- Ты не Господь… – печально возразил Хиро.
Ему было бесконечно грустно. За то, что не все герои оказываются героями. За то, что некоторые герои становятся злодеями. За то, что изменение прошлого крайне редко приводит к желаемым результатам. Что добрые поступки не всегда приводят к добрым последствиям. Что иногда они даже приводят к смерти близких людей.
Что он не может отменить смерть отца. Что должен отомстить за него.
И за то, что он, не убийца, должен лишить человека жизни. Злодея, вечноживущего безумца. И всё-таки человека.
- Неужели!? – полностью погружаясь в своё сумасшествие, заорал Адам, – я прожил четыреста лет! А что мне мешает прожить ещё столько же?
- Я, – начиная приближаться, вежливо известил Хиро, – я убью тебя, – и на всякий случай уточнил, – за моего отца.
Предугадав его намерение, Адам, держащий в отведённой за спину руке пробирку с вирусом, разжал кулак за миг до прикосновения Хиро, и когда тот перенёс их прочь отсюда в другое место, его ладонь была уже пуста.
А стеклянная пробирка, с закупоренной в ней гибелью мира, отправленная в свободное падение, стремительно полетела к бетонному полу.
* *
Где-то очень далеко, на другом конце мира, в окрестностях города Токио, на ухоженном красивом кладбище было очень тихо и мирно. Ничто не нарушало покой ни приходящих сюда живых душ, ни лежащих под зелёной травой и двухметровой толщей почвы душ усопших.
Только в одном месте этот покой был нарушен, но снаружи даже это место являло собой тишь да гладь.
Глубоко под землёй, надёжно сокрытый, в узком красиво украшенном пространстве, лежал человек. Он был жив, он был самым живым из всех живущих – бессмертным; но, не обладая более никакими другими особенностями, он не мог покинуть своей импровизированной тюрьмы, бесполезно молотя по ней кулаками и бессильно крича.
Всё такой же грустный, поодаль от памятного надгробия, там, где рядом должны были возлежать члены его семьи, стоял Хиро Накамура.
Он не смог убить человека, хотя знал способы сделать это даже с Адамом Монро, но и оставить его свободным он тоже не смог. Наверное, совершённый способ мести был даже более подходящим, чем лишение жизни, но Хиро не испытывал от него никакого удовлетворения.
Вернуть отца не могли никакие силы.
Компенсировать боль от его потери – тоже.
И только надежда на то, что применённые к Адаму меры не дадут погибнуть миру, хоть как-то утешала печального Хиро в этот яркий и солнечный день в окрестностях города Токио.
* *
Миру оставалось быть прежним буквально доли секунды.
Оставалось бы…
Но Питер успел. Вскинул руку буквально из-за двери, заставив пробирку замереть в нескольких дюймах от непоправимого.
С зашкаливающим пульсом, медленно, не делая резких движений, зашёл внутрь, бережно перехватил её, и только тогда выдохнул, облегчённо прикрывая глаза.
- Это он? – спросил ворвавшийся почти сразу же за ним Нейтан.
Питер кивнул, со священным ужасом глядя на стеклянную ёмкость. Покрасневший и тяжело дышащий, он всё никак не мог придти в себя, никак не мог поверить, что успел… успел буквально в последний миг.
- Я видел, что могло случиться. Я чуть не…
- Питер, – остановил его назревающий поток самобичевания Нейтан, – ты не отвечаешь за то, что только могло случиться, – с нажимом произнёс он, отвлекая брата от созерцания сероватой жижи под хрупкими стенками, обращая внимание только на себя, и уже мягче добавляя, – ты пришёл затем, чтобы уничтожить вирус. Так закончи начатое.
Ну вот.
Так то лучше.
Нейтан мысленно кивнул самому себе, не отпуская цепкого заботливого взгляда от взявшего себя в руки Питера. Такой смешной. Его младший брат. В этой скорлупе из мужественности. Способной, судя по всему, обмануть любого. Кроме Нейтана.
А может… всё наоборот?
Может, это он ошибается, а на самом деле всё не так? На самом деле Питер действительно основательно изменился, растерял свою мечтательность раз и навсегда, истребил внутри себя донкихотство, и стал завидным для большинства парнем, с жёсткой поступью и уверенной, взрослой походкой. Со стиснутой челюстью и тёмным закрытым взглядом из-под всегда теперь нахмуренных бровей.
