Её становилось всё меньше и меньше в их жизнях.

Её становилось всё меньше в их мире.

Смирение уже топталось на пороге её сердца, когда упрямое несогласие окатило изнутри, заставляя едва ли не зашипеть от боли.

Они научились выживать без неё – не этого ли она всегда добивалась?

Но разве это значит, что она должна исчезнуть из их жизней?

Может, самое время научиться давать им что-то вне программы по выживанию?

И не только им.

Миссис Петрелли перевела взгляд на фотографию Хайди с мальчиками и, непозволительно тепло – в отсутствие зрителей – улыбнувшись, скользнула дальше, на снимок Клер, появившийся среди семейных фотографий совсем недавно.

Из всех детей и внуков, та больше всех напоминала миссис Петрелли саму себя в юности.

Её улыбка неуловимо изменилась, став более предвкушающей. Упрямая, идеалистичная, смелая – зачастую не по обстоятельствам – эта девчонка далеко пойдёт.

Если ей помочь…

Не дать застрять между двумя отцами, любящими, но не слишком ловкими в своих попытках объединить «работу» и заботу о дочери, в редких свободных промежутках между спасениями мира превращающуюся в малопонятную и малоприятную для подростка гиперопеку.

Нужно признать, что Сандра была ей хорошей матерью – за все годы тайного наблюдения за ними это обстоятельство ни разу не подверглось сомнению в глазах миссис Петрелли.

И это не изменится.

Но грядёт время перемен.

Клер заканчивает колледж и будет выбирать дальнейший свой путь.

Нужно дать ей немного свободы – миссис Петрелли мысленно фыркнула: услышали бы сейчас её мысли сыновья – но наблюдение, конечно, не прекращать.

Проконтролировать отказы и подтверждения тех университетов, в которые Клер разошлёт письма.

И, в конце концов, пригласить почаще навещать бабушку!

* *

- Собираешься домой? – раздалось за спиной Нейтана, когда тот одевал пиджак. Солнце уже давно укатилось за противоположную сторону здания, наверняка являя там восхитительно розовый закат, а здесь, «восходной» части, оставляя лишь медленно тускнеющее небо.

Не оборачиваясь, Нейтан улыбнулся.

Идея открыть окно, «чтобы проветрить», была по-настоящему великолепной, несмотря на немое недоумение Трейси и её странный взгляд на кондиционер и вентиляционные решётки.

- А ты здесь… – вопросительно начал он, с самым серьёзным видом повернувшись к такому же невозмутимому Питеру.

- А я тут мимо… – одновременно с ним начал тот.

Сохранять спокойствие и несколько напускную, но всё же незаинтересованность, было сложно, но они справлялись. Сами не зная зачем.

- Так что, домой? – не размениваясь на подводящие речи, просто спросил «равнодушный» Питер.

- Ну а куда ещё? – пожал плечами «равнодушный» Нейтан, поправил манжеты и указал рукой на дверь.

Они не разговаривали по пути на крышу, и во время полёта не проронили ни слова, и даже ни разу не коснулись друг друга, ни нарочно, ни случайно.

- Нужно, наверное, заказать ужин, – сказал Питер, «равнодушно» ковыряясь ключом в двери своей квартиры.

- Наверное, – «равнодушно» согласился Нейтан, входя внутрь, – но чуть позже, – добавил он, дождавшись щелчка закрывающегося замка и, посмотрев на свою руку, неизвестно каким образом оказавшуюся на предплечье Питера, поднял потяжелевший взгляд на покрасневшие щёки «равнодушного» брата, и совершенно неравнодушно рванул его на себя.

====== 116 ======

Тихо…

Так тихо…

Он часто «останавливался» теперь, и оглядывался на текущее мимо время.

Удивлялся тому, насколько легко промчался первый день. День, когда казались неизбежными постэйфорийные муки, но которые так и не пришли.

Удивлялся каждому последующему.

И второму, и третьему, что полетели, не требуя от него никакой платы.

