Когда молчал о главном, без лишних слов зная всё, что было нужно, в том числе и то, что Нейтану для осознания было необходимо немного больше времени.

Он, как всегда, возвращал людям веру в самих себя – в лучшие варианты самих себя – даже когда просто находился рядом, и если раньше Нейтан это вроде бы чувствовал, но не особо понимал, то теперь это ощущалось почти физически.

Но что-то всё-таки сковывало Питера, и это «что-то» проявлялось только в те моменты, когда речь заходила об агентстве.

Однажды, когда Нейтан убедился в том, что ему это не показалось, он решился заговорить об этом, но Питер как будто не понял вопроса, сказав, что просто волнуется за него.

Ну ещё бы…

После всего, что с ними произошло, волнение друг за друга из въевшейся привычки как-то незаметно переросло в одно из насущных состояний. И чтобы идентифицировать его, не нужно быть быть Мэттом Паркманом, и даже матерью не нужно было быть.

Но Питер тревожился сверх этого, а объективных причин для подобных тревог за себя Нейтан не видел.

Не считать же тот доклад в сенате угрозой для жизни!

Уж точно не после вирусов, формул и взрывов.

* *

На исходе одного из тех дней, уже засыпая, прижимая размякшего Питера спиной к себе, Нейтан, неожиданно для самого себя, подхваченный волной накатившей на него благости, замурлыкал старую колыбельную. Она выбралась на свет не спрашивая его, ничуть не забытая, но до сих пор свято хранимая в самых надёжно запечатанных уголках памяти. И он, наверное, даже не осознал бы этого её случайного высвобождения, решив, что просто привычно повторяет её про себя, если бы не вынырнувший из охватывающего их сна, прислушавшийся к едва разбираемым словам и практически переставший дышать, Питер.

На секунду в комнату вернулась тишина, но бесконечно грустный выдох где-то там, за плечом застывшего брата и заколотившееся под ладонью разбуженное сердце, не оставили Нейтану выбора.

- Спи, маленькая звезда, – прошептал он, малодушно попытавшись вложить в голос хоть немного ехидства или хотя бы ворчливости, но, кажется, абсолютно втуне.

Заёрзав, Питер только сильнее прижался к нему и захватил в плен его руку, как будто та была сделана из золота, усыпанного бриллиантами.

- Я уже не маленький, – объявил он пленённой ладони, мгновенно возвращая на четверть века назад и эту ночь, и себя, и Нейтана, заставляя того мысленно захлёбываться старыми-новыми словами, которые когда-то произносились так легко, но которые сейчас, уже который день, почему-то застревали ещё на выходе из сердца, боясь неизвестно чего.

- Конечно же, нет, – иррационально ревнуя к своей руке, за то, что её опять обхватили, затискали, да ещё и переплелись с ней пальцами, пробурчал он брату в затылок, шевеля дыханием его волосы, – хотя меня ты так и не перегнал, – мстительно добавил он и, безуспешно попытавшись ухватить губами ухо покусившегося на его руку вора, сдавшись, уткнулся носом в шею, туда, в самое беззащитное, самое мягкое и тёплое место.

- Наверное, уже и не перегоню… – Питер немного откинул голову назад… и снова сбился с дыхания, скорее чувствуя по вибрациям, чем слыша, как Нейтан продолжил мурлыкать колыбельную, – наверное… – по инерции повторил он и замолчал, онемевший от хрупкости и невыносимости творящегося прямо сейчас волшебства.

Творящегося не самого по себе, а Нейтаном.

Господином сенатором.

Снова довёдшим его до головокружения, но на этот раз не умелыми ласками, а совершеннейшей глупостью. Малостью. Касанием губ, беззвучно проговаривающих почти забытые слова. Очередным доказательством того, что он здесь… с ним… в их круге, на ночь превращающемся в кокон… и больше не боится самого себя…

От сонливости не осталось и следа.

Питер сглотнул застрявший в горле воздух, уталкивая затоптавшуюся на пороге горечь, и, надеясь, что он не слишком сильно сдавил «украденную» у Нейтана драгоценную руку.

Хоть бы это никогда не кончалось…

Нет, он не замахивался на бессмертие, ему бы хватило и обычной жизни.

Им бы хватило.

