— Изабелла так переживает, — говорил Джеймс, прижимая ладонь ко лбу, — так переживает… Она очень любит Санни. И она не простит себе, если…
— Да всё будет нормально, — прервал я друга. — Думай о хорошем. Вечером ты поедешь к ней?
— Да, да, конечно…
— Если хочешь, мы можем поехать с тобой… ну, ради поддержки.
— Спасибо. — Друг криво улыбнулся. — Спасибо, но я один поеду.
Остаток дня мы провели в напряжении и даже раздражении, а под конец я вовсе чуть не разругался с Миком. Поняв, что нам нужен отдых, менеджер отпустил нас домой и сам, как обычно, засобирался раньше всех.
— С Бетти всё хорошо? — спросил у него напоследок Карлос.
— Всё хорошо, — быстро ответил Мик.— Сегодня и следующие два дня она проведёт у подруги. Парни, я… Спасибо, что переживаете.
Джеймс тоже собирался в спешке: ему нужно было ехать в больницу.
— Может, тебе лучше заказать такси? — побеспокоился за друга я. — В таком состоянии садиться за руль… Чего доброго, тоже окажешься в больнице.
— Да я думаю на метро доехать, — торопливо проговорил Маслоу. — За пару минут домчусь. Ладно, парни, до завтра, я поехал…
— Подожди, — сказал я, и он остановил на мне сердитый взгляд. — Пока ты не уехал, я хотел спросить… Вы будете не против, если с нами в Вашингтон полетит Эвелин?
— Эвелин? — переспросил Карлос. Я заметил, как изменился взгляд Шмидта, когда я произнёс это имя. — Но… что насчёт правила не брать с собой девушек в гастроли?
— Это не гастроли. И да, почему вы не вспоминали про это правило, когда с нами путешествовала Астрид?
— Астрид была большим исключением, — сказал Кендалл, отводя сверкающие изумрудом глаза, — да и у нас, собственно, не было выбора…
— Делай что хочешь, мне всё равно, — безучастно высказался Джеймс. — Это всё? Теперь я могу уйти?
Когда Маслоу уехал, я снова обратился к Кендаллу и Карлосу.
— Так вы не против?
— Боже, да нет, конечно, — улыбнулся испанец. — Для неё, как и для Астрид, мы сделаем исключение.
— Два исключения? — хмыкнул Шмидт. — Многовато для одного правила.
Я понимал, что Кендаллу было неприятно это, что он, вполне возможно, воображал, что я беру с собой Эвелин намеренно, что хочу лишь похвастать ею перед ним. Но всё было не так! Знал бы Кендалл, ради чего я делаю это, уверен, он не стал бы так смотреть на меня теперь…
— И что ты предлагаешь? — задал вопрос Карлос. — Переписать правила?
— Ну, хотя бы. Я вот не согласен с тем, что только Логану можно возить с собой подруг по городам.
— Я не запрещал вам делать того же, — сказал я, следя за реакцией друга. — И да, Кендалл, не хочу возвращаться к этому разговору, но я должен сразу предупредить тебя. Если ты позволишь себе что-нибудь…
— Понял, — с улыбкой прервал меня немец и показал ладони. — Я Эвелин и пальцем не трону. — Заметив мой презрительный взгляд, он усмехнулся и добавил: — Обещаю.
В час ночи, когда мы летели над спящей Америкой, парни уже видели десятый сон; мы вообще редко бодрствовали во время ночных перелётов. Но в эту ночь я не спал: сидел у окна и задумчиво смотрел в него. Мою голову уже какие сутки не покидали одни и те же мысли. Я боялся думать об этом, но в то же время понимал, что не могу оставить эту проблему без внимания…
Повернув голову, я взглянул на Эвелин и улыбнулся ей.
— Не хочешь спать? — спросил я вполголоса, чтобы не тревожить остальных. — Уже поздно…
— Я бы и рада поспать, — тихо ответила моя избранница, — но у меня никогда не получалось уснуть в самолёте. А я так устала сегодня, так устала…
Я ближе подвинулся к ней и указал на своё плечо.
— Ложись.
Эвелин, улыбнувшись, обняла мою руку и положила голову мне на плечо. Я часто начинал дрожать, когда она прикасалась ко мне, так случилось и теперь. Дрожь прокатилась по всему телу и замерла где-то в области живота.
— А ты почему не спишь? — спросила моя возлюбленная, поглаживая одним пальчиком мою ладонь.
