От размышлений меня отвлёк первый луч солнца, ударивший мне в глаза. Я посмотрел на часы. Шесть утра. Протерев глаза, я нахмурился и снова взглянул на циферблат часов. Шесть утра? Как так быстро пронеслось два часа? Где я был всё это время?..

Подойдя к окну, я посмотрел на ясное небо и вздохнул. Лос-Анджелес… Почему я с таким страхом откладывал возвращение сюда, что именно боялся здесь увидеть? Над этим городом светило всё то же солнце, его омывал всё тот же океан, в этом городе всё так же жил единственный смысл моей жизни… С какой целью я задерживался в Мексике? Что я забыл там?

Задёрнув занавески, чтобы лучи солнца не смогли разбудить Эвелин, я подошёл к кровати и снова сел на пол. Через час мне нужно было выезжать в студию, но я даже думать об этом не хотел. Как я мог оставить Дианну и Эвелин одних в своём доме, но в то же время как я мог не поехать в студию после недели внепланового отдыха? Целая ночь нескончаемых размышлений утомила меня в моральном плане, и мне жутко хотелось отключить своё сознание хотя бы на минуту, хотелось хотя бы минуту ни о чём не думать!

Через какое-то время внизу послышались шорохи, и я понял, что Дианна уже встала. Мне не хотелось встречаться с ней лицом к лицу, но уехать, не обменявшись с ней ни одним словом, я тоже не мог. Быстро переодевшись в то, в чём я собирался ехать на работу, я спустился вниз. Дианна была на кухне.

– Доброе утро, – поздоровался с ней я, и она бросила в мою сторону равнодушный взгляд. – Зачем ты встала так рано? Я мог бы и сам приготовить себе завтрак…

– А это не для тебя, – ответила Дианна, и я снова почувствовал ту странную робость перед ней. – Мне не спится. Я хочу есть.

Я не знал, что она думала по поводу сегодняшней ночи – может, она вообще полагала, что мы с Эвелин спали в одной постели? – но я не считал, что был виноват перед ней в чём-то. Я мог понять её злость, негодование, обиду, однако просить прощения не намеревался.

– Я собираюсь ехать в студию, – сказал я, открыв холодильник. – Когда Эвелин проснётся…

– Когда Эвелин проснётся, – холодно прервала меня Дианна, – я скажу ей, что дома тебя нет, а потому ей делать здесь совершенно нечего.

Меня неприятно удивила реплика Дианны, и я, глубоко вздохнув, ответил:

– Если в твоём сердце нет места для сочувствия, то тебе в моём доме делать тоже совершенно нечего.

Она промолчала.

– Но можешь не переживать, – сказал я после минуты неловкого молчания, – Эвелин слишком скромна для того, чтобы задержаться у меня хотя бы на лишний час. Она уедет, нисколько тебя не потревожив, и тебе не придётся с ней разговаривать.

Дианна всё так же молча делала себе чай. Я вздохнул и, встав, спросил:

– Как твоя нога?

– Ты действительно беспокоишься или просто так спросил, ради приличия?

– Что за вопросы?

Она промолчала в ответ, и я, сердито нахмурившись, сказал:

– Как же мне всё это надоело, Дианна.

– А мне не надоело? – спросила она, резко повернувшись. – Думаешь, мне так нравится то, что ты, посвящая своё время и своё внимание другой девушке, даже в одну постель со мной не ложишься? Думаешь, мне приятно чувствовать себя твоим утешением?

– Ты могла бы относиться ко всему этому с большим пониманием. Тогда, может быть, исчезли бы и неприятные чувства.

Глаза Дианны заблестели. Она прижала ладонь к губам и всхлипнула.

– По-твоему, я недостаточно понимающе отношусь к тебе, к твоему поведению? – спросила она.

– Ты всё не так понимаешь…

– А знаешь ты, чего мне стоило это понимание? – громко прервала меня Дианна. – Знаешь, как тяжело смириться, принять всё как есть и понять, что изменить что-то не в моих силах?

– Всё в наших силах, – тихо ответил я.

– Ты так считаешь? Я вижу только один способ изменить всё… Хочешь назову его?

Я молча отвёл глаза. Да, наверное, именно это мне больше всего хотелось услышать от Дианны, но теперь я почему-то чувствовал, что абсолютно не готов к этому.

