Или почти всё.

Питер смутно ощущал заботливые касания, голос – не слова, но интонации, эмпатический фон – который напрочь отсутствовал во сне. Ощущал и, напрягая слух, зрение, тянулся вверх, но сон всё никак не отпускал, и перед глазами так и стояли два Нейтана: смотрящий вниз и смотрящий вверх, утешающий и умоляющий, удерживающий и отпускающий руку.

И Питеру всё мерещился размытый удаляющийся силуэт – сквозь солёную пелену. И разбитое лицо, и чужая ухмылка – сквозь засыпавшие глаза песчинки.

Он попытался позвать брата, но перекрученное горло не пропустило ни слова. Воздух комом встал в груди; сознание, вместо того, чтобы освободиться ото сна, снова начало мутнеть.

Надсадно хрипнув, Питер дёрнулся, все силы вплёскивая в это движение, и рванулся к Нейтану, с готовностью подхватывающему его.

Но лишь на несколько мгновений замерев на этой новой точке равновесия, Питер почувствовал, как его поволокло дальше.

Остаточная память.

Ряд движений, таких же, как во сне.

Инстинктивная потребность в контроле.

Ведомый этими отголосками, он напористо двинулся дальше, откидывая брата на спину, и – усевшись на него сверху в точности так, как во сне восседал на Сайларе – шумно задышал над ним.

Мелкими порциями и с хрипом, но это был лучший звук, что Нейтан только мог сейчас услышать. Ему было плевать на бессознательную агрессию в поведении Питера. Тот всё ещё был не в себе, всё ещё лихорадочен и напуган, но он дышал, и это было важнее всего, и сердце Нейтана, наконец, немного сбавило обороты, незаметно напоминая, что и ему вообще-то нужен кислород, и что кружащаяся голова – не лучшее сейчас подспорье.

Питер всё никак не мог сконцентрироваться и ухватиться за что-то незыблемое и понятное. Его колотило всё сильнее, лицо Нейтана всё ещё было как за пеленой. Из всех кружащих вокруг ощущений хоть сколько-нибудь конкретным была только мягкость брата.

Мягкость.

Но не такая, как во сне.

Ни в плавности, с которой Нейтан высвободил из его хватки руку, ни в нежности, с которой потянулся к его снова упавшей на глаза чёлке – не было ни капли слабости.

В принимании того, что сейчас творил растравленный Питер – ни капли смирения.

За этой мягкостью не было отчаянья, за ней был нерушимый каркас абсолютной уверенности, что – что бы сейчас ни происходило – всё хорошо, всё под контролем. Под его, Нейтана, контролем. Несмотря на откровенно подчинённое положение и пока что ещё очень далёкого от нормального состояния Питера.

Этот Нейтан не собирался сдувать с брата пылинки.

Он сбивал их ещё на подлёте.

Он был совсем другим, этот мягкий Нейтан, он был таким, за которого можно было зацепиться; таким, о котором и мечтать-то было страшно после всего этого кошмарного калейдоскопа с подменами тел и разумов, и, что бы ни достигало восприятия Питера, всё было тому доказательством. Это Нейтан, это реальность, это не бред. И эмпатия – которой почему-то не было во сне – цвела пышным цветом, но неверие всё не отпускало, а тело била дрожь, и подкошенный пережитым разум требовал новых и новых доказательств, новых скрепок между этим размытым желаемым и твёрдой уверенностью в нём.

Боже… как же Питеру хотелось сейчас отдаться на волю брата. Этому его успокаивающему взгляду.

Но там, во сне, в тот единственный раз, когда Нейтан смог полностью взять всё под свой контроль, он отошёл назад и спрыгнул с крыши.

И Пит никак не мог определиться, что ему теперь делать.

Закрыть глаза, ослабив и без того хреновую сосредоточенность, позволив Нейтану унять, загладить, вытрахать из него этот кислотный сон?

Сидеть вот так на нём всю ночь, до утра, не то что до синяков – до крови впиваясь в его плечи, то ли чтобы удержать, то ли чтобы не свалиться самому?

А может не верить никому и ничему, и даже собственной эмпатии, и ударить его, раз, и другой, и ещё, как во сне, вопреки прошлым их «дракам», сильно, до сбитых скул и костяшек, и так, чтобы побольнее, больнее, ещё больнее, только чтобы убедиться – это он, это Нейтан.

Потому что если это он – он простит.

А если это Сайлар…

Злость смешивалась с усталостью.

