Со стороны всё было красиво, даже волшебно, романтично и абсолютно недвусмысленно.

Трейси не сводила с него зачарованных глаз – это Нейтан прекрасно умел читать. Ему полагалось отвечать тем же: всё в ней отвечало его вкусам, она принадлежала к тому типу, что всегда вызывал у него определённую слабость. И у него несколько месяцев никого не было. Не то чтобы он слишком страдал по этому поводу. Не до того было. А сейчас обстоятельства, закрученные широкой спиралью, как-то и лихо, и закономерно подвели его к этому узкому месту, требующему весьма однозначного продолжения.

Он не ощущал любовного томления, но и не был против.

Это ведь должно было ему помочь?

Избавить от проклятых мыслей, выбить из предательского тела дурь и блажь, вызванных долгой болезнью, несмирением со смертью брата – и его возвращением, и грёбаным «романом» с его кофтой!

Это ведь даже не будет обманом, ему ведь действительно нравится Трейси.

Меньше всего ему хотелось бы использовать её в своих целях. И ведь даже не объяснишь, в каких. Ей столько за сегодня досталось, что, казалось, даже непонимаемая ею ложь сможет её добить.

Но он ведь не лгал.

Ей – точно не лгал.

Он позволил ей самой определить планы на сегодняшнюю ночь, но после сразу же перехватил инициативу, беря на себя ведущую роль.

Поймав её первое прикосновение, повёл слегка головой из стороны в сторону, как будто ненароком углубляя слияние их губ, мягко, но безвозвратно заманивая в головокружительный поцелуй. Откровенно, без единого следа той неловкости, которая, казалось, одолевала его ещё несколько минут назад, притянул к себе за талию, заставляя выгнуться, откинуться назад, призывно подставляясь под его ласки. Решительно, но так деликатно, словно она была самым хрупким и ценным, что было в этом мире, а вовсе не убийцей и самоубийцей в одном флаконе, умеющей лишать жизни одним касанием.

Идеально.

Продолжая развеивать устоявшиеся мифы мисс Штраус о мужчинах.

Конкретно сейчас – о том, что красивые – слишком эгоистичны для того, чтобы быть хорошими любовниками, обладающие властью – слишком сосредоточены на физиологии, а молодые – слишком торопливы.

Она считала себя сведущей в любовных утехах, но в этих руках, ласкающих её просто, но щедро, предугадывающих её желания ещё до того, как сама осознавала их, она не успевала ни подумать о своих обольщающих приёмах, ни, тем более, применить их.

И, боже, как ей это было сейчас нужно…

Забыться, раствориться в чём-то именно таком, всепоглощающем, сметающем все мысли, оставляя голову пустой, а тело – парящим, почувствовать себя живой, нормальной, умеющей не только замораживать, но и разжигать.

Нейтан любовался наслаждением, охватившем Трейси; наслаждением, в котором был «повинен» он, но сам… сам всё больше чувствовал себя наблюдателем со стороны, чем действующим лицом. Уводя её с головой в мир экстаза, сам он сохранял свой разум ясным настолько, насколько это ему позволяло физическое удовлетворение, испытываемое его телом. По-прежнему отзывчивый к нежности маленьких женских рук, мягкости податливого тела, изгибам бёдер, плавности движений, сладковатому запаху кожи, он оставался до неприличия «трезвым». Возможно, это даже помогало ему лучше чувствовать желания тающей, его стараниями, девушки, не слишком отвлекаясь на собственные, но он испытывал от этого нечто, похожее на вину, как будто наоборот, лишал Трейси чего-то.

И он прислушивался к ней ещё чутче, не жалея ни ласки, ни нежности, но удерживаясь при этом от слащавости.

Вёл уверенно и смело, не экономя силы, но ни разу не проявив грубость или нетерпение.

Он не стеснялся ни одного движения, позы, стона, слова; то ускоряя темп, то останавливаясь, удерживал её в паре шагов от пика, балансируя, доводя до умопомрачения, срывая с губ горячие мольбы; благодарный своему телу, легко подстраивающемуся под все изменения, также зависшему на грани разрядки, но позволяющему разуму контролировать себя.

