Постепенное угасание наших с Дианной отношений я мог заметить даже в том, как я реагировал на её обвинения меня в неверности. В самом начале нашего общения я очень болезненно относился к ревности Дианны, оскорблялся, злился и с пеной у рта пытался переубедить свою девушку, доказывал, что за душой у меня нет ни одного греха. Теперь же я был предельно спокоен, когда Дианна в очередной раз выдвигала обвинения в мою сторону, и уже не предпринимал попыток доказать свою верность. Нет, я не привык, мне просто стало всё равно на то, что думал обо мне этот человек. Мне стали безразличны наши отношения… Причина была в этом? Да, кажется, причина была в этом. Если раньше между мной и Дианной что-то и было, то и это последнее, за что можно было прочно уцепиться, растворилось во времени. Осталась только зияющая пустота – абсолютное ничего.
Я подполз к кровати с другой стороны и вгляделся в лицо Эвелин. О чём я думал, покидая её? Неужели я позволял себе даже думать о том, что могу быть счастлив без неё? Тосковала ли она по мне так, как я тосковал по ней? И если да, то почему она не выразила мне своих чувств?..
О, как же я мог забыть? Аккуратно и бесшумно я подошёл к письменному столу, на котором лежала сумочка Эвелин, и, осветив телефоном пространство, достал из сумочки тетрадь со стихами. Знаю, знаю, знаю: то, что я делал, было достойно осуждения. Но как мне по-другому узнать то, о чём Эвелин умолчала?
Я снова сел на пол рядом с кроватью, прижался спиной к стене и раскрыл тетрадь. В таком отвратительном освещении мало что можно было увидеть, но больше остального на свете мне хотелось прочесть её стихи.
Ты хочешь, чтобы я курила?
Пожалуйста – я закурю.
А хочешь, чтоб февраль любила?
Я всё исполню. Полюблю.
Могу я сжечь дневник, тетради –
Ты только слово прикажи.
Сама сгорю улыбок ради,
Твоих улыбок – не чужих.
Проси: “Танцуй”, – и я станцую,
Проси всегда, в любой из дней.
Скажи: “Ревнуй”, – я заревную –
Грубее, больше и сильней!
Проси что хочешь, без разбора:
Дышать, гореть, желать, молить,
Проси и мир, и спор, и ссоры,
НО… не проси тебя любить.
Дочитав последнюю строчку, я в ужасе захлопнул тетрадь. Дыхание отчего-то сбилось, сердце застучало в разы быстрее.
Это… мне?..
Эвелин вполне могла помнить наш последний разговор в её спальне, она вполне могла помнить, что я признался ей в любви… Она не знала, как реагировать на это, зато точно знала, что чувствовала по отношению ко мне. Да, она жалела меня! Жалела из-за того, что я без памяти любил её и что она не могла ответить на эту любовь взаимностью. Чувствуя свою вину, она готова была сделать для меня что угодно, что угодно, кроме…
Но с другой стороны, где гарантия, что это стихотворение посвящено не Кендаллу? В конце концов, он её тоже любит, и она тоже не отвечает ему взаимностью! Где же правда? Почему у Эвелин нет привычки обозначать в тетради адресата своих творений?
Когда мысли мои более-менее успокоились, я снова взял в руки тетрадь и раскрыл её. На глаза мне попалось ещё одно стихотворение, которое вызвало в моей душе больше положительных чувств, чем предыдущее.
Вот листва под травами пропала,
Схваченная ветром – быстрым, шумным.
Весь мир дышал свободно поначалу,
Но верен стал вдруг бедствиям безумным.
И чисто, гладко было зеркало морей,
И травы в поле сном спокойным спали,
И дни простые юности моей
Из дней таких же плавно вытекали.
Но вот стремительно нахлынул ураган,
И небо тучею свинцовой затянулось,
И листья полетели здесь и там,
И волны моря к небу прикоснулись.
Поднялся ветер, с силой разыгрался,
Поле взволновалось, хлынул град.
Туда-сюда рой листьев заметался…
Мир и сам такому бедствию не рад.
Но вот прошло мгновенье – всё затихло,
Всё успокоилось, как будто ничего
И не было под этим небом тихим,
Как будто тучи и не трогали его.
И снова солнце над полями засияло,
Унялся в волнах моря дикий всплеск.
И мир, казалось, всё вернул к началу,
Но… где дней прежних мой спокойный блеск?
