– Ты путаешься в понятиях, – сказал я Дейву. – Суть равноправия не в том, что ты должен красить ногти, а в том, что ты можешь их накрасить и никто тебя за это не осудит.

– И да, Дейв, не стоит путать обязанности с… привилегиями, – добавила Уитни.

– Хочешь сказать, – обратился он к своей невесте, – что забивать гвоздь в стену – это прямая мужская обязанность?

– Ну, конечно! Гвозди были придуманы явно не для женских нежных пальчиков.

Дейв засмеялся и, обняв Уитни, сказал:

– И кто-то ещё говорил про равноправие?

– Ну, начнём с того, что я тоже не выступала за равноправие, – поправила жениха Уитни и обвела глазами стол. – Тем более, я не сказала того, что только у мужчин есть обязанности.

– А свои женские обязанности женщины отринули, – произнёс я, слегка улыбаясь, – и тогда появился феминизм.

– Сейчас уже нет никакого феминизма, – раздражённо сказал мистер Блэк и сделал несколько глотков из своей чашки. – Эти феминистки забыли истинное назначение своего движения, они просто бесцеремонно унижают и ущемляют в правах мужской пол, только и всего!

– Это вы верно подметили, – согласился Дейв. – Если феминизм и существует, то только в их словах, потому что они не видят черту, за которую нельзя заступить.

– Но не забывайте, что до этого женщины были ущемлены в своих правах, – снова вставила слово миссис Блэк. – Вспомните, ведь у нас не было права на образование, не было права голосовать. Где было равноправие тогда? О нём никто и не думал. А сейчас многие из нас подхватывают идею феминизма, но из-за… недалёкости, скажем так, сильно увлекаются. И тогда, соглашусь, это переходит все границы.

– Разница между полами и их правами должна быть, – высказал своё мнение я. – Должна, таков закон природы! Люди опираются на историю, чтобы исправить ошибки прошлого, но пора понять, что против природы не попрёшь. Даже человеку это не под силу.

– Мир сойдёт с ума, если все мы станем равны, – продолжил развивать мою мысль мистер Блэк. – Разделение между людьми было всегда, оно и будет. Всегда были богатые и бедные, больные и здоровые, мужчины и женщины. Для равноправия была придумана демократия, но скажите, разве в демократических странах люди стали равны? Нет. А значит, о равноправии полов… Эвелин, дорогая, ты почему такая бледная?

Все взгляды сидевших за столом немедленно обратились к ней. Эвелин подняла свои голубые глаза и безрадостно взглянула на отца.

– Тебе плохо? – спросил мистер Блэк, взяв со стола графин с водой. – Может, выпьешь немного воды?

– Не нужно, – сухо отказалась Эвелин.

– Ты хочешь домой?

– Какой именно ответ тебя устроит?

Мистер Блэк с недовольством поджал губы и повнимательнее вгляделся в глаза дочери, силясь найти в её взгляде ответы на мучившие его вопросы. Эта сухость, эта холодность тона Эвелин снова болезненно укололи моё сердце.

– Просто скажи, если что-то понадобится, – тихо сказал ей мистер Блэк и посмотрел на меня, очевидно, желая вернуться к разговору. Но он либо не вспомнил, на чём остановился, либо понял, что разговор сорвался, как рыба с крючка.

Когда после ужина я прощался с семьёй Блэков у ресторана, Эвелин крепко и трепетно обняла меня, после чего, взяв за руку, сказала:

– Я рада, что ты был здесь сегодня.

Я почувствовал, что она вложила в мою ладонь свёрнутую бумажку, и вопросительно посмотрел на Эвелин. Но её лицо не выразило никаких других эмоций, девушка всё так же улыбалась, словно ничего не произошло и это не она только что подсунула мне непонятный листок бумаги. Но поняв всё по её взгляду, я с невозмутимым видом спрятал бумажку в кармане своего пиджака и, улыбнувшись Эвелин, ответил:

– А я рад, что сегодня не произошло ничего такого, что смогло бы омрачить мою радость сейчас.

Потом мы пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись в разные стороны. Я ехал домой, а на сердце было отнюдь не спокойно.

