А ведь он ни разу не летал с тех пор, как…

В груди заныло с новой силой, но в этот момент Нейтан, наконец, взял в руки ту самую фотографию.

Двенадцать человек.

Четверо уже мертвы.

Кроме них и матери, он узнал на снимке мистера Бишопа, а ещё одного узнал застывший с шокированным видом Мэтт. На самом краю снимка, в одном ряду со всеми этими глубоко чуждыми ему людьми, стоял его отец. Которого он не видел бог знает сколько лет. Который бросил их с матерью, когда Мэтту было тринадцать: просто вышел из дома и не вернулся. Которого он так и не научился толком ненавидеть, но зато научился по нему скучать, и которому, по всей видимости, сейчас угрожала та же опасность, что и миссис Петрелли, и мистеру Накамуре, и всем остальным с этой фотографии.

Мистер Паркман-старший никогда не был законопослушным гражданином. Мэтт запомнил его как вора и прохвоста, и вообще не слишком хорошего и обязательного человека. Но он не хотел, чтобы с тем что-то случилось. Если отцу и пришло время платить по долгам, то пусть это произойдёт по закону.

* *

Нейтан не смог удержаться и после ухода Мэтта выпал из «живого мира», перебирая фотографии Питера.

Многие, особенно детские, были только у родителей.

Целый ворох. Сокровища. Кладезь.

Ком в горле, подкормленный этим откровенным попустительством, снова разросся, мешая воздуху добираться до лёгких и передавливая артерии. Нейтан гладил пальцами глянцевые поверхности, дышал через раз и почти не чувствовал пульс, но так и не мог заплакать.

Взяв почти наугад несколько фотографий брата разного возраста, он прицепил их к зеркалу и, не в силах оторвать от них взгляда и пойти делать что-то дальше, поймал себя на мысли, что почти перед каждым нынешним шагом спрашивает себя – а что бы на его месте сделал Питер.

Будь тот жив – смог бы оценить иронию. Будь тот жив…

- Я всё исправлю, Пит… – пообещал Нейтан юному, улыбающемуся с фотографии брату, но в этот момент чудовище, абсолютно пренебрегая чуткостью происходящего и даже наоборот, как будто дождавшись наибольшего его пика, злорадно мелькнуло под тёмной гладью зеркала.

Да будь оно проклято!

Будь – он – проклят!

Со всей силы ударив по стеклянной поверхности и раздробив её на отдельные мозаичные кусочки, Нейтан уставился на проступившую на руке кровь. Горло раздирало, стиснутую челюсть почти сводило судорогой.

Жить было всё больнее.

Но и не жить почему-то тоже было нельзя.

* *

Найти старшего Паркмана оказалось не слишком сложно и, к ожидаемому сожалению, не слишком приятно. Стоя в отдалении и наблюдая за разборками чужого семейства, Нейтан удивлялся, насколько некоторые вещи плохо видны изнутри, и насколько хорошо – снаружи. Хотя Мэтт вроде бы понимал наличие у себя незакрытых психологических проблем, связанных с уходом отца, но взять и перепрыгнуть через них заставить себя не мог.

Было так утомительно на них смотреть.

Эта напускная бравада Мэтта – который нашёл отца не чтобы простить, а чтобы спасти и, желательно, получить какие-то ответы.

Эта льстивая лживость Паркмана-старшего, умудряющегося и поддевать сына и пресмыкаться перед ним, оправдываясь за прошлые грехи и клянясь в отсутствии желания совершать новые. Он был жалок и опасен одновременно, и заставлял Нейтана нервничать и желать скорейшего прекращения знакомства. Несмотря на то, что пока что ни одного стоящего ответа они не получили.

Не веря ни единому его слову, и начиная раздражаться из-за прожигаемого впустую времени, Нейтан посоветовал Мэтту прочесть его мысли и уходить отсюда. Чем вызвал у его отца какое-то нездоровое оживление, смех и предложение последовать совету.

