Обернувшись, Нейтан бросил нечитаемый взгляд на своего неуёмного и, похоже, не осознающего главного, что они там увидели, а точнее не увидели, брата.

- Там не было и тебя.

Растерянный мгновенным переходом настроения Нейтана от угрюмого смущения к такой знакомой и такой угнетающей, «старой доброй» серьёзности, Питер снова, хотя уже и не так пылко, попытался возразить.

- Но это ничего не значит.

- Это значит, что мы по-прежнему не знаем, что делать, и сможем ли предотвратить… – не договорив, Нейтан сглотнул и снова отвернулся, – и знаешь, я не всё и не всех готов принести в жертву.

====== 39 ======

Если бы он мог – Нейтан предпочёл бы забыть обо всём, что увидел в будущем. Он и без этого чувствовал себя изрядно запутавшимся, а эти новые знания не только не помогли разобраться в настоящем, но подкинули ещё больше новых вопросов.

Прямо сейчас, в этом, реальном, мире без каких-либо вариаций, происходило нечто, что он едва ли понимал.

Когда-то он пошёл в политику потому, что именно там увидел самые большие возможности для того, к чему всегда стремился – делать мир лучше. Но этот самый мир не был устроен настолько просто, чтобы любой желающий делать что-то хорошее, мог с лёгкостью эти желания воплотить.

Мир требовал платы.

И насколько мог судить Нейтан – всегда.

Можно было бы считать этот обязательный оброк доказательством, испытанием, отсеивающим слабых и неискренних, но цена порой была так высока и настолько противоречила исходным намерениям, что это не могло не вызывать сомнений в правильности пути.

Искушения? Проверка на прочность? Но почему тогда именно искусившиеся и поддавшиеся шли вперёд, а оставшиеся верные своим принципам, как правило, топтались на месте или вообще скатывались назад?

Нейтан полагал, что до сих пор умело лавировал между всеми этими подводными камнями, уверяя себя, что сотрудничество с ФБР оправдывает использование денег Линдермана для предвыборной компании. Он не считал себя святым, а среди общепринятых негативных качеств находил для себя неприемлемые, приемлемые, а некоторые даже желательные. Он научился рассуждать полутонами. Чуть ли не к самым большим грехам относил предательство, но у лжи находил множество градаций от невозможных до необходимых. Он понимал, что сейчас не являет собой пример для восхищения, понимал, что есть те, кто ненавидят его, и, наверное, даже справедливо, но он верил, что, достигнув нужной высоты, добравшись до хотя бы относительно устойчивой платформы, он сможет стать лучше. Сможет стать тем, кем всегда стремился быть.

Ему только было нужно определиться с ценой, которую он готов был для этого заплатить.

Чтобы её хватило для того, чтобы пойти дальше, но, чтобы она была не настолько высока, чтобы, достигнув цели, осознать, что та потеряла всякий смысл.

Он не собирался следовать плану Линдермана, пока думал, что Пит погибнет.

Однако теперь сам брат уверял его в том, что не может умереть. Уверял – и не знал, что тем самым подталкивает Нейтана к решению, полностью противоречащему его собственным планам.

Питер хотел предотвратить взрыв.

Но сам же отнял у брата самую главную причину помогать ему в этом. Теперь Нейтану гораздо проще было поверить в то, что взрыв неминуем, несмотря на то, что один из подсмотренных вариантов будущего предполагал обратное.

Он хотел бы точно знать, что ему делать, но его умение анализировать имеющуюся информацию на сей раз давало сбой. То ли чего-то не хватало для решения этой задачи. То ли, наоборот, было слишком много разных факторов. Абсолютно разрозненных, но при этом так замысловато между собой связанных.

Нейтан никак не мог охватить их единым взглядом, представить одновременно хоть в каком-нибудь порядке. Разложенные по разным сторонам они выглядели очень логичными. Собранные вместе – теряли всякие очертания.

Семь сотых процента…

Кромешная тьма или новая надежда?

Конгресс…

Цель или средство?

Способности…

Божий дар или проклятье?