Утром этого же дня Дианна проснулась раньше меня и принесла мне завтрак, решив этим завтраком проложить дорогу к нашему примирению. Я поощрил её желание, и утром же мы помирились: неприятная ссора, случившаяся накануне, осталась в прошлом. На ужин с семьёй Эвелин я ехал в наилучшем расположении духа, потому что Дианна больше не говорила на эту тему и не злилась на меня из-за того, что я собрался ужинать с «чужой» девушкой. Но теперь, после ужина, я ехал домой с отвратительным чувством, томившемся в груди: я чувствовал, что сейчас Дианна снова устроит мне сцену ревности, скажет, что во мне нет ничего человеческого, раз я позволяю себе такие чудовищные вещи. И мне вдруг расхотелось ехать домой. Я уже начал думать, куда лучше податься: в отель, к Джеймсу, Карлосу или Кендаллу, – но такси уже остановилось возле моего дома, и я, безрадостно вздохнув, вышел из машины.

Дианна, вопреки моим ожиданиям, даже не заговорила о том, что я ужинал мало того, что не дома, так ещё и с другой девушкой. Она встретила меня со сдержанной улыбкой, а потом мы, почти не разговаривая друг с другом, легли спать. Но Дианна не могла обмануть меня своей молчаливостью: я видел её вопросительный взгляд и знал, что она очень хотела спросить обо всём. Отношения – это готовность и даже необходимость меняться ради другого. И Дианна менялась. Она менялась ради меня.

А утром я проснулся раньше неё, быстро собрался и уехал, так что мы не успели сказать друг другу ни слова.

Всю ночь я думал только об одном. Эти мысли не покидали мою голову и теперь, когда я ехал в студию. Угрюмо уставившись на сереющее небо, я вспоминал вчерашний вечер, то, какими глазами смотрела на меня Эвелин, когда мы прощались, и с каким трепетом я сжимал отданную ею бумажку во время разговора с Дианной. Всю ночь этот сложенный лист бумаги пролежал в кармане моего пиджака. Мне не хватало сил на то, чтобы достать его и прочесть, что там написано. Сил не было и теперь. Сидя в такси на заднем сидении, я держал в руках этот лист и смотрел на него, одним взглядом прожигая бумагу.

Что там может быть? Что она хотела сказать мне вчера, но так и не сказала? И стоит ли читать, что там написано? Может, просто выбросить эту бумажку в окно, а перед Эвелин притвориться, что ничего от неё не получал?..

Нет, конечно! Это глупо. Да и что она могла написать? Наверняка что-нибудь… Я не знал. Я просто понятия не имел, что там могло быть написано.

Наконец я отогнал от себя нагнетающие мысли и развернул листок. В висках сильно пульсировало, когда я вчитывался в старательно выведенные строки.

«А ты считал, мне всё равно?

Считал, моя душа сухая?

Считал, что боли головной

Уже давненько я не знаю?

Ты думал, я совсем без чувств?

И не люблю, и не ревную?

Ты думал, я забыть стремлюсь,

Что в душу плюнул ты больную?

Ты думал, что не совершил

Дурного ничего, что чист?

О, нет, забудь, ты не грешил,

Ты просто честный эгоист.

Ты думал, мне не всё равно,

Кого ты за руку берёшь?

Что знать хочу я лишь одно:

К кому в постель ты спать идёшь?

Ты думал, я забыть готова,

Что ты не думаешь о нас?

Что всё как есть приму я снова,

Что вновь порадуюсь за вас?

Ты, может, прав. А может, нет;

Ты сам ответ мне подсказал.

По-детски прост этот ответ:

Ты думал. Думал. Но не знал».

Дрожащими руками я сложил лист пополам и посмотрел в окно. Что могут значить эти слова? У меня возникало ощущение, что Эвелин утверждала что-то очень важное, но вопросы, что она задавала в своём стихотворении, выбивали меня из колеи. Что именно она утверждала? Что ей не всё равно, с кем я? Или наоборот?..

Я снова развернул листок и пробежал глазами по строчкам. «Честный эгоист»… Она считает, что я эгоист? Но почему? Потому, что я, так и не услышав от Эвелин прямого и честного признания, позволил себе связать свою судьбу с Дианной? Разве я сделал плохо? Разве мне нужно было ждать чего-то и продолжать отказывать всем поголовно, всё ещё оправляясь от болезненного расставания?