И, быть может, ему и было бы тяжело переныривать поначалу из ночи – в утро, из вечера – в ночь, но балласт, скинутый им в день крушения Пайнхёрст был столь велик, что – какими бы сложными ни должны были быть новые обстоятельства его жизни – по сравнению с прошлым грузом они казались облаком лёгкого пуха. Объёмного, но совершенно невесомого.

Мягкого. Обволакивающего. Уютного.

Поглотившего всё, что когда-то вызывало резь в груди и барабанных перепонках.

С которым стало так тихо…

Тихо там, где когда-то сиреной выл страх за брата.

Спокойно там, где стучалась обида на мать.

Безмолвно там, где нашептывались заветы отца.

Там, где всё это когда-то глушило, отрезая большую часть диапазона. Где между всплесками прочих амплитуд, усугубляя глухоту, разливался белый шум его наваждения.

Всё это исчезло, оставив после себя лишь отголоски фантомного, постепенно затихающего гула и неописуемое облегчение.

И способность различать то, что раньше было недоступно.

Не только шарахаться от громких звуков – но слышать всё: детали, колебания, малейшие нюансы.

Мир словно умылся этой тишиной.

И, избавляя от стадии «похмелья», распахнулся навстречу.

Хотя, конечно, даже без «похмелья» всё не могло обойтись без последствий.

Всё неизбежно должно было измениться, Нейтан был в этом уверен!

И ему было бы проще, если бы эти изменения настигли его сразу же.

Может быть, больнее – но проще.

Он готов был ко многому, и был настороже, и ждал, чего угодно ждал – вины, сожаления, новых страхов, падения в ад, ощущения всеобщего осуждения; грохота, взрыва, ультрачастотного писка – но ничего этого не было, и в конце концов наступил момент, когда это ожидание, само по себе стало напрягать больше, чем большинство из ожидаемых последствий его покушения на рай.

А ещё рядом был Питер.

Буквально – ночью, незримо – днём, всегда – в их круге, всегда – в пределах эмоциональной досягаемости.

Обычный Питер, становящийся всё более спокойным, выглядящий всё менее уставшим, но при этом абсолютно не изменившийся Питер, не претендующий на власть ни над одним человеком, но всё также вмещающий в себя всю вселенную – вместе с самим Нейтаном, вместе с их ночами, зажившими шрамами, неразглаживающимися уже морщинами, и разными взглядами на устройство мира. Вместе со всеми их телесными «грехами» и сердечными «преступлениями». Не так, будто у них просто не было выбора и им пришлось на это пойти, а так, будто это вообще был лучший вариант развития событий из всех, что только можно было представить. Лучший – и правильный, и да пусть призрак отца, перенёсший по этому поводу сердечный «призрачный» удар, больше никогда не возвращается.

* *

- А если бы мы всё же были кровными? – спросил Нейтан Питера через неделю или две.

- То всё произошло бы позже и гораздо мучительнее, – ответил тот мимоходом, не отвлекаясь от облачения в униформу.

- Произошло бы?

- Если бы мы до этого дожили, – то ли всерьёз, то ли иронизируя пропыхтел Питер из-за закрывшей его лицо упавшей чёлки, завязывая шнуровку на правом кеде.

- Ты это знаешь? – решился Нейтан на ещё более нехарактерный для себя вопрос, чувствуя настойчивое нетерпение некоторых задворков своего подсознания в разрешении каких-то там штук раз и навсегда. Может быть, не всех напрягающих «штук», но многих и категорически важных.

Чем сумел, наконец, оторвать новоиспечённого парамедика от его увлекательных сборов и обратил на себя его пристальный и немного удивлённый взгляд.

- Ты тоже это знаешь, – уверенно сказал в итоге тот, и полез за шкаф в поисках второго кеда.

* *

Единственное, что, кажется, напрягало Питера в эти дни – это новости обо всём, что касалось нового агентства.

Он не высказывал ни единого «против» и ничем не мешал, и, не помогая прямо, немало помогал косвенно – когда нужно было поговорить с полностью излечившимся, но замкнувшимся, засобиравшимся в Индию Сурешем; когда согласился присутствовать на собраниях ещё неофициального правления ещё несуществующего агентства.

Когда разговаривал с матерью во время напряжённых пауз их «дискуссий» на троих.