И она пошла к леди Невилл, легко покачиваясь, широко распахнув глубоко сидящие глаза, до краев налитые красным светом уже встающего солнца.

Г ости отодвигались от нее, хоть она на них не смотрела, но леди Невилл, с силой стиснув ладони, стояла, глядя, как мелкими, танцевальными шажками к ней приближается Смерть.

— Мы должны поцеловать друг дружку, — сказала девушка, — именно так я стала Смертью.

Она с наслаждением тряхнула головой, мягкие волосы стегнули по плечам.

— Скорее, скорее, — сказала она. — О, как мне не терпится снова стать человеком.

— Вам это может и не понравиться, — произнесла леди Невилл. Она чувствовала себя совершенно спокойной, хоть и слышала, как ее старое сердце ухает в груди, отдаваясь в кончиках пальцев.

— Спустя какое-то время, — прибавила она.

— Возможно, — Смерть улыбалась, уже подойдя к ней вплотную. — Я буду не так красива, как ныне, и может быть, люди станут любить меня меньше, чем сейчас. И все-таки я смогу хоть недолго побыть человеком и наконец умереть. Я свое наказание отбыла.

— Наказание за что? — спросила старуха прекрасную девушку. — Что вы сделали? Почему стали Смертью?

— Я забыла, — ответила леди Смерть. — Да и вы со временем забудете тоже.

Она была ниже ростом, чем леди Невилл, и гораздо моложе.

В этом белом платье она могла бы быть дочерью, которой леди Невилл никогда не имела дочерью, которая никогда бы ее не покинула, на груди которой леди Невилл, удрученная старостью и печалью, могла бы спрятать лицо. Теперь же она потянулась, чтобы поцеловать леди Невилл в щеку, и, поцеловав, прошептала ей на ухо:

— Вы так и останетесь красавицей, когда меня поразит безобразие. Будьте тогда поласковее со мной.

За спиной леди Невилл вздыхали и переговаривались изящные джентльмены и леди, схожие в своих вечерних платьях, в элегантных нарядах с трепещущими мотыльками.

— Обещаю, — сказала она и собрала в складки сухие губы, чтобы поцеловать мягкую, сладко пахнущую щеку юной леди по имени Смерть.

Перевод с английского Сергея Ильина.

Желание[4]

Шорох снега коснулся холодного окна.

Огромный пустой дом заскрипел под порывом ветра ниоткуда.

— Что? — спросил я.

— Я ничего не говорил, — Чарли Симмонс, сидящий позади меня у камина, встряхнул кукурузу в большом металлическом решете. — Ни слова.

— Черт возьми, Чарли, но я же тебя слышал…

Замерев, я смотрел, как снег накрывает далекие улицы и пустые поля. Самая подходящая ночь для духов белизны, чтобы заглядывать в окна и бродить в темноте.

— Тебе померещилось, — сказал Чарли.

«Неужели?» — подумал я. Есть ли голоса у погоды? Существует ли язык ночи, времени и снега? Что связывает мрак снаружи и мою душу здесь?

Потому что там, в тенях, сейчас словно садились все голуби мира — вслепую, без луны или даже фонарей.

И снег ли сейчас нашептывает что-то за окном, или это голос прошлого, накоплений старого времени, нужды и отчаяния, которые нарастают сейчас белыми холмами и наконец-то обрели язык?

— Боже, Чарли. Ведь только что… я поклясться готов, что сказал…

— Что сказал?

— Ты сказал: «загадай желание».

— Я сказал?

Его смех не заставил меня обернуться; я продолжал смотреть на падающий снег и сказал то, что должен был произнести…

— Ты сказал: «Это особенная, прекрасная, странная ночь. Так загадай лучшее, самое дорогое и странное желание в своей жизни, идущее от самого сердца. И оно исполнится». Вот что я слышал, а ты сказал.

— Нет. — Его отражение в стекле покачало головой. — Но, Том, ты уже полчаса стоишь, загипнотизированный снегопадом. И смотришь, как горит огонь в камине. Желания не сбываются, Том. Но… — и тут он замолк, но с легким удивлением добавил: — Боже, но ты ведь слышал что-то? Ладно, держи. Выпей.

Кукуруза перестала трещать. Он налил мне вина, но я к нему не притронулся. Снег равномерно падал за темным окном, невесомый, как бледное дыхание.

