Всё, что он выяснил – это что его зовут Питер Петрелли, и что он из Нью-Йорка, но несколько недель назад приобрёл билет с открытой датой до Монреаля.

Ничто из этого не давало ответов на то, как он попал в Ирландию и что ему теперь делать, чтобы больше ничто из прошлого его не потревожило.

Желание заглянуть хоть на пару шагов вперёд разбудило в нём что-то новое – очередное – заставив схватить лежащие тут же краски и начать что-то рисовать, не реагируя ни на звуки, ни на прикосновения, начисто обрубив все способы восприятия.

Придя в себя рядом с перепуганной Кейтлин, он не сразу смог поверить в то, что это он всё это нарисовал, и долго пытался разобрать, что именно было на том рисунке: два силуэта – мужской и женский – церковь, угол здания и таблички на нём, с названиями улиц на французском языке.

Он всё ещё пытался понять, что бы это всё могло значить, когда у Кейтлин зазвонил телефон.

Монстр прошлого обнаружился не там, где Питер боялся его обнаружить.

Монстром оказалась та блондиночка-американка.

Звонили из паба. Рикки был убит.

* *

Случившееся было неисправимо до жути.

Кейтлин рыдала у порога паба, пытаясь прорваться к обугленному телу брата, а Питер удерживал её, не пуская к нему, и понимал, что теперь вернётся в это своё прошлое и перевернёт его, если понадобится, вверх дном, но сделает так, чтобы больше никогда не стать причиной чьей-то гибели.

Он не должен был позволять Рикки прикрывать его.

Он должен был догадаться, что те, кто ищут «особенного парня», и сами могут быть «особенными». Он должен был остаться в пабе сам! Он должен был! Он был должен!

Чувство вины было таким острым и знакомым.

Чересчур знакомым.

Память по-прежнему молчала о каких-либо фактах биографии, но слишком чутко отзывалась на эмоции: что-то подобное уже было, это не в первый раз. Осознание собственных ошибок, необратимость случившегося. Раздирающее в клочья, но нахрен уже никому не нужное и ничего не способное исправить покаяние! Даже невыносимый запах горелой плоти, клочками подпаленная одежда, почерневшие ошмётки кожи и обожженная половина лица – вторую половину Питер не видел – даже это всё как будто бы уже было.

Где, когда, с кем?

Что ещё таило его прошлое?

Что ещё?!

К горлу подкатила тошнота, а пальцы, сжимающие Кейтлин, свело судорогой.

Ну уж нет… Кем бы он ни был раньше – убийцей, глупцом или слабаком – он не позволит этому разрушать ни свою собственную жизнь, ни чью-то ещё.

Они хотели его найти?

Отлично. Больше он прятаться не будет.

====== 55 ======

Момент, когда утерянное прошлое стало значить для Питера несколько больше, чем поиски реальных убийц и фантомных монстров, был, конечно же, им пропущен.

Да и не было какой-то отдельной черты, за которой всё вдруг резко стало не так, как раньше. Было много маленьких штрихов, заманивающих его дальше и глубже – вроде бы не особо важное содержимое шкатулки, странные рефлексы тела, эмоциональные дежавю. Растущая вера в то, что он называл про себя знаками судьбы, а по сути – в собственную интуицию. Готовность шагнуть вперёд, не видя перед собой земли, невзирая на страх перед неизвестным и сомнения в собственных силах. Способность сделать этот шаг ради любой, даже самой призрачной надежды.

Жизнь на полувдохе.

Быстро. Немедленно. Именно сейчас.

Хотя факты по-прежнему не желали открываться и заполнять пустующие ячейки памяти, отношение к миру и восприятие самого себя становились всё более сформированными. Уже не приходилось напряжённо задумываться, пытаясь понять, что нормально, а что нет, и многое из того, что каких-то пару недель назад требовало мучительного выбора, теперь делалось и переживалось на автомате.

Однако чем яснее становилось собственное осознание, тем отчётливее чувствовалось отсутствие какой-то важной части самого себя, без которой он не воспринимал себя полностью цельным – какой-то то ли опоры, то ли отдушины, то ли укрытия – Питер не только не мог определить, чего именно, но даже и не осознавал всё это до конца в полной мере.

