– Считаешь, я всё это придумал? – стиснув зубы, спросил я.

– Я сейчас не об этом. Ты осознаёшь, что происходит?

– Мне кажется, я ни на что уже не способен. Не способен видеть, чувствовать, понимать, что происходит… Я уже как будто не живу.

– Не надо так говорить… Логан… Всё поправимо. Всё наладится.

– Да что может измениться? – с отчаянием в голосе выкрикнул я, ударив обеими ладонями по столу. Меня бросило в краску от бренди и от того, что я думал об Эвелин. – Что может измениться? И что мне остаётся, кроме как бросить всю свою жизнь на произвол судьбы? Может, мне потерпеть три года, пока моя любовь не умрёт, а? Подумаешь! Всего лишь три года, чего мне это стоит! Знаешь, иногда я завидую Эвелин, потому что её воспоминания умирают каждый день; даже её любовь не живёт три года, как у всех людей: она живёт пару минут, пару часов, пару дней! Никаких страданий, никаких! Почему я не могу просто убить свои воспоминания о ней? – Я почувствовал, что часть сил оставила меня, и, замолчав, повис на спинке стула. – Почему, Джеймс?

Он смотрел на меня с сочувствием во взгляде.

– Я понимаю тебя, дружище, – прозвучали слова Джеймса, в которых отчётливо слышалось участие. – Ты даже понятия не имеешь, насколько я тебя понимаю и насколько тебе сочувствую. Я тоже прошёл через это, и этот период своей жизни я вспоминаю с неприязнью, ужасом и даже с дрожью. Всё пройдёт, я тебе обещаю. Просто надо переждать первое время, оно самое тяжёлое.

Мне было нечего ответить ему, не о чем подумать; мой взгляд не выражал ни одной эмоции, а в голове было пусто: ни одной мысли. Догадавшись, что на данную тему мы больше не заговорим, Джеймс решил вернуться к предыдущей:

– Слушай, а ты не думал о том, что Кендалл… Как бы поточнее выразиться? Он не мог соврать тебе о своей любви к Эвелин, чтобы… побесить твои чувства?

– Что? – не понял я, приподняв одну бровь. Мой рассеянный взгляд упирался в стену.

– Ну, знаешь, в последнее время Кендалл не выделялся за счёт благородных поступков… Не хочу оскорблять его, он мой друг, но согласись, он вполне мог поиздеваться над тобой, зная, как ты мучаешься из-за… из-за своей любви.

– Нет, – тихо ответил я, вспоминая взгляд Шмидта в ту ночь. – Он был искренен. Тем более он не знал о моих чувствах тогда, когда признался в любви к Эвелин самому себе и… мне. Мы оба жертвы. Кендалл не подлец.

Знаю, что мои слова были противоречивы, но я говорил именно то, что чувствовал. Ещё несколько недель назад я в открытую оскорблял Шмидта, утверждая, что в нём нет ни капли благородства, но теперь я так не думал. Теперь мы с ним были товарищи по несчастью, и я приблизительно понимал то, что чувствовал он, не получив ответа на своё признание.

– Ладно, – согласился Джеймс с моими словами, – Кендалл не подлец. Но я ведь видел, что между вами двумя что-то происходило, что это было?

Я молчал. Маслоу так же безмолвно поворачивал бокал с бренди вокруг его оси и ждал моего ответа. Но я с ним не торопился. Я думал о Кендалле.

– Логан, – наконец заговорил друг, вырывая меня из омута моих мыслей, в который я погрузился с головой, – что было, ты мне ответишь?

– Что бы-ы-ыло? – задумчиво протянул я, переведя взгляд на Джеймса и невольно переняв от Шмидта привычку отвечать вопросом на вопрос. – Она чуть было не поссорила нас. Меня и Кендалла! Можешь себе представить?

– То есть вы её не поделили? Я так и думал. К этому всё и шло, впрочем.

– Я не мог допустить, чтобы он признался ей в любви, – высказал я с непонятной злостью и стиснул зубы. – И когда он попросил у меня разрешения быть с ней… я отказал. Не смотри так на меня! Что я ещё должен был сделать? Я сказал ему, что опережу его: признаюсь, и после моего признания Эвелин захочет быть со мной! Со мной! Не с ним!

Джеймс снова зашипел, указывая пальцем на потолок и прося меня успокоиться, но я не уделил его жесту особого внимания.

