Моя избранница, нисколько не смутившись приглашением Кендалла, встала с кресла и подошла к нему. Немец указал на какую-то достопримечательность, назвал её и сказал, какое значение она имеет в истории города. Я не видел лица Эвелин, но мне казалось, что она улыбалась. Я смотрел на Шмидта с тем отвращением, с которым обычно смотрел на пьяных людей; только теперь в моём взгляде пылала ещё и злость, которую я, сколько ни пытался, не мог скрыть. Он ведь обещал, обещал, что не позволит себе ничего… такого. Но с другой стороны, разве он сказал что-то запрещённое? Да не собираюсь же я ограничивать круг общения Эвелин! Пусть разговаривает, с кем хочет.

Желая отвлечься от мыслей, которые делали мне мало приятного, я снова повернулся к Карлосу с Джеймсом, но время от времени всё же невольно косился в сторону Кендалла и Эвелин. Маслоу, заметив это, ударил меня по плечу, говоря этим, что моя ревность бесплодна.

— Давно ты куришь? — спросила Эвелин, и я, услышав это, обернулся.

Глядя на зажжённую сигарету, Шмидт улыбался.

— Наверное, года четыре. — Он стряхнул пепел в окно и, бросив короткий взгляд на свою собеседницу, спросил: — Ты когда-нибудь пробовала?

Моя возлюбленная засмеялась и отрицательно покачала головой.

— А хочешь? — И Кендалл протянул Эвелин свою сигарету.

Я уже готов был вскочить с места и закричать что есть мочи «Нет! Ни в коем случае!» — но, с силой сжав зубы, отвёл глаза в сторону и шумно вздохнул. «Ты же обещал не вмешиваться, — мысленно твердил себе я. — Она взрослая. Пусть сама делает выбор. Ты ведь не хочешь, чтобы она тебя ненавидела, верно?»

Эвелин улыбалась, но ничего не отвечала Шмидту. Он тоже улыбнулся и, повертев сигарету между пальцев, с недоумением пожал плечами.

— Неужели она так страшно выглядит? — спросил немец. — Ничего страшного-то и нет. Первая проба ни к чему пугающему не обязывает.

— Первая проба? — переспросила Эвелин. — Думаешь, бывает ещё вторая и третья?

— Ну, это с какой стороны смотреть. Так будешь или нет?

— Нет. — Моя избранница, больше не улыбаясь, отошла от окна и снова устроилась в кресле. — Кури один.

Я ощутил такое облегчение, точно скинул с плеч необычайно тяжёлый груз. Отведя взгляд от несколько озадаченного и расстроенного Шмидта, я слабо улыбнулся и присоединился к друзьям, которые с оживлением обсуждали что-то.

Неприязнь, которая овладела мной на время разговора Кендалла и Эвелин, не была рождена моим опасением в том, что она могла бы принять предложение Шмидта и попробовать курить; нет, я опасался вовсе не этого. Мой страх был иным, и он как раз являлся порождением ревности, которая мучила меня на протяжении всей моей жизни. Чего я боялся? Боялся быть обманутым Эвелин, боялся, что разговоры с Кендаллом как-то на неё повлияют, что наши с ней отношения, в конце концов, дадут трещину? Не знаю, какой именно из страхов был реален… Я доверял Эвелин так, как не доверял никому, и не смел допускать мысли, чтобы по её вине наши с ней отношения канули в бездну. Я не думал, что Шмидт когда-нибудь сумел бы зайти так далеко в своей подлости, которая, как я считал, била в нём через край, и разрушить то, что мы создали с Эвелин. Я просто ревновал и вместе с тем люто ненавидел свою ревность.

В седьмом часу утра, как и обещал Мик, мы уже были в Лос-Анджелесе. Летний день встретил нас не по-утреннему жарким солнцем и чистым, ясным небом. Я отвёз Эвелин к ней домой сразу же после того, как мы выехали из аэропорта, и весь день просидел дома, бесцельно щёлкая каналы на телевизоре и чувствуя невыразимую лень. Делать ничего не хотелось, думать ни о чём не хотелось, и ничего меня в тот момент не интересовало и не тревожило.

Праздно проведённый день заставил меня лечь спать намного раньше обычного: в десятом часу вечера. Когда я уже лежал в своей постели, глядя в потолок и чувствуя себя необычайно одиноким без Эвелин, домофон внизу зазвонил. Я сердито вздохнул и решил, что не стану открывать, кто бы это ни звонил. Поворачиваясь с боку на бок, я слушал надоедливый звон домофона. А что, если это Эвелин? Вдруг что-то случилось?

