Я улыбнулся и продолжил колыбельную почти шёпотом. Если Эвелин что-то мучило — меня это мучило тоже. Её страдания я забирал себе и делал это на неосознанном уровне, не думая даже, что что-то может быть по-другому. Если в моих силах было хоть как-то помочь ей, я делал это, не спрашивая себя, чего мне могло бы стоить это. Мне кажется, я бы сделал всё, о чём она меня ни попросила… Это и есть любовь, да?..
А может ли Эвелин заметить мои мучения? Сможет ли помочь, если только поймёт, что мне нужна помощь? Да, возможно, она уже поняла это и уже помогала мне… Только Эвелин, наверное, и не понимала вовсе, что своей помощью не вытягивает меня из омута моих страданий, а наоборот безжалостно топит меня в нём.
Между окончанием концерта в Вашингтоне и нашим вылетом обратно в Лос-Анджелес было шесть часов. Чтобы отдохнуть после проделанной работы и набраться сил перед очередным перелётом, мы заселились в местный отель. Концерт кончился в одиннадцать вечера, и мы полагали, что после него будем спать как убитые, однако, собравшись впятером в одном номере, мы не разошлись по кроватям до самого рассвета.
— Так, я иду заказывать еду, — объявил Карлос, доставая из рюкзака бумажник, — потому что я уже скоро волком завою от голода.
— Терпеть не могу смену часовых поясов, — пожаловался Джеймс, глядя на часы, — мой режим напрочь сбивается. Как я буду есть в первом часу ночи, а?
— Ножом и вилкой, — ответил я, тоже взяв свой бумажник, — как и все мы. Ну же, мы не ели с семи часов, да и то одни сэндвичи из «Сабвея» полноценным ужином назвать тяжело.
Чувство голода всё же взяло вверх, и Маслоу сдался.
— Хочешь есть? — обратился я к Эвелин, которая смотрела на каменные здания из окна. — Могу купить тебе что-нибудь.
— Я не хочу, — ответила моя избранница, — но пойду с тобой, потому что оставаться без тебя я хочу ещё меньше.
— Кен, идёшь? — окликнул друга ПенаВега уже в дверях. — Или тебе взять как обычно, а деньги ты потом отдашь?
— Да нет, — слабо улыбнулся немец, с лица которого весь день не сходила бледность. — Как-то не хочется набивать желудок перед сном.
— Эвелин, ты первый раз в Вашингтоне? — поинтересовался Джеймс, когда мы вчетвером спускались вниз на лифте.
— Да.
— И как здесь, в столице? Нравится?
— Всё, что я видела, это парк, полный народа, Белый Дом из окна автомобиля и, собственно, этот отель… Не знаю, Джеймс. Мне тяжело судить.
Когда мы вернулись в номер с поздним ужином, на столе стояли корзина с фруктами и бутылка вина; рядом сидел улыбающийся Кендалл.
— Подарок от персонала, — сказал Шмидт, глазами указывая на фрукты и вино. — Кажется, мне всё-таки придётся набить желудок перед сном… Только не едой.
— Если хочешь, иди спать, — сказал я Эвелин с лёгкой улыбкой, — ты устала. Тебе не обязательно ждать меня.
Моя избранница бросила быстрый взгляд на Джеймса с Карлосом, раскладывавшим на столе свою еду, и на Кендалла, открывавшего бутылку вина, затем взглянула на меня и тоже улыбнулась.
— Можно я с вами посижу? Вот тут, в кресле, вы даже меня не заметите…
— Спрашиваешь? Конечно, можно. Тебя что, снова что-то мучает?
— Нет. Просто не хочу засыпать без тебя.
Какое-то время мы с парнями обсуждали прошедший концерт, потом переключились на более личное.
— Как Санни себя чувствует? — поинтересовался Кендалл, и меня несколько удивило, что именно он задал этот вопрос.
— Отлично, как и всегда, — ответил Джеймс, отведя взгляд и, очевидно, начав думать о Санни. — За эти два дня она очень быстро оправилась, и это очень даже хорошо.
— А Изабелла что?
— Её всё ещё трясёт, она не просто перенесла это… И, к слову сказать, теперь она ещё больше ненавидит пьяных мужчин.
— То есть пьяные женщины её не беспокоят вовсе? — уточнил я, в молчаливом негодовании приподняв одну бровь.
— Она считает, что они менее опасны, менее агрессивны. И что может пьяная женщина? Плакать от души или смеяться до икоты, да и всё…
— И, я так понимаю, она ужесточит рамки, в которые втиснула тебя недавно? Она всё ещё запрещает тебе пить?
