Я перечитал стихотворение. Когда мне казалось, что я уже получил ответ на свой вопрос, этот ответ ускользал от меня, как мыло из мокрых рук. Новая строчка влекла за собой новый вопрос, и чем больше я перечитывал их, тем больше путался в своих мыслях, догадках и предположениях.

В студию я бежал, словно пытался убежать от своих мыслей, оглушительно кричащих в голове. Увидев Джеймса, Кендалла и Карлоса, я успокоился и с облегчением выдохнул. Они помогут мне отвлечься, помогут во всём разобраться.

– Что с твоим лицом? – спросил Джеймс, бросив на меня вопросительно-насмешливый взгляд. Друг сидел в кресле и, наклонившись, завязывал шнурки.

– А что с ним? – спросил я и коснулся своей щеки. Навязчивые мысли отступали в темноту, и я почти физически чувствовал, как мой разум проясняется.

– Да ты же бледнее лунного света! – подхватил Карлос.

– Ах, это… – рассеянно выдал я и отвёл взгляд. – Я мало спал сегодня.

Кендалл встал с дивана, бросил в сторону какой-то журнал, что листал до этого, подошёл ко мне почти вплотную и потянул носом.

– Не пил, – заключил он, с недоверием нахмурившись. – В чём же дело тогда?

– В чём дело? – повторил я, по неволе переняв от Шмидта привычку дублировать вопросы собеседника. В тот момент я почти не думал над тем, что говорил; я лишь думал о том, что своим посланием хотела сказать Эвелин.

– Ты как будто озабочен чем-то. Чем?

Я посмотрел на настенные часы. Минутная стрелка подползала к двенадцати: было восемь утра.

– Сейчас Мик придёт, – ответил я, коротко взглянув на Кендалла. – Он не любит разговоры во время работы.

– Тогда обсудим всё за кружкой пива в баре в конце дня, – зевнул Джеймс и вытянулся в кресле. – Я уже настроился на работу, где там Мик?

– Нет, после работы я не могу, – покачал головой я, уставившись в одну точку на полу, – мне надо будет домой, к Дианне.

– А, ну да, – вспомнил Карлос. – Она ведь настолько ревнива, что скоро тебя под замок посадит! Не понимаю, как можно позволять девушке так открыто не доверять тебе.

Я тоже не знал, почему позволял Дианне ревновать меня. Да, я сердился, когда она ревновала, но я же, чёрт возьми, позволял ей делать это! Наверное, дело в том, что я и сам был жутко ревнив. Я ревновал не из недоверия, а из чистой любви. И, позволяя Дианне ревновать, я позволял ей любить меня.

– Как она ещё на тебя ошейник не нацепила? – поддержал друга Джеймс и усмехнулся. – Или не подарила какие-нибудь чугунные трусы, чтоб уж наверняка?

– Да вы всё преувеличиваете, – улыбнулся я, – Дианна ревнива, но не настолько.

– А насколько? Настолько, чтобы отпустить тебя поужинать с Эвелин?

Вспомнив вчерашний вечер, я вздрогнул и взглянул на Джеймса.

– Она отпустила меня не из ревности, – тихо сказал я. – Она хочет исправиться, вот и всё.

– Нет, из ревности, говорю тебе! Ей нужен был повод, чтобы сидеть дома одной, кусать локти и беспрестанно ревновать, ревновать, ревновать!

– Нет, – сурово отрезал я и метнул в сторону Джеймса пылающий злостью взгляд. – Ревность убивает её. Дианна бы не стала мучить себя намеренно.

– Да, и она не смогла бы запретить ему идти на этот ужин, – согласился со мной Карлос. – Даже если бы очень-очень не хотела, чтобы он шёл. – Затем испанец перевёл взгляд на меня, улыбнулся и, пихнув меня локтем в живот, спросил: – Как всё прошло-то, не хочешь рассказать?

Появившийся в студии Мик уничтожил во мне желание рассказывать о вчерашнем ужине. Перво-наперво менеджер сказал нам, что в начале марта, то бишь через три дня, мы с парнями должны быть в Нью-Йорке на пресс-конференции, посвящённой ожидаемой премьере фильма «Семена прошлого». Это был новый фильм, в котором Джеймс сыграл одну из главных ролей. Премьера намечалась на начало апреля, а конференция – на первое марта; туда я, Карлос и Кендалл должны были пойти в качестве своеобразной группы поддержки. «Фанаты должны видеть, что вы поддерживаете друг друга, – повторял нам Мик. – Это поддерживает огонь любви в их сердцах». А затем менеджер сказал, что сегодня нам нужно записать две новых песни. «Много у нас работы, – заключил Мик свою речь. – Пошлите работать».