Желание сдаться – с боязнью потерять хоть и призрачный, но контроль.

И Нейтан смотрел на него такого снизу вверх, и всё откуда-то понимал.

Откуда?

О, ну уж точно не благодаря анализу.

Это же Пит, правда? Ещё не восстановивший дыхание, искусавший до крови нижнюю, травмированную, особенно сильно сейчас скошенную губу; изошедший ознобом, разгорячённый, вспотевший, не до конца проснувшийся Пит. С ним, особенно сейчас, ничего нельзя рассчитать, проанализировать.

И вот откуда и как Нейтан должен был понять, что ему сейчас делать?

Как?!

Наверное, это опять была та абсолютно для него ненормальная, всё ещё пугающая интуиция, и не иначе как все это чудесатое наитие передавалось воздушно-капельным путём.

И даже и гадать не надо, от кого он мог этим заразиться, подумал Нейтан, и, покрепче перехватив одной рукой брата за поясницу, другую поднёс к своему лицу и, лишь на секунду задержавшись пальцами в миллиметре от приоткрытого рта, уверенно протолкнул их дальше.

Вводя Питера в совершеннейший ступор.

Неожиданность этого действия заставила того зафиксировать на нём всё своё внимание.

Недоумённо нахмурившись и не прекращая дрожать и неконтролируемо раскачиваться, он смотрел, как Нейтан, один за другим, облизывает свои пальцы, как те исчезают в глубине его рта, встречаемые мелькающим между зубов языком, и как появляются обратно, только для того, чтобы повторить всё это завораживающее действо снова.

Завораживающее и недвусмысленное, подталкивающее к кольнувшему внизу живота и ставшему вдруг чертовски желаемому развитию событий.

Желаемому – но и не менее пугающему, чем все остальные варианты.

Сдаться Нейтану – но и отдать контроль?

Питер сглотнул успевшую накопиться во рту слюну и, оторвавшись от созерцания играющих с пальцами губ, перевёл растерянный взгляд на глаза брата.

И едва не осыпался пеплом от зашкаливающей в них температуры. От прожигающего насквозь, прямо через то колющее ощущение в животе, обещания.

Обещания чего?… – этот наивный вопрос даже не успел сформироваться в его измочаленном кошмаром мозге, когда Нейтан, дождавшись его взгляда, неожиданно вскинулся, продолжая лежать на спине, но легко меняя при этом общую диспозицию.

Дождавшись, когда буквально упавший на него плашмя Пит обретёт равновесие, Нейтан снова поймал его взгляд, уже гораздо ближе, буквально в сантиметрах, ничтожных даже в полутьме, позволяющей рассмотреть многие, очень многие мелкие детали, незаметные с немного большего расстояния.

Если бы всё не было так серьёзно – сначала от паники, потом от накатившего неожиданно даже для него возбуждения – он не удержался бы от улыбки над ошарашенностью Пита.

Ну ещё бы, даже не в полной мере представляя самого себя сейчас со стороны, Нейтан догадывался, что медлительность, с которой он вытаскивает изо рта пальцы… и ниточка слюны, коротко потянувшаяся вслед… – всё это было вне того, что Питер мог бы ожидать от любой из ипостасей, которыми успел для него стать лежащий под ним старший брат.

И лучше не представлять, что там творилось с его взглядом, да Нейтан и не представлял, но прекрасно знал, как на него реагируют все, кому повезло или не повезло столкнуться с режимом «призыва», и он редко пользовался этим взглядом вне политики или постели, а с Питером и вовсе раньше не рисковал его «включать», потому что и без этого их каждый раз уносило в безумие… но вот теперь, теперь он врубил этот взгляд на такую мощность, о которой раньше и не подозревал.

…Да же, Пит? – мысленно «проговорил» Нейтан, сузив глаза, будто стараясь ещё сильнее заострить своё главное «оружие», кажется, только этим удерживая сейчас брата на плаву сознания, – …ну же, Пит… ты не можешь сейчас читать мысли, но ты ведь всё чувствуешь…

Он потянулся к тяжело дышащему над ним брату, но остановился за мгновение до касания, будто магнитом заставляя того самому податься навстречу. Дождался первого неловкого «тычка», и расслабился под новым напором Питера, подставляясь под его руки и губы, влажные от пота и ещё не высохших после кошмара слёз, позволяя беспорядочно впиваться в себя, буквально вылизывать свой мокрый, только что «запятнавший» себя совершенно не сенаторскими и не братскими деяниями рот.