На всякий случай. Чтобы Питер получше запомнил. Чтобы сделать ещё один стежок в его памяти, пришивая тот факт, что в каком бы безумии не плескался этот мир, среди него всегда будет оставаться неизменным тот островок, на котором он, Нейтан, будет ждать своего младшего брата.
Всегда.
Потому что иначе и быть не может.
Обернувшись, он посмотрел на Питера – понимает ли тот?
Питер понимал. Всё, что было произнесено, и даже больше, чем Нейтан мог бы выразить словами или даже взглядом. Режим эмпатии, в отсутствие касаний, был выкручен им на максимум, и та глубина эмоций, и напряжение, исходящие от брата, столь необычные для него, отдавались в Питере с таким резонансом, что он снова – уже который раз за этот день – забыл, как дышать. Всё тот же старший брат. Всё та же сила в нём. Но – и это Питер отчётливо сформулировал сам перед собой только сейчас – без единого заслона. Ни масок, ни скафандров, никакого укреплённого периметра. Такой, что страшно коснуться не только пальцами, но даже дыханием или слишком громким словом. Сильный – и незащищённый. До невозможности. До желания накинуть на него хоть что-нибудь, то ли чтобы никто не смог покалечить, то ли чтобы никто не видел, и даже не смел ни смотреть, ни пытаться дотронуться до этой оголённости. Питера кольнуло несколько не слишком ему знакомых до этого ощущений: страх за старшего брата – и превентивная ярость и ревность к тем, кто мог бы рискнуть шагнуть на тот островок, который Нейтан хранил только для него, но с которого снял полог невидимости со всех сторон, чтобы всегда и отовсюду Питер мог туда вернуться. Полностью подставляясь только ради каких-то гипотетических вероятностей. Без малейшей попытки защитить самого себя… как будто кроме возвращения брата больше ничего не имело значения… как будто он пытался этим что-то искупить… как будто иначе в дальнейшей жизни не было никакого резона…
- Ты изменился, – невольно повторил вслед своим ощущениям Питер свои первые при этой встрече слова.
- Кто бы говорил, – прошёлся взглядом Нейтан по особенно заметно прорезавшимся морщинам на лице брата, которое ещё несколько месяцев назад было совсем гладким и юношеским.
Теперь в нём было очень мало юного, или беспечного, или наивного. Печать пережитого оставила за это время неизгладимые следы, и Нейтан мог только гадать, что же такого произошло с Питером. Он начал любить эти морщины, и тёмные круги под глазами, как только увидел, и полюбил – заранее – всё, что ещё было в брате нового, но чего он пока не заметил. Но это не мешало ему остро скучать по тому, за что раньше он только ворчал на него, и что казалось теперь безвозвратно утерянным.
В груди резануло.
Несносное сердце.
И всё же, кажется, в Питере оставалось много от него прежнего. Того, что раньше было по умолчанию для всех – тот ведь никогда ни от кого не скрывался, а теперь появилось, только когда он произнёс имя Нейтана. Как будто скинул на ходу лишнюю шкуру, в которой прятался ото всех последние месяцы, и лишь тогда ступил на подготовленный для него братом островок, доверчиво и без оглядки.
Доверчиво… Будет ли так всегда? Всё ли вспомнил Питер, или самое худшее осталось ещё под пеленой амнезии?
Эйфория и потрясение первых минут встречи постепенно сходили на нет, освобождая место под другие, не столь обжигающие чувства, возвращая мысли Питера и Нейтана к более насущным проблемам.
- Почему ты исчез после… – начал было Нейтан, но, решив не затрагивать вопросы, ответы на которые могли вызвать затруднения, спросил по иному, – зачем тебе был нужен Бишоп?
- Он обещал, что поможет избавиться от способности, – сделав вид, что не заметил его заминки, ответил Питер.
Непонимающе нахмурившись – он же грезил всеми этими суперсилами! – Нейтан не смог удержать своего вопросительного взгляда на брата.
Тот отвернулся и подошёл к полкам, на которых стояли их фотографии.
Похоже, обойти все эти сложные вопросы было не так-то просто.
- Я чуть не убил тебя.
- А я чуть не уничтожил целый город, – быстро ответил Нейтан, мысленно добавив: «и едва не потерял тебя», – притом, что всего лишь умею летать.