Им.

Покажи ему ещё недавно картинку из нынешнего настоящего – и он не рискнул бы в это поверить.

Но это было – и рука, и дыхание на затылке, и смешавшиеся запахи, и слившиеся в один пути… и глупости, и малости, и уже даже поддёвки и споры… и то, о чём не только говорить, но даже думать было сложно – настолько ошпаривающим было это чувство. Чувство, вроде бы всегда присутствующее между ними, но испытывающее сейчас какое-то невообразимое перерождение…

Это было.

Он едва научился верить в то, что это не один из его снов, но это было.

И теперь оставалось всего-ничего – это всё сохранить.

Выжить самому – что не казалось ему слишком сложным, и помочь выжить Нейтану – и вот с этим возникали проблемы.

Тот уже уснул, мерно дыша и умудряясь по-прежнему крепко удерживать.

Питер до солёного привкуса прикусил щёку, стараясь не дёрнуться и никак не выдать себя.

После всех последних событий он ожидал, что теперь всё будет проще. Спокойнее. Безопаснее.

Но в тот день, когда Нейтан рассказал ему об агентстве, Питеру приснился новый сон.

Новый сон о сенаторе Петрелли. О брате. О том, кто прижимался сейчас к его спине, даже в царстве Морфея защищая собой от любых гипотетических опасностей.

Новый!

Грёбаный!

Сон!

Совсем короткий сон…

Падающие осколки стекла и Нейтан среди них, летящий спиной вниз. В сознании и жёстко смотрящий на кого-то, оставшегося наверху. И всё продолжалось вроде бы неплохо, осколки продолжали лететь к земле, а он останавливался и взмывал вверх.

Но потом странно дёргался, как от удара, откидывая руку, и всё опять происходило в полной тишине – ни звона, ни криков, ни выстрела – и пиджак был застёгнут на все, и не было ни расплывающихся красных пятен, ни брызг, только тускнеющий взгляд и тень сожаления на лице, и Питер не знал, пуля ли это была или что-то ещё.

И Нейтан падал – и в этом падении, прямо в воздухе, умирал.

Видеть такие сны, когда всё вокруг разваливалось на части, было очень страшно.

Но видеть их, когда вокруг царил покой, и Нейтан тихо дышал рядом – оказалось несравнимо страшнее.

Больше всего хотелось отмахнуться от этих призраков грядущих бед, закутаться с головой в свой кокон счастья и безмятежности, отрицая всё, что творилось снаружи – и будь что будет.

И если бы речь шла только о нём одном, Питер, наверное, так бы и сделал – настолько чугунная усталость сковывала его при мысли о том, что хоть он и добрался до своей обетованной земли, но долгожданный покой так и не обрёл.

Но речь шла о Нейтане.

И поэтому вариантов просто не было.

====== Часть двенадцатая. Степени защиты. ======

Мать (конечно же, с лицом, демонстрирующим всю степень её превосходства, милости и строгой справедливости) ушла уже несколько минут назад, а звук от кинутых ею на журнальный столик ключей всё ещё маячил призраком по накрывшейся тишиной комнате.

Не то чтобы они были очень нужными – эти ключи от родительского дома (и у Нейтана, и у Питера, разумеется, было по своему комплекту) – но степень их охренительной символичности было очень сложно переоценить.

Нейтан стоял окаменевший, со слегка перекошенным лицом, и мрачно взирал на металлических и звонких виновников своего ступора. Питер же никак не мог выбрать, умереть от стыда или от смеха. Побагровевший, почти как любимый галстук сенатора Петрелли, он закрывал рукой то глаза, то рот, то вовсе зарывался пятернёй в волосы, мелькая взглядом между дверью, братом и ключами, и, наконец, не выдержав, простонал:

- Всё-таки надо было её убить! – и расхохотался, утаскивая Нейтана с собой в нервозный, но целительный смех, не давая брату ни шанса погрязнуть в переживаниях.

====== 117 ======

Только спустившись и сев в машину, миссис Петрелли смахнула с себя невозмутимость и изогнула губы в полуулыбке. Она была чрезвычайно собой довольна.

По дороге домой, скользя взглядом по убегающему городу, она попыталась вспомнить мельчайшие подробности поведения сыновей в последнее время.