И чёрт его знает, что именно произошло потом, почему они пошли на поводу у человека, которому оба не доверяли ни на йоту, после того, как тот как щенка вышвырнул Мэтта из своей головы, и запросто поделился тем, что чтение мыслей – это только начало. Он говорил и говорил – о том, что это будет потом развиваться дальше, о том, что у него кое-что осталось, ещё с тех времён, и что он должен это показать, это поможет всё понять; и манил за собой – это там, пойдёмте!…

…а потом Нейтан оказался один, запертый в комнате, и из-за двери, куда вышел Мэтт вслед за своим отцом, не доносилось ни звука.

Он стучал и пытался вышибить дверь, и, не сразу, но ему это удалось, но лучше бы не удавалось.

Он вылетел на крышу здания Чарльза Дево, с которой был такой прекрасный вид на город.

Город, который теперь был мёртв.

С неба сыпался пепел, а вместо стройного ряда небоскрёбов Нейтану открылся апокалипсис.

Но это же было невозможно! Они же спасли Нью-Йорк!

Почему-то в тот момент у него не мелькнуло даже мысли о том, что это может быть не настоящая реальность, как будто он не успевал до этого додуматься, будто что-то отводило его от подобных очевидных размышлений.

Пепел ложился на его вьющиеся волосы и ссутулившиеся плечи, дома осыпались прямо на глазах, и невозможно было поверить в то, что когда-нибудь этот город сможет восстать из руин.

Убить, чтобы воскресить?

Только извращённый ум мог додуматься до такого.

Только больной – поверить.

Если бы это было возможно – он бы сжег сейчас самого себя дотла, чтобы когда-нибудь потом проснуться без чудовища. Но он больше не верил. Он уже сгорал когда-то. Вместо города. Но умер не монстр, умерло лучшее, что было в этом мире. Питер. Жертвы его старшего брата кому-то показалось недостаточно.

- Нейтан…

Вряд ли ещё один ядерный взрыв произвёл бы на загипнотизированного зрелищем умирающего города и полностью погружённого в свои мысли Нейтана более оглушающее воздействие, чем его собственное имя, тихо произнесённое кем-то позади него.

Вздрогнув и обернувшись, он увидел пытающегося подняться с пола человека.

Тот был весь в чёрном и его лица не было видно, но этот голос… и движения… и растрёпанные волосы…

Потрясение застило глаза, и было сложно сфокусироваться на тёмной фигуре, взгляд всё время соскальзывал, не давая Нейтану возможности вглядываться в детали, заставляя подставлять под недостающие фрагменты те, что хранила его память.

- Питер? – растерянно произнёс он, делая первый неуверенный шаг в сторону поднимающегося человека.

И второй.

И дальше, сначала осторожно, с опасливой надеждой во взгляде, а потом всё увереннее и твёрже, с разглаживающимся, ликующим лицом.

- Питер! – повторял он, как будто в одном только этом сочетании звуков крылось волшебство, позволяющее зафиксировать происходящее, сделать его реальным, не позволить развеяться в сыплющихся с неба пепельных хлопьях.

Уже почти уверовав в то, что видел, он подошёл к нему вплотную, и дрожащими руками, восторгаясь от настоящести тела, которого касался, помог подняться на ноги.

- Питер, я же знал! Знал, что ты… – и, охолонувшись, увидел, кому именно помогает.

Он и не знал, сколь тяжек его груз, пока нёс его беспрестанно. Но стоило спустить его с себя даже на несколько мгновений, расслабиться, почувствовав неземную лёгкость, а потом тут же снова согнуться под его неумолимой тяжестью – и сразу стало непонятно, как он мог так долго нести это на себе.

Нет, это не может быть правдой.

Правда – в имени и голосе, а не в этом страшном лице. Иначе зачем всё это? Зачем!?

Снова сгорая – невидимо, но от этого не менее страшно – от боли, злости и убитой, едва успевшей воскреснуть, надежды, отшатываясь от монстра, от самого себя с расплавленным лицом и холодным циничным взглядом, он вымученно выдавил, – это ты?

И попробовал уйти, но монстр снова вырос перед ним, загоняя обратно пробирающим шепотом:

- От меня не убежать, Нейтан.

Он пытался понять, что тому ещё от него надо, если он и так лишился всего, что у него было.

- Тебе ведь не нужно искупление, ты просто хочешь обо всём забыть, – наступая и толкая его в грудь, шипело чудовище, – так давай, прыгнем вместе, ты ничего не почувствуешь, как обычно.