Маслоу вздохнул и, сделав глоток вина, поджал губы.
— Когда я увидел её в больнице, она была сама не своя, — сказал ловелас в отставке, глядя в пол, — парни, правда, я никогда её не видел такой… И очень надеюсь, что больше не увижу. Когда мы приехали домой, а я её буквально насильно увёз из больницы, с ней случилась настоящая истерика. Изабелла открывала каждый ящик в моей кухне, со злостью опустошала его и, стуча кулачками по моим плечам, повторяла: «Ты больше никогда не будешь пить!» Она разбила три бутылки дорогого бренди, назвала пьяных людей бездушными, дикими и безумными животными… Я кое-как её успокоил. Это на самом деле было жутко. Конечно, я не злюсь, её можно понять, но в душе всё равно очень неприятный осадок остался.
Мы замолчали, не зная, чем дополнить слова Джеймса. Я бросил короткий взгляд на Эвелин, желая выяснить, спит ли она. Это я делал на протяжении всей ночи, но моя избранница не смыкала глаз и задумчиво смотрела в сторону окна. В полумраке, в который был погружён номер, она действительно была незаметной, как и обещала.
— До твоего дня рождения, Джеймс, осталось меньше двух недель, — вдруг напомнил Кендалл, бултыхая вино в бокале. Мне казалось, что в голосе друга звучало напряжение, что ему было неловко находиться в одной комнате с Эвелин, и я с каким-то сочувствием смотрел на него. Замечая довольно равнодушные взгляды Джеймса и Карлоса, я не понимал, как они могут быть такими чёрствыми и не замечать напряжение Шмидта! — Ты уже придумал, как будешь праздновать его?
— Придумал, — слабо улыбнулся Маслоу. — Дома. В постели.
— Стой, а вечеринка? — с каким-то напуганным недоумением спросил испанец. — Или ты считаешь, что уже слишком стар для этих формальностей? Четверть века всё-таки…
— Да не в том дело, — вздохнул Джеймс. — Не знаю. Может быть, я просто взрослею… Не хочется мне шумных праздников, шаров, фейерверков, я хочу тихую семейную обстановку и, вполне может быть, ужин при свечах.
— Слушай, друг, — начал я, — если это всё из-за Изабеллы, то я прошу тебя остановиться. Я понимаю, то, что случилось, ужасно, понимаю, что любишь её, но идти на такие большие для тебя жертвы ради неё — это… Я не знаю. Это так противоречит прежнему тебе.
Джеймс знал, что, когда я начинал говорить о нём прежнем, это означало открытое выражение моей неприязни к его избраннице. Раньше Маслоу остро реагировал на это и пытался что-то мне возразить, но со временем он оставил свои бесплодные попытки и молча выслушивал то, что я говорил.
Упрекая друга в слепом повиновении любимой женщине, в глубине души я понимал, что если бы Эвелин попросила меня перестать не то что пить — есть, то я ни за что в жизни не посмел бы её ослушаться.
— Нет, Изабелла здесь ни при чём, — покачал головой Маслоу, — а если и причём, то её роль ничтожно мелка. Пойми, я сам этого хочу.
— Или хочешь считать, что сам этого хочешь, — проговорил я, обращая свою реплику не Джеймсу, а куда-то в пустоту.
— Ладно, хватит, — вмешался Карлос, — может, Джеймсу действительно захотелось немножко погреть ноги у тихого семейного очага. Друг, если всё и дальше пойдёт в этом направлении, то, вполне возможно, ряды холостяков поредеют.
— Нет-нет, об этом не переживайте, — засмеялся ловелас в отставке, — до женитьбы мне ещё далеко.
После нескольких минут разговоров Кендалл полез в карман за пачкой сигарет.
— Эй, здесь нельзя курить, — предостерёг его я.
— В окно можно, дружище.
Встав рядом с креслом, в котором сидела Эвелин, Шмидт открыл окно и, поставив локти на подоконник, достал из пачки одну сигарету. Джеймс и Карлос снова о чём-то заговорили, и я, отвлёкшись от наблюдения за Кендаллом, присоединился к их беседе.
Но совсем скоро голос немца привлёк моё внимание:
— Иди сюда, Эвелин.
В эту же самую секунду я страшно пожалел о том, что позволил ей посидеть с нами. Если бы я был умнее и уложил бы Эвелин спать сразу после нашего прибытия, то не было бы сейчас напряжения, не было бы этой ревности, огнём полыхающей у меня в груди!