– Я представляю, как он будет ржать надо мной, когда узнает, что я тоже потерпел фиаско! – Произнеся это вслух, я вдруг осознал весь комизм моего положения и рассмеялся. – О боже, а я ведь выглядел таким самонадеянным, таким уверенным! – И я снова озлобленно засмеялся.

Печально глядя на меня, Джеймс без слов подвинул ко мне полный бокал бренди, и я, схватившись за него как за необходимое лекарство, сделал несколько глотков. Бренди обжёг горло, и я с шумом выдохнул.

– Ты давно говорил с Кендаллом? – спросил друг тихо, словно прислушивался к каждому шороху на втором этаже.

– Последний раз на твоей вечеринке, – безмятежно проговорил я. – Вообще мы мало обсуждали всё это. Я не хотел слушать его. Я знать не хотел того, что происходило между ними.

– Так между ними было что-то?

– Шмидт сказал, что ничего особенного… Не знаю, стоит ли ему верить. Чёрт, не знаю! А вдруг что-то всё-таки было?

– А тебе что с того? Было – и пусть. Не было – ещё лучше. Не думай об этом, Логан, что за дурацкая привычка мучить себя? А знаешь, как я считаю? Тебе нужно поговорить с Кендаллом.

– Это ещё зачем?

– Ты только представь, каково ему теперь. Ты сидишь здесь, у меня на кухне, хлещешь бренди в три горла, а он один, понимаешь? Совсем-совсем один. Думаешь, ему проще переживать всё это, чем тебе? Думаешь, тебе больно от безразличия Эвелин, а ему нет?

Я отрешённо пялился на свои колени и молчал. До этого мне и мысли в голову не приходило, чтобы приехать к Кендаллу и постараться поддержать его, ободрить нужным словом. Я знаю, что в последнее время у меня со Шмидтом было много разногласий и ссор, но мы ведь всё ещё были друзьями… Стоит ли разрывать эти нити, связывающие меня и моего друга, только из-за того, что в наши с ним жизни ворвалась непредсказуемая бестия и полностью разрушила то, что было раньше?

Я допил бренди и, поставив пустой бокал на стол, внимательно посмотрел на Джеймса.

– Скажи, как я поступил с ним? – тихо спросил я, всем сердцем желая услышать ответ Маслоу и одновременно понимая, что его мнение ничего не изменит в сложившейся ситуации. – Я всё правильно сделал?

– Ну, Логан, на это можно посмотреть с разных сторон…

– Отвечай прямо, Джеймс! Что бы ты сделал на моём месте?

Примерно минуту он безмолвно размышлял, потом пожал плечами и ответил:

– Конечно, по некоторым соображениям я бы уступил свою любовь другу, потому что всё во мне говорит чувством дружеского долга, но… С другой стороны, я бы никому не позволил и на метр приблизиться к ней: я люблю её, и она только моя, какого чёрта я разрешу остальным даже смотреть в её сторону? Пусть даже своему другу; никто не лишал меня права на счастье. – Он помолчал, после чего раздражительно добавил: – На самом деле вопросы дружбы и любви всегда были самыми сложными для человека, даже смысла нет обсуждать их. Если ты решил сделать так, как ты сделал, то так тому и быть. Не спрашивай, правильно ты поступил или нет, говорило в тебе благородство или подлость. Всё так, как есть. Ничего не вернёшь и не исправишь.

Я с благодарностью во взгляде смотрел на друга; он слабо улыбался. Тоже улыбнувшись, я налил себе ещё бренди и сказал:

– Честно говоря, я не почувствовал облегчения, когда приехал к тебе и рассказал обо всём… Думал, что легче будет сдержать всё в себе: мысли причиняют не столько боли, сколько её причиняют высказанные слова. Но всё оказалось по-другому, я действительно освободился от некоторых вопросов и избавился от… страданий. Не совсем, конечно, но мне полегчало.

– Я чувствовал себя обязанным тебе, – ответил друг, пожав плечами. – Ты ведь так мне помог, когда я был… Ну, ты знаешь. Я рад, что смог хоть немного помочь тебе.

Допив очередной стакан бренди, я нервно выдохнул. В отдельные мгновения, когда я не вспоминал об Эвелин, моя жизнь казалась мне прежней: счастливой, свободной, беззаботной. Но стоило мне хотя бы мельком вспомнить о ней, стоило хотя бы одной вещи, связанной с Эвелин, промелькнуть в моих мыслях, как моё сердце болезненно сжималось и сознание заполнялось каким-то тёмным, неразборчивым туманом.