Он обнял её покрепче, прежде чем столкнуть в пропасть блаженства, и только когда её тело дёрнулось под ним, снова и снова выгибаясь дугой, последовал за ней, шумно выдыхая и изливаясь, долго и обильно.

Утопая, после долгого воздержания, в физической сладости.

Но не чувствуя полноценного утоления.

Спазмы прошивали всё его тело, но он был словно передавлен чем-то тугим, мешающим полной отдаче, оставляющим разум отстранённым, а сердце – сжавшимся, онемевшим; растревоживающим в груди застарелую хроническую горечь, от которой дико, немыслимо, невыносимо, как никогда, как когда-то очень давно, как в детстве… хотелось плакать.

* *

Следующий день не принес никаких сюрпризов. К счастью.

Трейси была в восторге от ночных талантов Нейтана, но ещё больше ей импонировала его сдержанность на утро.

Даже в этом он оказался идеален.

Идеальный начальник, идеальный на данный момент вариант на освободившееся место в сенате, идеальный любовник.

Идеальный соратник.

Трейси не знала, что будет через месяц, сейчас ей казалось кощунственным загадывать даже на неделю вперёд, но пока что, следовало признать, всё было гораздо лучше, чем казалось вчера.

Для неё прошедшая ночь оказалась благословением.

На дальнейшую жизнь, на примирение с собой, на продолжение карьеры.

Ей не хотелось, чтобы Нейтан преувеличивал в этом своё значение, хотя сама себе признавалась, что нечестно было бы как раз преуменьшать, но Нейтану, похоже, были безразличны как лавры отличного любовника, так и лавры спасителя принцесс. Он был рад, что она решила остаться на должности его помощника, и был твёрдо намерен помочь ей разобраться с её способностью. И совсем не потому, что испытывал какую-то вину перед ней, просто он слишком хорошо помнил собственные чувства, когда узнал, что может летать. В чём-то они были с Трейси похожи, и он прекрасно понимал её потрясение от всего происходящего.

Его ненавязчивое сопереживание тронуло её и побудило к тому, чтобы рассказать о том, что она сама уже почти решила похоронить в своей памяти, попытавшись сделать вид, что этого и не было. То, что привело её на тот мост. Всё, вплоть до убийства.

И если Нейтана заметно огорчила гибель Ники, то на историю с журналистом он отреагировал на удивление спокойно. Не сказав ни слова и не позволив усомниться в своём неприемлемом отношении к лишению чьей бы то ни было жизни, он умудрился ни на каплю не осудить Трейси. Скорее в его реакции было сочувствие.

По отношению к ней.

Проклятье.

Он вызвался помочь, но даже это было не главное.

Главное – что он был на её стороне, и после всего сказанного это было восхитительное ощущение.

* *

Будучи заранее уверен, что восхитительный секс с восхитительной женщиной поможет ему «перекалибровать» свой заблудившийся организм, и разум, и душу, и что там ещё участвовало в этом безобразии, ошарашенный неудачей, Нейтан пребывал в настоящей панике.

Стало только хуже.

Отречение не удалось.

Неосознанное стало сознательным. Смутные будоражащие волнения начали обретать конкретные формы – визуальные, слуховые, осязательные. И не просто обретать, но и преследовать. Когда он был один, он мог думать только о Питере. О своём Питере. Он думал о том, где тот, с кем тот; тлел от обострившегося чувства собственности, от осознанной, наконец-то, ревности, и уже давно не только душевной. Он боялся его возвращения, но скучал до такой степени, что иногда переставал дышать.

Всё стало гораздо, гораздо хуже.

Теперь было мало желать запереть его в какой-нибудь комнате и время от времени убеждаться, что он никуда не сбежал, довольствуясь редкими разговорами по душам.

Теперь хотелось чувствовать его рядом с собой каждый день.

Весь день.

И не только день.

Стало хотеться круглосуточно прижимать его к себе за плечи.

И не только за плечи.

Зарываться пальцами в отрастающие волосы и, зажмурившись, прижиматься горячечными губами к щеке.