– Мне пора в студию, – сказал я и, взглянув на часы, сделал пару шагов к прихожей.

– Твой старый и любимый метод, – ударили мне в спину насмешливые слова Дианны, – ты снова пытаешься убежать от меня.

«Не от тебя, а от того, что ты собираешься сказать мне», – подумал я, обуваясь. Дианна вышла в прихожую и уже более мирным тоном сказала:

– Ты снова не позавтракал.

– Я заеду в магазин и куплю чего-нибудь.

– Только не бери фастфуд и чипсы, ладно?

Я был удивлён такой стремительной смене настроения Дианны и не менее удивлённо ответил:

– Ладно, мамочка.

Потом я зачем-то задержался в прихожей: наверное, ждал, что Дианна поцелует меня перед работой, как она обычно это делала. Но поцелуя после привычного «до вечера» не последовало, и я уехал в студию, озлобленный и нецелованный.

В здании под красным фонарём нам с парнями ждал нервный и не выспавшийся Мик. Честно говоря, я был неприятно изумлён переменами, которые случились с нашим менеджером. За эти две недели, что мы не виделись, Мик заметно похудел, оброс щетиной и, по всему видимому, перестал спать. Мы с парнями всерьёз забеспокоились за друга и решили поинтересоваться, в чём причина этих изменений (особое волнение у меня вызвали еле заметные ссадины на левой щеке Мика), но он яростно отклонил наши вопросы, очевидно, не собираясь ни о чём рассказывать. Нас с парнями слегка уязвило нежелание Мика делиться с нами неприятностями – мы-то с ним были предельно откровенны всегда! На наши высказывания менеджер ответил довольно сухо и строго:

– Ничего не должно мешать нашей слаженной работе. А теперь, благодаря Джеймсу, Логану и их подружкам, у нас этой работы вагон и маленькая тележка.

– Не начинай, Мик, – сонно бросил Маслоу. – Я же рассказал тебе обо всём по телефону…

– Живо в будку, – нетерпеливо прервал ловеласа в отставке Мик. – Я хочу слушать только звуки вашего пения, и ничего больше.

Во время работы я разглядывал Карлоса и Кендалла, силясь понять, что происходило с их жизнями эти две недели. Поведение ПенаВеги мало чем отличалось от того, каким оно было две недели назад, лишь одно обстоятельство заставило меня насторожиться: бинт, которым была обвязана левая ладонь Карлоса. На мой вопрос испанец как-то странно улыбнулся и ответил, что всего лишь неосторожно обжёгся о кастрюлю.

А поведение Кендалла, напротив, приковало моё внимание. Немец вёл себя довольно весело, даже развязно, шутил и улыбался, и притом в его смехе и улыбке не было ни капли фальши. Сначала я был удивлён: перед самым нашим отъездом в Мансанильо Шмидт выглядел подавленным и жалким, но теперь… Что могло изменить его состояние? Поначалу мне в голову приходили ревностные мысли об Эвелин, затем – об угасании чувств Кендалла, а потом я понял, в чём была причина всех этих изменений. Кендалл – поэт, он и сам говорил мне об этом. Он был рождён для того, чтобы страдать, и даже от самых невыносимых, самых нечеловеческих страданий Шмидт получал своеобразное специфическое удовольствие. Его не устраивал мир и покой, он неутомимо рвался к поискам мучений: ему было необходимо мучиться, чтобы жить.

Рабочий день показался мне одним мгновеньем, хотя он длился не менее двенадцати часов. Все парни, включая Мика, были утомлены до невозможности, а я наоборот ещё чувствовал в себе силы и мог, кажется, проработать всю ночь. Пока парни собирались домой, я смотрел на них и думал о Дианне, о нашем утреннем разговоре и о том, что она хотела мне сказать.

– Что стоишь как столб? – спросил меня Мик. – Домой сегодня собираешься или нет?

– Не могу сказать с абсолютной уверенностью…

– Чего? – удивлённо переспросил Карлос, бросив на меня взгляд через плечо.

– Наверное, я останусь ещё на пару часов, – решил я, – хочу немного поработать над новой песней.

– Ты что, пил энергетики в перерывах? – вяло спросил Джеймс, надевая рюкзак на одно плечо. – Откуда в тебе столько сил?

Я лишь растерянно пожал плечами в ответ. Это удивительно, но бессонная ночь не отняла у меня физической силы.