Питер грустно улыбнулся.
- Это была моя самая большая мечта, помнишь? Летать…
Можно было бы отшутиться, но Нейтан лишь тихо сказал:
- Помню, – разве можно было это забыть: преследующие брата с детства сны о полётах, и его визиты в штаб с щебетанием о собственном предназначении; шаг с крыши и развевающиеся полы плаща, и барахтанье между небом и землёй, и их соскальзывающие руки, и собственную ложь после, во имя спасения, как тогда казалось, – но зачем ты потом сбежал? – скатился он практически на шепот.
Радость от встречи стремительно выстужалась.
Питер прикрыл глаза.
- Чтобы спасти тебя. Бишоп сказал, что ты выжил, но находишься в тяжёлом состоянии. Из-за меня, Нейтан. Из-за меня! И я травил себя его таблетками два долбанных месяца. А потом узнал способ тебя исцелить. Правда, тогда не слишком в него верил, но всё получилось.
- Я видел тебя… там, в больнице, – после короткого молчания продолжил он, – видел то, что с тобой сделал, наверное, только ты мог после такого выжить.
- Все закончилось, Пит. Мы оба здесь.
Тот молча обернулся на брата.
Не закончилось… Воспоминания о Нейтане оказались последним барьером для всей прочей прорвы информации, в том числе и для той, которая объясняла, кто такой Адам и что тот хотел сказать своей запиской.
Нет, не закончилось. Но скоро закончится. Сразу после того, как Питер выполнит своё обещание и поможет Адаму спасти мир. В очередной раз. И, хотелось бы верить, что в последний.
- Я должен расплатиться за твоё исцеление. Перед всем миром… и одним человеком.
Сердце Нейтана на секунду сбилось с ритма. Только не опять. Только не снова. Он не готов его терять, даже на один день. Весь этот последний год, со всеми исчезновениями Пита, полётами с крыши и беготнёй с картинами, задержанием в участке и двухнедельной комой, осколком в затылке и тем часом или двумя ада, когда Нейтан думал, что тот мёртв, и, конечно, последние месяцы – всё это разом всколыхнулось в памяти, снова напоминая о непреходящем, не дающем ни секунды на передых, страхе за брата, совершенно не щадящего ни себя самого, ни нервы окружающих.
Отведя взгляд в сторону, Нейтан, не сдержавшись, поморщился, взрезая лоб новыми морщинами, и, крепко смежив ресницы, покачал головой, то ли выражая несогласие с планами Питера, то ли пытаясь отогнать от себя подступающее марево паники.
Тая во вновь охвативших его щемящих чувствах, Питер предпринял собственную попытку удержать эмоции, впившись ногтями в ладонь, и, как можно спокойнее, спросил:
- Помнишь, когда ты был на войне, ты обещал мне вернуться?
Тот открыл глаза и медленно и коротко кивнул, не отводя от него тяжёлого взгляда.
- Я вернусь, Нейтан. Я вернусь!
На исходе последних всполохов чувственного исступления их обоих вдруг пронзил страх, что уже ничего не будет так, как раньше, но момент безоглядного проявления эмоций был уже необратимо истончён, и этот страх остался висеть между ними, игнорируемый и неразрешённый.
Питер со своим зароком не скулить при брате и вернувшимся намерением доказать собственную состоятельность – теперь исключительно для того, чтобы соответствовать.
Нейтан, со своим само собой подразумеваемым доминированием, и вбитой в мозг программой защиты брата – теперь и от себя (и своих эмоций, и от своих вмешательств) тоже.
И их ещё больше возросшая трепетность друг к другу, усугубляющая конфликт с тем, что они отказывались замечать – в угоду прорисовываемой обоими на ходу идеалистической островной картинки – угрожающая превратить новую спираль их жизней в замкнутый круг.
Тройной залог того, что дальше всё будет лишь сложнее.
Не сдержавшись, Нейтан хрипло усмехнулся:
- Снова бежишь спасать мир? – да что такое с его горлом?! Простыл под пепельным снегопадом?
Уже готовый к возвращению на склад, прислушиваясь к пробирающим его вибрациям, предшествующим перемещению, Питер замер, остановленный какими-то новыми интонациями в голосе брата.