В здании под красным фонарём мы оставили все свои силы и оказались на улице лишь в семь вечера. В перерывах между работой я вскользь упоминал о вчерашнем вечере, но серьёзный разговор не завязывался: что-то то и дело прерывало его. И я пожалел, что не рассказал парням о том, что меня мучило, ещё утром. Сейчас сил не было даже на разговоры.

– Предлагаю переместиться в моё уютное холостяцкое гнёздышко, – устало предложил Джеймс. – У меня есть шоколадные пирожные и кофе.

Я вспомнил, что утром отказался от предложения Джеймса посидеть в баре после работы, и, наверное, я отказался бы и теперь. Но мне вспоминалось поведение Дианны, то, как спокойно она реагировала на всё происходящее вчера, и казалось, что это – затишье перед бурей. Стоило мне сейчас же вернуться домой, Дианна вновь начала бы упрекать меня в неверности и беспрестанно говорить об Эвелин: это ведь с ней я изменяю своей любимой девушке! Желание ехать домой тут же отбило, и я, как и Кендалл с Карлосом, с радостью принял предложение Джеймса.

А уже там, в «уютном холостяцком гнёздышке», я рассказал друзьям все подробности вчерашнего вечера. Их всех, в особенности Джеймса, поразило поведение Эвелин.

– Что-то здесь не так, – покачал головой Маслоу, задумчиво сведя брови у переносицы. – Одно из двух: либо с её родителями связано что-то ужасное, о чём она не считает нужным тебе рассказывать, либо она не хочет, чтобы ты был знаком с её родителями.

– Из двух зол выберем меньшее, – подключился к обсуждению Карлос. – Первое. Если она не хочет знакомить Логана со своими родителями, это не говорит ни о чём хорошем…

– Да нет, – махнул рукой я, – Эвелин ничего от меня не скрывает. У неё нет секретов.

– Ну, это ты так думаешь, – пожал плечами испанец. – Каждый что-то скрывает, Логан. Особенно девушки.

– Что же она может скрывать, по-твоему? – передёрнул плечами Кендалл, до этого отрешённо пялившийся на своё пирожное.

– Я понятия не имею! Никто не знает, что в головах у девушек.

– Зато я знаю то, – продолжал стоять на своём я, – что она ничего не скрывает. Моё мнение такое, что она… она просто стесняется своих родителей.

Парни с недоумением переглянулись.

– Они настолько плохи? – поинтересовался Джеймс.

– В том-то и дело, что нет! Они очень… своеобразные. Но не плохие. Они воспитанные, вежливые, манерные, в меру серьёзные и, как я мог заметить, даже заботливые. Я сам не понимаю, почему Эвелин так сердится на них. И, если честно, мне чудовищно это не нравится.

Затем я рассказал друзьям о моём прощании с Эвелин и даже показал им листок с написанным на нём стихотворением, который Эвелин передала мне вчера. Джеймс держал в руках этот листок, а Карлос и Кендалл, выглядывая из-за его плеч, с интересом вчитывались в строки. Я сидел напротив них в тоскливом молчании и с волнением ломал пальцы.

– О господи, – первым опомнился Джеймс и, в замешательстве взглянув на меня, указал пальцем на листок, – пусть дьявол заберёт мою душу, если это не признание в любви!

– Я думал об этом весь сегодняшний день, – произнёс я, чувствуя, как надоедливые мысли вновь наполняют мою голову. – И я просто понятия не имею, что всё это значит…

– Ну, смотри, – начал Карлос, забрав у Джеймса листок и снова пробежавшись глазами по строкам. – Во-первых, она не сказала тебе этого словами, напрямую – она написала стихотворение. Во-вторых, она не прочла его тебе вслух, а передала как личную записку. Молча. Значит, это стихотворение однозначно и несомненно посвящено тебе. И, в-третьих, здесь есть слова «люблю» и «ревную»! Это не может ничего не значить!

– Перечитай, – с мрачным видом сказал я, даже не глядя на друга, – там написано «не люблю» и «не ревную».

– Ого, ты так досконально помнишь, что здесь написано?

– То и дело перечитывая это стихотворение, я выучил его почти наизусть.