И всё-таки, почему с Эвелин всё не так? Почему я так робок с ней, так осторожен, словно всё это переживаю в первый раз? В чью пользу мне толковать это? Я много читал о своём расстройстве, хорошо знал особенности своего поведения, и склонность к сексуальной распущенности — это одна из черт, характеризующая мою болезнь. Но с Эвелин я никогда не позволял себе ничего подобного. Получается, мне частично удаётся контролировать свои эмоции и мысли, и значит ли это, что я уже сделал первый шаг на пути к своему исцелению? Это предположение было настолько хрупким, что я, чего-то испугавшись, сразу же прогнал мысли о нём из головы.

В ту ночь я твёрдо решил, что не прекращу лечение. Мысленно я рисовал себе картины нашего с Эвелин далёкого безоблачного будущего, в котором и она, и я здоровы и счастливы. Крепче прижав к себе свою возлюбленную, я улыбнулся и уснул абсолютно успокоенный.

— Думаю, не стоит напоминать вам, какой послезавтра день, — сказал Мик, когда в понедельник мы впятером снова встретились в студии. — Каждый американец, по-моему, знает эту дату с пелёнок.

— Да, Мик, спасибо, — с улыбкой ответил Карлос, — мы и без твоих напоминаний не забыли про День Независимости.

Кажется, у всех кроме меня было сегодня хорошее настроение. В то время, как мои друзья улыбались, разговаривали о чём-то и смеялись, я сидел на диване один и мрачным взглядом смотрел на Кендалла. Он вёл себя так легко и непринуждённо, будто того пятничного разговора между нами вовсе не было! А я всё помнил и всё злился на Шмидта, не понимая, как он мог так вести себя. Неужели не осталось в нём ни капли благородства, неужели в его душе есть место только для наглости и подлости?

— Я хочу, чтобы сегодня мы очень хорошо поработали, — продолжал Мик, — потому что уже послезавтра мы должны быть в Вашингтоне.

— В Вашингтоне? — устало переспросил я. — Другой конец страны… Да мы на одну дорогу потратим половину суток!

— Да, Логан, а что делать? Пропускать концерт? — Менеджер провёл пальцем по тачпаду ноутбука и сделал два щелчка. — Из Лос-Анджелеса мы вылетаем завтра в одиннадцать вечера, так что будьте готовы.

— А ещё раньше ты об этом сказать не мог? — нахмурился Джеймс. — Завтра, например?

— Мог бы и завтра. Но, я думаю, вы уже привыкли, что на День Независимости вы редко бываете в нашем городе, чаще выступаете в Нью-Йорке, Чикаго или вот в Вашингтоне.

Я с ужасом думал о том, что мне придётся на два дня покинуть Эвелин. Вот так взять и оставить её? Особенно после того, как мистер Чейз посоветовал мне проводить с ней как можно больше времени?..

— А возвращаемся мы когда? — спросил я упавшим голосом.

— Будем здесь уже утром пятого июля, не так уж и долго.

«Для кого не долго, — печально подумал я, — а для кого — целая вечность».

— Так, — Мик потёр ладони, — давайте споём национальный гимн. Хочу проверить, хорошо ли вы помните слова.

— Ты сам-то наш гимн наизусть знаешь? — усмехнулся ПенаВега, когда мы с парнями уже пошли к будке.

В ответ наш менеджер встал из-за стола и с серьёзным лицом, прижав руку к левой груди, запел первые строчки гимна.

— Благодарю за доказательства, — улыбнулся испанец и, пройдя мимо Мика, похлопал его по плечу; тот замолчал, — но меня бы удовлетворил и односложный ответ.

Во время перерыва Джеймс вышел в коридор, чтобы ответить на звонок; Кендалл, похлопав себя по карманам, с досадой вздохнул.

— Чёрт, ребята, может, у вас найдётся огонёк? — спросил немец у нас с Карлосом. — Забыл зажигалку дома, а покурить очень хочется.

— Я огонёк с собой не ношу, — пожал плечами ПенаВега. — Извини.

Я, сидя за столом Мика, угрюмо молчал.

— Логан? — позвал меня Шмидт, будто бы удивившись моему молчанию. — У тебя есть зажигалка? Или спички?

— Это всё, что тебе от меня нужно? — спросил я, подняв на него мрачный взгляд. — Или ещё чего-нибудь попросишь?

Догадавшись, о чём я говорю, Кендалл опустил голову и засмеялся.

— Ты всё ещё злишься на меня, что ли? — спросил он, присев на край стола Мика. Я молча глядел куда-то в сторону. — Не надо играть со мной в молчанку, Логан. Я, знаешь ли, тоже не особо хочу разговаривать с тобой после того, что ты наговорил мне в пятницу.