Глядя на повернувшегося к ним спиной, сжимающего в сомкнутых руках пробирку, Питера, Нейтан придирчиво прищурился. Было видно невооружённым взглядом, как тому удобно в своём вернувшемся на место облачении. Ни капли неуверенности, смущения или восторженности. Ни капли того, что когда-то распахивало его глаза до размера чайных блюдец.
Взявший под контроль свои способности. Гроза морей и океанов, несостоявшаяся гордость всегда его недооценивающего отца. Холодный, неправильный, и почему-то по-прежнему вызывающий желание от чего-то спасти.
Выругавшись про себя, Нейтан дёрнул щекой и прикусил изнутри губу.
Да кому он нужен со своими желаниями? Он должен помнить! Он должен держать их при себе!
Любые. Но особенно те, что касались брата.
И вряд ли он ему сейчас нужен. Тот, кажется, вполне понимает, что делает.
Нейтану вдруг очень, по честному, захотелось поверить в это. Чтобы вот это суровое обличье брата оказалось истинным. Так, наверное, было бы легче им обоим. Питеру так точно.
Но ему почему-то в это совершенно не верилось.
Между ладонями Питера полыхнула яркая вспышка, и вскоре с его рук уже сыпался невзрачный серый порошок, исчезающий, даже не успевая достигнуть пола.
- Да что вообще происходит? – глядя на взвившийся над исчезнувшим порошком дымок, с ошалевшим видом возмутился Паркман, и, вскинув голову, подозрительно вперился в Питера, потом в Нейтана, и обратно, не зная, кому вернее задавать вопросы и как-то слишком уж резво заводясь, – ваша мать и мой отец, одному богу известно, что они ещё натворили! Долго нам ещё разгребать то, в чём они виноваты?!
- Мэтт, ты прав, – довольно резко прервал его начинающееся буйство Нейтан, и более мирным, сглаживающим тоном повторил, – ты прав.
Знал бы Паркман, чего это ему стоило.
Потому что, по сути, он действительно был прав, Нейтан был с ним полностью согласен. Гнев на родителей, отодвинутый на время мыслями о брате, вернулся с новой силой. Этот сейф – это ещё хуже, чем он себе представлял.
Он окинул взглядом содержимое множественных ячеек: непонятное, потенциально опасное.
Зачем это всё здесь хранится?
Для чего?
Если любая из этих вещей обладает хотя бы десятой долей опасности только что уничтоженного вируса…
Снова стало гадко. Как всегда, когда он вспоминал, что успел натворить сам. Было сложно сейчас поверить в то, что он некогда был таким же, как родители, что отец был его идеалом, а мама…
- Они нас просто использовали, управляли нами, – негромко произнёс он, – но этому конец, здесь и сейчас, – и, помолчав с задумчивым видом, повернулся от ячеек к Питеру и твёрдо добавил, – больше никаких тайн.
- Что ты хочешь сделать? – без заминки подтвердил тот свою готовность к любому его шагу.
- Надо всем рассказать. Показать, кто они такие, и что они натворили. Что они – настоящие враги. Надо устроить пресс-конференцию. Мэтт, мне нужна твоя помощь, – не откладывая дела в долгий ящик, обратился он к Паркману, – чтобы меня увидели все.
У Питера по спине прокатился холодок: колючий, о чём-то сигналящий, и он бы не проигнорировал его, если бы не второе ощущение – сильнейшая ностальгия, возврат в прошлое: Нейтан-политик, Нейтан-конгрессмен, Нейтан – заразительный, обаятельный…, а дальше эпитеты прерывались, потому что дальше всё было совсем не так как раньше. Не капитан Америка. Не мистер «голосуйте за Петрелли». Обаятельный – не внешним лоском и белозубой улыбкой, а искренностью. Собранный – даже сквозь во всех смыслах потрёпанный вид. Никакого пафоса. Никакого напускного франтизма. Тот самый, настоящий, Нейтан-его брат.
* *
Он не вспомнил о том холодке, даже когда немного позже, в полицейском участке, где было решено делать публичное заявление, увидел брата подготовившимся к выступлению, в отглаженной рубашке и ностальгически красном галстуке. С насильно уложенными отросшими вихрами, выбритого и практически с прежним лоском, только куда более живого, куда более волнительного.