Просто иногда мерещилась пустота там, где её не должно было быть.

За спиной, хотя в тот миг он мог стоять у стены.

Под рукой, хотя рядом была Кейтлин.

Как будто не на кого было оглянуться.

Как будто отсутствовал какой-то мотив.

И эта пустота не желала ему отдаваться, обретать очертания и указывать перстом на то, что могло бы её заполнить. Она молча и подспудно тащила его вперёд – или назад? – к прошлому, совсем не гарантируя в нём разгадок, но не оставляя Питеру выбора, обещая, что не сделав этот шаг, он никогда не сможет обрести покоя.

* *

Денег, найденных в шкатулке, хватило на пару билетов до Монреаля.

Кейтлин поехала с ним. Ей хотелось лично встретиться с теми, кто убил её брата, и взгляд, с которым она приводила этот довод, не сулил этим людям ничего хорошего. Но, кроме того – и эту причину она не стала озвучивать вслух – она боялась, что, отпустив Питера, больше никогда его не увидит: как бывает страшно моргнуть при взгляде на чудо, зная, что оно существует лишь до тех пор, пока ты на него пристально смотришь. Питер был её личным чудом. Хотя сам об этом и не знал.

Найти перекрёсток уже известных улиц оказалось несложно. Картина, нарисованная Питером, обрела реальность, воплотившись в дверь на затенённой улице, скрывающую тёмное, загромождённое старыми вещами помещение, напоминающее не то склад не распроданных на аукционе вещей, не то закулисье заброшенного театра.

Чуть не застонав от разочарования, Питер, переполненный желанием куда-то бежать и что-то делать, резво обошёл заставленный мебелью периметр. Гонимый поисками ответов, он обнаружил прицепленную к старинному зеркалу карточку со своим именем, но те несколько фраз для него, что были написаны на обратной стороне, только добавили новых вопросов.

«Мы не ошибались насчёт компании. Мир в опасности. Только мы можем помочь. Адам.»

Кто такой Адам?

Что за компания?

Что ещё за опасность, и что ему теперь делать?

Кейтлин успокаивающе бормотала – разберёмся… – и обнимала его, а он мотал головой, словно все эти картины и записки были лишь большой нелепостью, обнимал в ответ, и пытался уткнуться ей в плечо, но получалось как-то нескладно, как-то не так, как должно было быть.

Пустота запульсировала с новой силой, раздосадованная его растерянностью и слепотой, заставляя ещё крепче держаться за Кейтлин, зажмуриваться и стискивать зубы в попытке задавить это ноющее нечто внутри себя.

Получалось плохо. Точнее, не получалось вообще.

Он всё ещё не осознавал эту пустоту, но уже не мог игнорировать боль, которую она вызывала.

К нему снова начало подбираться ощущение повторения. Не того, что происходило сейчас, а того, что вот-вот должно было произойти. Мучительное желание узнать о том, что ждёт их в будущем, раскрученный донельзя внутренний генератор, покалывание во всех мышцах, лёгкое головокружение – всё это было знакомо ему, но было скорее ожиданием, предвкушением того, что должно было случиться после.

И уже за мгновение до того как открыть глаза, он понял, что вокруг всё изменилось.

Не было больше ни склада, ни Монреаля.

Был Нью-Йорк – почему-то Питер не сомневался, что это был именно он – его пустые улицы, и ветер, гоняющий по ним мусор и обрывки каких-то бумаг.

Кейтлин растерянно озиралась, а Питер, почти не удивлённый, пытался справиться с достигшим своего пика пронзительным чувством дежавю, настолько сильным, что у него перехватило дыхание. Всё это – покинутый город, безысходность, пробирающая в своей реальности постапокалиптичность – уже тоже когда-то было, как бы невероятно это ни казалось.

Среди усыпающего улицы мусора он обратил внимание на самые часто встречающиеся листовки, и, наклонившись к ближайшей, поднял её.

Приказ об эвакуации… датирован следующим, две тысячи восьмым, годом…

Будущее?

Опустив руку с листовкой, Питер взволнованно всмотрелся в отрисованные как по линейке и тающие между каменными исполинами нью-йоркские улицы. Ни звука. Ни шороха. Никого.