— Почему? — спросил я. — Почему такое желание возникло в моей голове? Если не ты сказал эти слова, то что?

И в самом деле, что? Что там, за окном, и кто такие мы? Двое писателей, наедине, поздно вечером, приглашенный друг, два старых приятеля, привычные к долгим разговорам и болтовне о духах, испробовавшие интереса ради весь этот хлам вроде гадальных досок, карт таро и телепатии, связанные многолетней дружбой, но всегда полные насмешек, шуток и ленивого дурачества…

Но то, что сегодня вечером происходит за окном, подумалось мне, кладет конец шуткам, стирает улыбки. Снег… да взгляните же! Он хоронит наш смех…

— Почему? — спросил за моей спиной Чарли, потягивая вино и прежде глядя на красно-зелено-голубые огоньки в камине, а теперь на мой затылок. — Почему желание именно в такую ночь? Ведь это рождественская ночь, верно? Через пять минут родится Христос. Христос и зимнее солнцестояние, и все это на одной неделе. Эта неделя, эта ночь доказывают, что Земля не погибнет. Зима дошла до вершины своей власти, и теперь мир движется к свету и весне. А это нечто особенное. Это невероятно.

— Да, — пробормотал я и подумал о тех древних временах, когда сердца пещерных людей умирали вместе с приходом осени и уходом солнца, и они плакали, пока мир не пробуждался от белого сна, а солнце — в одно прекрасное утро — солнце не вставало чуть раньше, и мир оказывался спасен снова, еще ненадолго. — Да.

— Итак, — Чарли прочел мои мысли и глотнул вина. — Христос всегда был обещанием весны, верно? В середине самой длинной ночи года содрогнулось Время, а Земля в муках родила миф. И что провозгласил этот миф? С новым годом! Боже, ведь первый день нового года не первое января, а день рождения Христа. Его дыхание касается наших ноздрей, обещает весну — с первой же секунды после полуночи. Так вдохни поглубже, Томас!

— Заткнись!

— Почему? Ты снова слышишь голоса?

Да! Я повернулся к окну. Через шестьдесят секунд наступит утро Его рождения. Так в какой еще момент, если не сейчас, пронеслась у меня безумная мысль, надо загадывать желания?

— Том…

Чарли стиснул мне локоть. Но мысль уже запала слишком глубоко, воспламенив меня. Действительно ли сейчас особое время? И действительно ли святые духи витают над землей в такие снежные ночи, чтобы одаривать нас в этот странный час? И если я тайно загадаю желание, то действительно ли эта ночь, эти странные сны и древние метели исполнят его десятикратно?

Я закрыл глаза. Мое горло дрогнуло, сдерживая слова.

— Не надо, — сказал Чарли.

Но желание уже трепетало на моих губах. Я не мог больше ждать. Сейчас, сейчас, подумал я, странная звезда горит над Вифлеемом.

— Том, — выдохнул Чарли. — Христа ради!

Да, Христа, подумал я, и произнес:

— Мое желание в том, чтобы сегодня ночью, на один час…

— Нет! — Чарли ударил меня, чтобы я замолчал.

— ….пожалуйста, пусть мой отец оживет.

Стенные часы пробили двенадцать раз.

— О, Томас, — простонал Чарли. Его ладонь, сжимающая мою руку, разжалась. — О, Том…

Снежный заряд ударил в окно, закрыл его саваном и умчался.

Входная дверь распахнулась настежь.

Снег брызнул на нас белым дождем.

— Какое печальное желание. И… оно только что исполнилось.

— Исполнилось? — Я резко обернулся и уставился на открытую дверь, зияющую, как могила.

— Не ходи, Том.

Хлопнула дверь. Я уже бежал по улице. Боже, как я бежал!

— Том, вернись! — Голос угас где-то далеко позади, в снежных вихрях. — Не надо!

Но в ту первую минуту после полуночи я бежал и бежал, позабыв обо всем, задыхаясь, приказывая сердцу биться, крови мчаться, ногам нести меня вперед, и думал: «Он! Он! Я знаю, где он! Если я получил этот дар! Если желание сбылось! Я знаю, где он!»

И во всем засыпанном снегом городе начали бить, бить и звенеть рождественские колокола. Они окружали меня, мчались следом и подгоняли, пока я что-то выкрикивал, хватая ртом снег, и лелеял свое безумное желание.