Я знаю, бедств природы не унять,
Не устранить и при большом желаньи,
Но как спасаться нам, как жизнь нам сохранять,
Как выстоять в жестоком состязаньи?
Как не позволить миру всё разрушить?
Как защититься от ударов злой судьбы?
Я лишь твой голос ежедневно хочу слушать:
Ответ на все вопросы знаешь ты.
Дочитав и это стихотворение, я невольно улыбнулся. Почему-то я точно знал, что эти строки Эвелин посвятила именно мне. Откуда исходили корни моего убеждения? Я не знаю: моя уверенность не опиралась на логическую аргументацию, я доверялся лишь своим ощущениям.
Но я не успел как следует обдумать прочитанное мной стихотворение, меня прервали звуки тяжёлого, участившегося дыхания Эвелин. Бросив тетрадь на письменный стол, я, охваченный диким страхом, посмотрел на кровать. Резкие выдохи Эвелин сменились негромкими стонами, и я, вспомнив нашу совместную ночь в Далласе, быстро включил свет. Эвелин снова видела плохой сон.
Она переворачивалась с боку на бок, судорожно искала что-то руками, вертела головой и не переставала издавать испуганные стоны. Я залез на кровать и взял Эвелин за плечи. Глаза её были закрыты; она словно хотела и не могла очнуться от жуткого кошмара.
– Эвелин, – полушёпотом позвал её я и слегка тряхнул её за плечи, желая поскорее избавить её от мучений, – проснись, Эвелин! Проснись же!
Серо-голубые глаза резко распахнулись и ошеломлённо уставились на меня. Щёки Эвелин были влажными от слёз, она всхлипывала и никак не могла успокоиться, точно не понимала, что от страшного сна она уже пробудилась.
– Логан… – испуганно прошептала она и, сбросив мои руки со своих плеч, отползла от меня. – Логан…
– Всё в порядке, – сказал я, удивившись её реакции, и, как и в далласскую ночь, показал ей свои ладони, убеждая, что не причиню ей ни малейшего вреда. – Всё хорошо. Это был всего лишь сон…
Эвелин огляделась, точно только сейчас поняла, что находится в реальности, и вдруг бросилась в мои объятия.
– О Логан! – глухо проговорила она, уткнувшись носом в моё плечо. – Я уже в который раз вижу один и тот же сон, этот ужасный сон!
– Какой сон? – спросил я, нахмурившись, и погладил её по волосам.
Эвелин молчала. Я отстранил её от себя и заглянул в её заплаканные глаза.
– Что тебе снится? – повторил свой вопрос я.
Она опустила задумчивый взгляд: воспоминания о жутком сновидении снова мучили её.
– Мне снится… – неуверенно начала она, точно не знала: стоит мне рассказывать об этом или нет. Её глаза снова наполнились слезами. – Мне снится, Логан, что ты… бьёшь меня…
Я был изумлён слышать это, честно сказать, даже страшно напуган. Так вот что за сон видела Эвелин, вот что так мучило её!.. Я так и думал, так и думал, что она была ещё не готова узнать о моём расстройстве. И зачем Джеймс рассказал ей обо всём?! Да, Эвелин могла говорить что угодно, но её сознание было не обмануть. Её сны отражали её отношение ко мне: она боялась меня из-за моего расстройства.
– Эвелин… – прошептал я, с удивлением подняв брови, и снова обнял её. – О боже, это так ужасно, это так… Но ты ведь знаешь, что я никогда так с тобой не поступлю?
– Я знаю… – сквозь всхлипы говорила Эвелин, обнимая меня за шею. – Да, конечно…
– Наверное, это твоя реакция на историю о Чарис, которую я тебе рассказал, да? Ты испугалась?
Эвелин посмотрела на меня и с изумлением нахмурилась.
– Кто такая Чарис?
Устало вздохнув, я прижал Эвелин к себе и закрыл глаза.
– Никто, – ответил я, поглаживая её по волосам. – Поверь, она даже наших мыслей не стоит.
Постепенно Эвелин успокоилась и уснула, а вот я уснуть этой ночью вряд ли смог бы. Часы показывали уже четыре утра, а я всё сидел рядом с кроватью, в которой спала Эвелин, и не мог перестать думать о ней. К Дианне возвращаться мне не хотелось: ни к ней в кровать, ни к мыслям о ней. Теперь Эвелин занимала всё моё сознание, только рядом с ней мне хотелось быть, только ради неё я хотел жить на этом свете. Не появись она в моей жизни, страшно подумать, что было бы со мной…