Питер…

Герой или глупец?

И он сам… Где в этом хаосе находится он сам?

Инстинкты, пока разум вхолостую растрачивал свои ресурсы, о чём-то вопили, но слишком нечленораздельно, а Нейтан и в лучшие времена не слишком к ним прислушивался.

До выборов и до взрыва оставались считанные дни.

Истина всё также ускользала.

Всё, к чему некогда подводил его отец, его стремления и цели, каким-то образом передвинувшиеся молитвами мистера Линдермана на несколько ходов вперёд, так, что в прямой видимости нарисовалось президентство, но подталкивающие Нейтана принимать «приемлемые потери» – всё это противопоставлялось тому, квинтэссенцией чего сейчас являлся Питер, всего самого лучшего, но и до атавистичности наивного.

Увы, Нейтан не верил в героев.

Когда-то он верил в отца, но тот оказался преступником.

Когда-то он верил в себя, но сейчас от его силы оставалась лишь видимость. Страх и непонимание происходящего выедали его изнутри, оставляя ему лишь его красивую, кажущуюся надёжной, оболочку, абсолютно беспомощную в окружающем его тумане. Оболочку, начинающую этим туманом заполняться и всё меньше сохраняющую место для самого Нейтана.

Он пропадал. Он терялся. Не видел сам себя.

Он растворялся в этом чёртовом тумане.

Это всё казалось какой-то игрой.

Завязанные глаза, скованные движения, притупленные ощущения – и булькающий под рёбрами страх. Непонятный, потому что за Питера вроде как уже не нужно было бояться – но так и не отпускающий.

Выяснить, что замысел со взрывом назревал уже давно, что компания, о которой говорил Линдерман, знала о нём и готовилась к нему уже очень давно, было подобно удару под дых.

Прямо в этом тумане, без предупреждения.

Мысль о том, что компания не просто знала, но и привела к этому взрыву, тщательно отодвигалась на задний план. Приписать подобные намерения кому бы то ни было казалось невозможно, хотя столь сложная и выверенная «операция» по подготовке к грядущей катастрофе предполагала гарантированную минимизацию рисков. Линдерман не был дураком, а сама компания вряд ли стала бы ставить все фишки на мало-мальски рискованный сектор.

Они были уверены во взрыве.

И они пытались уверить в этом Нейтана.

Игра была в самом разгаре, но он чувствовал себя не игроком, а самой крупной фишкой в этом розыгрыше. Все взгляды были обращены на него. Линдерман умащивал и обещал. Будущее рисовало варианты один невозможнее другого. Питер обещал, что выживет несмотря ни на что. И всё равно Нейтан склонялся к тому, чтобы сорвать все повязки и послать всё и всех к чёрту, и начать всё заново, свой собственный путь, без взрывов, советников и фантастических способностей.

* *

Он почти решился на это, когда на арену вышла мать.

Её беспокоили сомнения старшего сына, и она решила подтолкнуть его в правильную с её точки зрения сторону и почётче обрисовать ему перспективы.

Она смогла его удивить.

То, что Нейтан считал инициативой Линдермана, оказалось делом очень многих людей, вложивших в это самое дело очень много времени и средств, и не желающих теперь смотреть, как рушатся их планы из-за сомнений человека, выбранного ими на ведущую роль.

И она смогла дать ему ещё один удар под дых. Аккурат в то же место, которое облюбовал Линдерман.

Они с отцом были в числе этих людей.

Более того, они были одними из основателей компании.

Отец, бывший его кумиром?

Мама?

Мама?!

Они взрастили его для того, чтобы однажды привлечь к массовому убийству?

Умеющая убеждать одним взглядом или тоном, мать подключила, кажется, все свои явные и скрытые ресурсы, по крайней мере, Нейтан еле удерживался под этим обрушившимся на него арсеналом. Она говорила ему о предназначениях и великих людях, невозможных решениях – и спасениях миллионов. Пристально отслеживая реакцию сына, вещала о том, что взрыв излечит мир, но только в том случае, если сам Нейтан в это поверит.