чувствуете? — поинтересовалась миссис Мелтон, поняв, что я не собирался рассказывать о том, что угнетало меня в тот момент. — Нет ощущения, что на вас накатывает какая-то беда? Может, вы чем-то огорчены, расстроены?

Я молча пялился в пол, слушая вопросы психиатра и не отвечая на них. Нет, бессмысленно всё это. То, что терзало моё сердце, крылось в самой его глубине, там, куда даже я боялся соваться. С чего я взял, что миссис Мелтон поможет мне, если даже я сам боюсь правдиво признаться самому себе, в чём причина моей обессиливающей тревоги? С чего я взял, что вообще смогу справиться с ней, если даже Эвелин, Эвелин не всегда излечивает меня от этой болезни, которой я не видел конца края?..

— Мистер Хендерсон? — осторожно позвала меня миссис Мелтон, и я, вздрогнув, поднял на неё похолодевший взгляд. Её взгляд под влиянием моего изменился: психиатр теперь смотрела со вниманием и, как мне казалось, слишком уж поддельным участием, что заставило меня сердито стиснуть зубы.

Я встал.

— Боюсь, на время нам придётся прекратить сеансы, — сурово выговорил я.

— Ах, вы снова об этом…

— Нет, не снова. Есть объективные причины, на которые я повлиять не в состоянии.

Глаза миссис Мелтон улыбались. Я старался в них не смотреть.

— Какие причины, мистер Хендерсон?

— У меня начинаются гастроли, — сказал я. — Несколько недель меня не будет в городе.

— Куда вы едете?

— В Южную Америку.

— Что ж, — улыбнулась психиатр, совершенно догадавшись, что я солгал, — желаю вам хорошего путешествия и надеюсь на нашу скорейшую встречу.

Когда я ехал домой, на душе у меня было гадко и мерзко. Честно признать, я не хотел обманывать миссис Мелтон: она была одним из нескольких людей, которая по-настоящему могла понять меня и которой часто приходилось утешать мои самые безумные мысли. И теперь я прервал с ней связь, которая, вполне возможно, могла пойти мне на пользу… Да о какой к чёрту пользе можно говорить? Пустые разговоры не решают проблем, копание чужого человека в моей голове только раздражает! Где же, где найти мне избавление от этих страданий? Когда наконец придёт спаситель и дарует мне вечную свободу?..

«Опомнись, дурень, — внезапно прозвучало в моей голове, — этот спаситель уже пришёл и ждёт тебя дома».

О, Эвелин, Эвелин, Эвелин… Я даже улыбнулся, вспомнив о ней, и этот луч искренней улыбки скользнул и по моей душе, которую уже давно затянул мрак тоски. Да, конечно, Эвелин — это единственная причина, по которой я всё ещё здесь. Трудно было бы вообразить, что стало бы с моей земной жизнью без этого неземного существа…

Не думать об Эвелин казалось мне невозможным, но, как бы я ни старался, в каждом моём дне всё же были моменты, в течение которых я не думал и даже не вспоминал о смысле своей жизни. В такие моменты я будто выпускал из рук нить жизни, которая вела меня к цели, и совершенно терялся, не зная, куда идти дальше. В такие моменты, однако, я освобождался от мыслей, которые невыносимо давили на меня, и мою голову занимали другие, может, менее важные, зато такие же тяжёлые размышления. Да, немысли об Эвелин болезненны.

Но подобные моменты были мимолётны, и с их окончанием ко мне приходило воспоминание об Эвелин. Первые мгновения этих воспоминаний светились жизнью и неземным светом; этот свет проникал и в самые тёмные уголки моей души. Но беда: с воспоминанием об Эвелин ко мне приходили другие мысли, на время оставившие меня, но накатывавшие теперь с новой силой. Они давили, страшили, заставляли кричать. Да, мысли об Эвелин болезненны тоже.

Теперь же, когда я обдумал это, мне на ум пришла совершенная, как мне казалось, правда: тогда лучше вовсе не знать Эвелин. Не знать? Не знать. Но как же тогда жить, если у меня её не будет?..

В ту минуту, наверное, меня впервые посетила мысль, которую я отогнал сразу же, но к которой меня потом возвращали и Джеймс, и Кендалл, и я сам тоже. Я не мог подарить Эвелин тех идеальных отношений, о которых она, возможно, всегда грезила. Я мог только измучить её самим собой. В этой связи напрашивался только один беспощадный, но неизбежный вывод: мне нужно оставить Эвелин, оставить, чтобы сохранить её жизнь…

Моей радости не было предела, когда такси остановилось возле моего дома и я вынужден был прервать ход своих размышлений. Хорошо, что я доехал так быстро. Казалось, ещё полминуты — и мой рассудок точно не выдержал бы.

На крыльце, у самой двери, стояла корзина цветов. Цветы были самые разные: розы, лилии, пионы, орхидеи… Я держал корзину в руках и с удивлением рассматривал цветы, когда дверь открылась и с порога мне улыбнулась Эвелин. Я улыбнулся невольно и неосознанно.

— Тут цветы… — растерянно сказал я, мало чего понимая.

— Пожалуйста, оставь их здесь, — сказала моя избранница. — Оставь. Это… от Кендалла.

Её слова мигом меня отрезвели, и я, расширив глаза, посмотрел на цветы. В голову сразу же ударили воспоминания о многочисленных букетах, которые Маверик дарил Чарис ещё в те далёкие времена, когда мы с ней были вместе… В сердце закралась знакомая и ненавистная ревность. Мои глаза вспыхнули, и я, бросив корзину на пол, вошёл в дом. Эвелин заметила, что я рассердился, но поспешила сразу же остудить мой пыл: она слегка приподнялась на цыпочках и поцеловала меня в губы.

— Он сам их принёс? — спросил я холодным тоном, поначалу нисколько не смягчившись от её поцелуя.

— Нет, их привёз курьер… В корзине записка.

Я вырвал из цветов листок бумаги и, даже не читая его, разорвал на маленькие кусочки. Затем я сердито пнул корзину, та слетела с крыльца, и цветы рассыпались по земле. Захлопнув дверь, я посмотрел на Эвелин. Мою грудь разрывало от смешанного чувства гнева и ревности.

— Почему ты злишься? — спросила меня моя избранница, с каким-то сожалением глядя мне в глаза. — Нужно позволять людям выражать их собственные чувства…

— Да кому нужны чувства Кендалла? — резко задал вопрос я. — Мне? Может, тебе?

— Нет, но ты не можешь запретить ему…

Я тяжело вздохнул и, отвернувшись от неё, прижался лбом к двери. «Подлец, подлец, подлец, — мысленно твердил я, совсем забывая, что снова считал Кендалла своим другом и переживал за него так, как и прежде. — Как он мог? Разве он не понимает, что делает?..»

— На самом деле это хорошо, — сказал я, внезапно сбросив с себя бремя злости, и снова повернулся к Эвелин, — это хорошо, что ты не приняла цветы…