— Парни, — опасливо произнёс Карлос, — между вами… всё нормально?

— Всё нормально, — повторил за другом Шмидт, снова беззаботно улыбнувшись. — Не бери в голову.

ПенаВега ничего ему не ответил и, взяв свой телефон, тоже вышел в коридор, очевидно, для того чтобы не мешать нам с Кендаллом.

— Так ты всё-таки помнишь? — спросил я, встав из-за стола. — А я думал, ты делаешь вид, что бренди напрочь отшиб тебе память.

— Нет. Я пока ещё в состоянии отвечать за себя.

— Стало быть, ты можешь ответить за своё свинское поведение?

— Да, соглашусь, что сказанул лишнего на пьяную голову, — заговорил немец, опустив глаза и поджав губы. — Бренди растрепал душу. Мне нужно было поговорить о ней немного, иначе… иначе я бы больше не выдержал.

Я снова насторожился из-за того, что Кендалл заговорил об Эвелин, и, сжав зубы, отвернулся.

— Понимаю, что мои слова не вызвали у тебя восторга, — продолжал он, — но и ты тоже крупно понервничал. Я готов признать свою вину и извиниться. Прости.

Я взглянул на Шмидта исподлобья и, вздохнув, нехотя проговорил:

— И ты… Ты тоже прости.

— Ну вот, — слабо улыбнулся он. — Просто давай сделаем вид, что этого не было, др… дружище?

Услышав это от Кендалла, я даже вздрогнул. Глядя на него теперь, на его искреннюю улыбку и осознавая, что он нашёл в себе силы извиниться первым, я вспоминал те годы, в течение которых мы знали друг друга, и не хотел верить в то, что хоть какая-нибудь вещь сумела бы разрушить нашу дружбу. Пусть даже этой «вещью» будет Эвелин.

Вместо ответа я улыбнулся и протянул Шмидту руку. Он с улыбкой пожал её.

— Но ведь всё то, что ты сказал, это правда? — уточнил я помрачневшим голосом.

Кендалл вздохнул и, поджав губы, снова присел на край стола.

— Правда, — тихо ответил он, глядя в пол.

— Слушай, Кен, мне жаль, что всё так выходит, и клянусь, если бы это было в моих силах, я бы помог тебе… Но пойми, я не собираюсь разрывать отношения с Эвелин. Ни за что. Это самое дорогое, что у меня есть и когда-либо было.

— Да я понимаю, Логан, понимаю… Если хочешь, я больше никогда не заговорю о ней. Хочешь?

— Никогда не говори никогда. Таких обещаний мне давать не надо, Кендалл…

Влетевший в студию Джеймс прервал наш разговор. Он прижимал мобильный к одному уху, два пальца — к другому; лицо его было сосредоточено и необычайно серьёзно.

— Тише, тише, Изабелла, — проговорил он взволнованно, — не плачь. Успокойся. Скажи ещё раз, что случилось?

Следом за Маслоу в студию забежал и Карлос. Очевидно, он услышал его разговор с Изабеллой, и волнение Джеймса передалось ему. Мы втроём изумлённо уставились на ловеласа в отставке.

— Так, — кивал Джеймс, слушая свою избранницу, — так. А ты где в этот момент была? О боже, ладно, извини… Да, это ужасно. Не плачь, Изабелла, не плачь. Ты сейчас в больнице? Хочешь, я приеду? Не надо?.. А, тебе нужно в палату? Хорошо… Держись, любимая…

И он, с волнением закусив нижнюю губу, сбросил вызов.

— В чём дело? — почти в один голос спросили мы с парнями.

Джеймс беспомощно указал на мобильный, который держал в руках, и, пожав плечами, произнёс:

— Изабелла… Она гуляла со своей… дочерью. И, в общем-то, когда она отвернулась, чтобы купить мороженое, Санни выбежала на дорогу, а там какой-то пьяный ублюдок… Короче, сейчас она в больнице, и у неё, кажется, сотрясение.

— Стоп, — сказал Карлос, закрыв глаза и тряхнув головой, — у Изабеллы есть… дочь?

— Какая разница?! — свирепо спросил Маслоу, стиснув зубы. — Главное, что Санни сейчас в больнице! Без сознания!

— Не истери, Джеймс, — умиротворяющим тоном проговорил Кендалл. — Изабелла сейчас с ней, так? У Санни сотрясение? Подумаешь! Люди и с более серьёзными травмами выживают. Не нервничай, всё будет в полном порядке, в пол-ном.