Трейси было глубоко наплевать на то, кем они были; всё, что ей было нужно, чтобы они всё исправили. Она чуть снова не убила, в порыве отчаянья схватив доктора за руку, но успела отдёрнуть собственную, как только заметила выползающую из-под пальцев изморозь.

Доктор схватился за повреждённое место и грустно извинился.

Он многого не помнил. Но то, что люди, обретшие способность, должны были учиться воспринимать её частью своей жизни, помнил очень чётко.

* *

Трейси не собиралась делать всё это ледяное дерьмо частью своей жизни.

Это всё не могло быть реальностью. Эти несколько дней, начиная с убийства репортёра и заканчивая сегодняшним безумным днём, это ведь могло оказаться сном? Люди не умеют лишь прикосновением превращать всё в лёд. Люди не могут обладать невероятной силой и немыслимой скоростью, или о чём там ещё говорил доктор Циммерман? В современном мире люди не проводят генетические эксперименты на детях.

Вернувшись домой, она закрыла все замки, то ли запираясь от всех людей, то ли запирая себя от них.

Она хотела позвонить в полицию и признаться в том, что убила человека, и даже набрала номер и дождалась строгого голоса оператора службы, но едва собралась сказать хоть слово, телефон в её руках превратился в кусок льда.

Сорвавшись, она наконец-то разрыдалась, размазывая по щекам ледяными руками горячие слёзы, но легче не становилось, реальность всё также расслаивалась на несводящиеся в одно части, а кошмарный сон, если это был он, всё никак не прекращался.

Как жить со всем этим дальше – она не представляла.

Поэтому, созрев к вечеру до единственного приемлемого решения, она привела себя в порядок, навестила на новом рабочем месте сенатора Петрелли и, пробившись через все его флюиды участия и заботы, объявила о своём увольнении.

Вот прямо сейчас.

Немедленно.

Со всеми возможными извинениями, что втащила его во всё это, и мутными объяснениями о том, что больше так не может и знает, как должна поступить.

Успев сбежать до того, как слёзы снова навернулись на глаза.

Ей не хотелось, чтобы он заподозрил что-то лишнее до того, как она совершит то, что собиралась.

Всего-то прыгнуть с моста, отрекаясь от своей способности и от самой себя.

С надеждой, что река не успеет превратиться в лёд прежде, чем она погрузится в неё с головой.

* *

Только когда Трейси сообщила о своём увольнении, Нейтан до конца поверил в то, что это не Ники, и обратил на неё внимание без какого-либо груза остаточных эмоций из прошлого.

Когда она вышла из его кабинета, слишком поспешно, как будто сбегая, он не удивился, обнаружив в себе беспокойство по этому поводу. Но когда спустя пять минут, вполне достаточных, чтобы отпустить из мыслей хоть и интересного, но по сути чужого человека, он по-прежнему не находил себе места, ища – и не находя подходящих объяснений её ухода, он вынужден был признать, что, похоже, успел заразиться от Питера его шестым чувством, пренебрегающим всякими разумными доводами и правилами, и вряд ли успокоится, пока не убедится, что с Трейси всё хорошо.

Даже если ей самой это было не нужно.

Даже если она не захочет вернуться в его штаб.

Что-то было не так, и он был намерен в этом разобраться.

Немедленно.

Вот прямо сейчас.

Выходя из кабинета с настолько нехорошими предчувствиями, что оттуда он направился прямиком на крышу, сочтя повод достаточным для того, чтобы использовать своё умение летать.

Он заметил её за несколько сотен метров – маленькое пятно на железной громадине моста – и едва успел поймать уже над самой водой.

* *

Летающий сенатор вполне сошёл бы за чудесного принца, если бы Трейси хоть немного чувствовала себя заколдованной принцессой. Если бы она верила в сказки. Если бы она вообще любила сказки, а она их, честно сказать, ненавидела с самого детства, всегда предпочитая жесткую правду, чем обольстительную ложь. Меньше шансов потом разбить очаровательный лоб или порвать прелестное платье, упав с высоты своих фантазий.

