Голова трещала (кажется, он приложился о какой-то угол), под локтем впилось что-то острое; снизу, с уровня ботинок, всё происходящее казалось ещё более пугающим. Нейтан был не виден из-за завалившегося шкафа, один из громил, похоже, счёл свою «работу» выполненной – его уже нигде не было; и второй – тот, с огнём – тоже продвигался к выходу. Но Питер не успел порадоваться этому, потому что совсем рядом с полосой огня, скрывавшей Нейтана, увидел нечто, что повергло его в холодный пот.

Там стояла бочка.

Огромная бочка – которую, похоже, не удалось ни открыть, ни перевернуть – уже обтираемая понизу танцующими язычками.

Ничто не говорило о том, что огонь доберётся до её нутра.

Ничто не говорило о том, что это нутро вообще опасно.

Но Питер не собирался проверять эти вероятности.

Его мысленный процесс забуксовал на осознании того, что если огонь проточит бока этой бочки, то в этой комнате не выживет никто, и окончательно отдал бразды правления инстинктам и интуиции.

Наверное, он слишком долго смотрел на эту потенциальную бомбу.

И его «помощник», уже едва не вышедший за порог, заметил это взгляд. Много ума, чтобы сделать соответствующие выводы, не потребовалось и, криво ухмыльнувшись, он подмигнул лежащему Питеру и прицелился в округлый металлический бок.

Первый сноп прошёл мимо, с громким треском сдвинув шкаф, мешающий братьям видеть друг друга.

Пока готовился второй, Питер попытался встать, но снова чуть не рухнул из-за закружившейся головы. Он прижал ко лбу кулаки и сильно и коротко зажмурился, пытаясь быстрее вернуть ощущение равновесия. А потом открыл глаза и увидел его.

Маленький стеклянный цилиндр.

Шприц.

Тот лежал на полу, закатившись под шкаф, и был точно такой же, какой Питер выбил ранее из рук Нейтана. Он откатился очень далеко от того места, где была разбита основная часть образцов. Вдали и от осколков, и от натёкшей жидкости, и от полыхающего пламени, ограждённый от него каким-то металлическим боксом.

Его не было видно сверху, но отсюда, в нескольких дюймах от пола, он был как на ладони.

На расстоянии вытянутой руки.

Стена огня, набираясь силой из пожираемых останков империи Пайнхёрст, уже не просто трещала, она гудела, поднимаясь всё выше и выше, и всё чаще облизывая потолок.

Силуэт Нейтана за ней был всё так же неподвижен.

Где-то далеко за пределами восприятия назревал третий, уже вряд ли пристрелочный, сгусток плазмы.

Превозмогая страх и в битве себя-героя и себя-брата с огромным внутренним конфликтом, но без капли сомнений отдавая победу последнему, Питер изогнулся, добираясь до инъектора и, схватив его и с размаху воткнув себе в ногу, до упора нажал на шток поршня. Меняя все свои последние непроизносимые обращения к небесам, угрозы и упования на одну-единственную мольбу – успеть.

* *

Вопреки здравому смыслу, но полностью подтверждая уверения интуиции, формула подействовала мгновенно.

Впрочем, о логике и о безумстве своих действий Питер в тот момент совсем не думал. Он не стал дожидаться симптомов и подтверждений, он поднялся на ноги, как только смог, и сразу же кинулся вперёд. С разбега прорываясь сквозь пламя, не чувствуя ни боли в обожжённых лёгких, ни запаха подпаленных волос, он врезался в своего безучастного брата и, на ходу обхватывая его и не останавливаясь ни на миг, вылетел в окно.

====== Часть одиннадцатая. Степени неизбежности. ======

Только прорвавшись сквозь особо прочный стеклопакет, только услышав позади звон осыпающихся осколков, только устремившись далеко вперёд, параллельно утекающему назад городу, он осознал – он летит.

За спиной – заселяя сердце леденящим пониманием, что они еле успели – расцветал взрыв, посылая вслед беглецам оранжевые клубящиеся щупальца. В груди жгло, руки сводило от усилий; Нейтан был напряжён, но абсолютно неподвижен, не пытаясь ни вырваться, ни хоть как-то помочь и обхватить в ответ.