— Ну, ты же знаешь, что я и так почти не сплю… Да и сегодня днём я нормально выспался. — Вспомнив о транквилизаторах, которые я принял перед самым вылетом, я спросил: — Ты, кстати, уже выпила таблетки?
— Да. И знаешь, я даже не забыла о том, что мне нужно было их выпить.
— Видишь, не зря мистер Чейз хвалил эти препараты.
Тяжело вздохнув, я прислонился к голове Эвелин.
— Ты как будто чем-то опечален, — прошептала она. — Что тебя беспокоит?
Какое-то время я медлил с ответом, размышляя, могу ли я признаться Эвелин в том, что действительно меня беспокоит…
— Не обращай внимания, — ответил я своей избраннице, — причины моей печали ничтожны. К утру пройдёт.
«К утру пройдёт», — повторило моё сознание, и в душу мне закралось неприятное чувство, будто я соврал Эвелин. К утру ничего не пройдёт, не пройдёт и к обеду и к вечеру тоже… Не пройдёт! Соврал? Разве можно считать ложью обыкновенное нежелание грузить любимого человека проблемами? Нет, не хочу отягощать её жизнь. Пусть я один буду мучиться этим, пусть Эвелин ни о чём об этом не знает…
— Спишь? — шёпотом спросил я где-то через полчаса.
Эвелин зашевелилась и, вздохнув, ответила:
— Нет. Логан, я так странно чувствую себя, будто меня мучает что-то со страшной силой… И это не даёт мне спать, а я так хочу хотя бы минутку ни о чём не думать.
Я догадывался, что причина, по которой моя возлюбленная не могла спать, крылась в переезде Уитни. Да, с того момента, когда Уитни покинула родительский дом, прошли месяцы, но чувство одиночества Эвелин от этого не уменьшилось; она всё так же сильно ощущала пустоту, не только физическую, но и душевную; она всё так же тосковала по своей сестре — человеку, связывавшему воедино два периода её жизни: до начала заболевания и после. Я считал, что теперь Эвелин настиг совершенно новый этап жизни, в котором были я, моя семья, друзья. Эвелин, возможно, было непросто приспособиться к новому течению жизни, и она ждала, что с этим течением ей поможет справиться сестра… Только в новой жизни Уитни уже не было.
— Да… — задумчиво согласился я с собеседницей. У меня страшно затекла рука, но я не смел пошевелиться и нарушить тем самым покой Эвелин. — Иногда твоё сознание разговаривает с тобой помимо твоей воли. В детстве ты хорошо засыпала под колыбельные?
Я не видел её лица, но понял, что она улыбнулась.
— Я не помню, Логан.
— Все дети засыпают под колыбельные. Сейчас ты уснёшь тоже.
Я почему-то ждал, что Эвелин скажет что-то вроде «Я уже не ребёнок», но она молча взглянула на меня и, коротко поцеловав в губы, снова легла на моё плечо.
— Спасибо, дорогой, — прошептала она еле слышно, однако моё сердце уловило этот тихий шёпот и застучало в разы быстрее.
Я вспомнил колыбельную, под которую сам обычно засыпал в детстве. Из памяти всплыли давно забытые, но дорогие мгновения, и я будто услышал голос мамы, поющей мне колыбельную. В моём сознании воспоминания о детстве и образ Эвелин, лежавшей на моём плече, слились воедино: Эвелин и семья. Я с улыбкой подумал о том, что она действительно мне родная, что мне родны её глаза, голос, мысли — абсолютно всё.
И, мимоходом вспоминая слова песни, я тихонько запел, так, чтобы колыбельную слышала моя избранница, но чтобы она не смогла разбудить остальных. Я пел с закрытыми глазами и ощущал, как теплота разливалась по моему телу, заползала в душу. Из таких на первый взгляд незначительных мелочей, наверное, и складывается истинное счастье. Счастье… Я должен быть счастлив, ведь Эвелин со мной, она называет меня «дорогой» и спит у меня на плече… Только сердце моё стучало медленно и болезненно; кажется, я всем телом ощущал каждый его удар.
Когда песня кончилась, я замер на мгновение, пытаясь понять, уснула ли Эвелин. Она беспокойно заёрзала, и тогда я начал песню заново, только чуть тише.
— Карлос, — простонал сонный голос Джеймса сзади от меня, — ты всё ещё не избавился от привычки слушать наши песни перед сном? Чёрт… Убавь немного, а?