Эта мысль в одно мгновение лишила меня лени, и я, вскочив с кровати, понёсся вниз. На мой вопрос, кто это, мне ответил голос Кендалла. Закатив глаза и напряжённо вздохнув, я всё же открыл ворота, мысленно отметив, что немец редко приносил мне под вечер хорошие новости.

Открыв дверь, я не без удивления увидел, что Шмидт пришёл не один: с ним была Мэрилин.

— Приехали, — сказал я голосом, лишённым энтузиазма. — Мало того, что раньше ты заявлялся ко мне без приглашения, так теперь ты приводишь с собой и своих подружек? Привет, Мэрилин.

Она улыбнулась и молча махнула мне рукой. Я изучающим взглядом смотрел на друга и не понимал его состояния: он был и не пьян и не накурен… Как я заметил через некоторое время, Мэрилин была такая же.

— Чем обязан? — спросил я, как радушный хозяин впустив гостей в дом.

— Да ничем, — ответил Кендалл и достал из рюкзака бутылку коньяка. — Мы просто ехали мимо и решили заехать на кофе. Видишь даже, что я привёз? С тебя кофе, с нас — коньяк.

— Кофе, насколько я понимаю, лишь повод для того, чтобы открыть коньяк?

— Кофе — это формальность для друзей, — улыбнулась Мэрилин. — Чтобы открыть коньяк, можно найти и сотню других городов.

— Городов? — переспросил я, недоуменно нахмурившись.

— Мать твою, Мэрилин! — с негодованием воскликнул Кендалл. — Ты сказала «городов»!

Взглянув на своего спутника большими глазами, девушка сначала расплылась в широкой улыбке, а потом звонко захохотала. Шмидт какое-то время с упрёком смотрел на неё, но потом сдался и тоже рассмеялся. Я, смутно догадываясь о том, что с ними происходило, испуганно глядел на своих гостей.

— Ну-ка, Кендалл, позволь мне… — растерянно произнёс я и, подойдя к другу, большим пальцем приподнял его левую бровь, заставляя его тем самым широко открыть глаз. Глазное яблоко Шмидта было пронизано тонкой, но заметной сеточкой капилляров. Оттолкнув от себя немца с каким-то пренебрежением, я беспомощно взглянул на Мэрилин и спросил: — С тобой то же самое?

Девушка больше не смеялась, не улыбалась и ничего не говорила; она стояла, опираясь одной рукой на дверную ручку и, как мне казалось, клевала носом.

— Логан, можно где-нибудь прилечь тут у тебя? — спросила она тихим голосом.

— Идём, я провожу тебя, — равнодушным тоном сказал я и, бросив на Кендалла ледяной взгляд, принялся подниматься по лестнице.

Уложив Мэрилин в спальне для гостей и убедившись, что она уснула, я спустился вниз и обнаружил Шмидта на кухне. Он, склонившись над раковиной, пил воду из-под крана большими глотками.

— Что это за хрень, Кендалл? — сердито спросил я, с упрёком глядя на затылок друга.

Он бросил на меня быстрый взгляд и, вытерев губы тыльной стороной ладони, ответил:

— Мне пить захотелось…

— Да не об этом я! — Я толкнул Шмидта в сторону стола, и он сел на стул. — Что с тобой и Мэрилин? Это марихуана, да?

Улыбнувшись, он опустил глаза и хохотнул.

— Очень смешно, — вздохнул я и, сев напротив друга, устремил взгляд в сторону. Какое-то время я молча обдумывал это, потом спросил: — Это один из тех способов, которые ты перепробовал на пути к забвению?

О, зачем я первый заговорил об этом? Я и так был сыт этими разговорами с Кендаллом по горло, зачем мне ещё один, такой же бесполезный, как остальные?

— Ну, зачем сразу так резко? — пожал плечами он, обеспокоенно ища глазами что-то. — Мне просто захотелось попробовать… И всё.

— Да где ты только взял это? Это не законно у нас, в Калифорнии!

— Друг из Колорадо приезжал, — со смехом ответил немец. — Подарил парочку сигарет.

— Всё равно это незаконно.

— Ой, какая разница теперь, а? Когда у тебя на столе оказывается запечённый кролик, ты не спрашиваешь, как он к тебе попал, а молча начинаешь есть. Кстати, о кроликах, я жрать хочу как собака!