Но Петрелли… Нейтан… на фантазию он не походил. Фантазии не хмыкают, неудобно приземлившись, не потирают в смущении лоб, не потеют – все зависимости от того, сколько времени они носят женщину на руках; не складывают аккуратно пиджак, прежде чем повесить его на спинку кресла, и не молчат неловко, сидя на краю дивана рядом с той, которой только что спасли жизнь.

Возможно, фантазии имеют фантастические способности, но они этого точно не стесняются.

Нет, Нейтан не был фантазией. Но всё же он её спас. И он был единственный из всех, кого она знала, кто имел такую же тайну, как у неё. Почти такую же.

- Я должна тебе кое-что показать, – сказала Трейси, повернувшись к нему и вглядываясь в лицо, пытаясь предсказать по нему его реакцию. Тот смотрел в ответ спокойно и открыто, ужасно реальный и до невозможности красивый с этими своими несенаторскими ресницами, и всем своим видом показывал, что он сейчас здесь для того, чтобы выслушать всё, что она скажет, выполнить всё, что ей потребуется для того, чтобы почувствовать себя не в одиночестве.

Больше всего на свете ей сейчас хотелось забыться в его руках – она чувствовала, что Нейтан не откажет ей и в этом – но, делая это, она должна была быть уверена, что тот точно знает, с кем ложится в постель.

Впрочем, ей и нечего особо было терять. Что-то привело её и его к этому странному, требующему развития молчанию, странным посиделкам на краю дивана и странным обстоятельствам её странной попытки покончить с жизнью. Кто-то на вашингтонских небесах наверняка распланировал заранее весь этот день, расписал в ежедневнике, акцентировал нюансы.

Знать бы ещё наперёд все эти акценты и запись в самом низу страницы назначенных на сегодня дел.

Трейси не привыкла делать что-то без уверенности в последствиях, но ей и в самом деле уже почти что нечем было рисковать.

Осторожно обхватив стакан с виски у Нейтана в руках, она превратила жидкость в лёд, заставив стекло мгновенно покрыться конденсатом.

Нечего… нечего терять.

Но всё-таки это было так страшно.

Безумно страшно.

Несмотря на ответное изумление без капли отвращения или испуга, возможно только с какой-то едва заметной грустью; несмотря на отставленный в сторону стакан и бережное прикосновение к её руке, ладони, пальцам, тем самым, которыми она замораживала и убивала.

Несмотря ни на что, было парализующе страшно, а мужчина перед ней, хоть и был бесконечно предусмотрителен и заботлив, всё ещё продолжал нарушать все её былые правила, классификации и типы, не торопясь пользоваться её слабым положением и кидаться на привлекательный и, в общем-то, честно добытый трофей. Этот мужчина сидел, держал её за руку и, похоже, предлагал ей самой решить, что ей нужно от сегодняшнего вечера и какой должна быть заключительная часть этого кошмарного дня.

И, отмахнувшись от слабой мысли, что не испытывает стопроцентной уверенности по поводу того, что нужно лично ему, она потянулась и первая прикоснулась к его губам.

* *

Это не было дежавю.

Тогда, давно – Питер стоял на крыше и его целью был полёт, сегодня – Трейси стояла на мосту и её целью была смерть.

Это не было предательство.

С какой стати? Он не обязан был таскать на руках под облаками только брата. Небеса не принадлежали только им двоим, и на его месте Питер поступил бы точно так же, спасая девушку.

Это даже не должно было стать напоминанием.

Но Нейтан ничего не мог поделать, испытывая и чувство дежавю, и собственное предательство, и не переставая думать о Питере в то время как Трейси постепенно приходила в себя. Они не были слишком раздражающими, эти мысли, так, болтались где-то в глубине и не столько отвлекали Нейтана от реальности, сколько создавали двойной эффект восприятия. Как будто часть его сидела на краю дивана, покручивая в руках стакан с алкоголем, призванным успокоить и расслабить всех присутствующих, а другая часть наблюдала за всем со стороны.