Его волосы, разворошённые ветром, щекотали шею Питера; его пальцы, судорожно сомкнутые на руках, удерживающих его, причиняли боль; он был здесь, он не задохнулся, не сгорел и не взорвался, но Питера не отпускало ощущение, что он теряет его.

Ну всё же, всё, они спаслись, формулы больше нет – даже если что-то и оставалось там, среди погромов, взрыв уничтожил их подчистую – планета снова в безопасности, на них не висит никаких долгов, ни перед миром, ни перед семьёй, ни перед кем, ни перед чем, впереди свобода и жизнь – новая или старая – им самим выбирать. Даже если потом последует новое испытание – оно будет потом, не прямо сейчас, не сразу. А сразу – возможность остановиться и вдоволь отдышаться и отдохнуть. Молчать, сколько влезет; смотреть, сколько понадобится; говорить всё, что необходимо было сказать. Сорвать все истрёпанные опалённые обрывки преград и оболочек, выпустить живое наружу. Начать с нуля. Или не с нуля, с любого удобного для обоих островка. Даже не для обоих, только для Нейтана, потому что Питер был готов начать откуда угодно. Хоть с возвращения из Ирландии, хоть даже со своего «незаконного» рождения – он не боялся, что судьба разведёт их, он чувствовал сейчас себя настолько всемогущим, что был уверен – их ничто не разведёт!

Всё было так складно, так понятно, так убедительно!

Всё, кроме иррационального, разрастающегося страха, что он всё-таки не успел…

Потому что Нейтан… Физически он был жив… Но эмпатически – он не просто был закрыт. Его вообще как будто не было.

====== 109 ======

Это был лес, или парк, Питер не понял точно, главное, что там не было людей. Ни его руки, ни его разум уже не выдерживали принятого на себя веса, и он воспользовался первой же возможностью для остановки.

Приземление вышло не очень мягким, но они оба удержались на ногах, даже Нейтан, чья безучастность внушала подозрение, что он упадёт плашмя и останется так лежать, равнодушно уставившись в небо. Но тот спокойно сгруппировался, без лишних движений высвободился из рук брата на самом подлёте к земле и, легко соприкоснувшись с поверхностью, сразу же выровнял равновесие и крепко встал на ноги.

В отличие от Питера, споткнувшегося на первом же шаге и, ещё ведомого инерцией полёта, чуть не покатившегося кубарем. У того о каком-либо изяществе не могло быть и речи, ноги еле держали его, дыхание было сбито почти до нуля, вместо вдохов получались какие-то жалкие, не приносящие ни капли кислорода, хрипы. Кое-как удержавшись, он опёрся трясущимися руками о колени и попытался перевести дыхание.

- Ты летел, – раздалось из-за спины, одновременно и пугая Питера, и окатывая его волной облегчения.

- Летел, – с трудом сказал он на полувыдохе, и повернулся к брату.

- Ты принял формулу, – снова констатировал тот.

- Мне пришлось, – снова не стал отрицать Питер. С таким живописным раскаяньем на лице, как будто там, в окружении огня и за полминуты до взрыва, у него был выбор, делать это или нет.

Он склонил голову, усиливая свой взгляд – и не отпуская взгляда Нейтана.

Долго не отпуская.

Но тот, казалось, не испытывал при этом никакого смятения или дискомфорта. Смотрел в ответ и не спешил ни разрывать эти переглядки, ни продолжать разговор. Питер всё ещё не чувствовал его, как должно, но то, что Нейтан заговорил, и то, что заговорил первый, и их короткий диалог, и это молчание – они сами по себе были вестниками благополучного продолжения.

Хоть какого-то продолжения.

Расслабление, сначала подпущенное лишь на край, понемногу стало пробираться дальше, охватывая его, легко проникая в перенапряжённые мышцы и нервы. И дальше, и дальше, пользуясь моментом, дразня надеждами и уводя за собой в мечты.

Но Нейтан спросил:

- И стоило так сопротивляться? – и Питера словно снова ударили под дых, лишая воздуха и выкручивая нервы до предела разрыва.

- Ты знаешь, почему я это делал, – нашёл он в себе силы ответить, – но теперь формула уничтожена. Я добился своего.

- Я тоже, – пожал плечами Нейтан и посмотрел на часы, как будто где-то его ожидали гораздо более важные дела, чем эти пустые объяснения.