Он ни разу не применил потом на практике ничего из этих занятий, но хватку, в которой сейчас оказался, вспомнил сразу же.

Сенатор не торопился.

Возможно, подыскивал удобное для укола место, а может, просто боялся лишним неосторожным движением дать Питеру возможность вырваться. Хотя в последнее тот не верил, слишком хорошо он помнил этот конкретный приём.

Освободиться из него с помощью физической силы не было ни единого шанса, но поднявшаяся после первого парализующего момента волна протеста придала сил сопротивлению и, подчиняясь неожиданному решению, Питер повернул голову в ту сторону, с которой только что доносился шёпот и, обдав дыханием оказавшуюся очень близко вязь шрамов на подбородке Нейтана, выдохнул:

- А то что? – и, воспользовавшись замешательством, вынудившим того немного отшатнуться вбок, что было сил дёрнулся в том же направлении, сбивая с ног и с толку, заваливаясь со всего размаху вниз, на пол, усыпанный бумагами и стеклом.

И, пока Нейтан, оказавшийся снизу и принявший на себя при падении основной удар, не пришёл в себя – выскользнул из его ослабившейся хватки, и отскочил в сторону.

Он не уходил, и не хотел/не мог причинять боль не готовому пока сопротивляться брату, и стоял в оборонительной позе, в паре метров от него.

Тот молчал и пытался встать.

Первый шок от того, что тот пытался сделать сначала в кабинете отца, и вот сейчас – уже прошёл, наверное, выплеснутая энергия тоже этому поспособствовала. Рычаг ступора был сорван, ещё не открывая доступ к полному пониманию происходящего, но – неожиданно – очищая путь к запрятанным эмоциям. Не всем, не полным, слишком бурлящим, но очень честным эмоциям. Позволяющим выпутаться из безразличия и с новой, экстремальной силой ринуться навстречу буре, вызванной поступками брата.

Если Питер и ненавидел его когда-нибудь – то именно в этот момент.

Если любил – то никогда так остро, как сейчас.

Если готов был биться за него против него самого же – то только здесь, на этом пике безумия и страстей, среди обломков, огня и мусора. Когда он любил настолько, что мог пойти ради этого на что угодно; и когда злился достаточно для того, чтобы заранее мысленно спланировать удары, дожидаясь, пока Нейтан встанет на ноги, и повернётся к нему лицом.

* *

Пошатываясь, тот сумел подняться, но, вопреки ожиданиям Питера, не спешил на него смотреть.

Опёршись левой рукой на ближайший ещё не перевёрнутый стол, Нейтан несколько секунд стоял неподвижно, выжидая, пока вестибулярный аппарат поспеет за его намерениями. Его мутило, он чувствовал себя изжёванным и помятым, и неловко держал правую кисть – она не производила впечатления сломанной, но тревожила его.

Снова качнувшись и вспомнив о шприце, которого больше в руке не было, он дёрнулся в его поисках, обшаривая взглядом поверхность пола и довольно быстро остановился на знакомых осколках.

Больше у него нет права на ошибку, подумал он и, оторвавшись здоровой рукой от стола, прижал её к груди, напротив внутреннего кармана пиджака, где лежал последний его шанс.

Натыкаясь на влажную ткань, и нащупывая за ней бесформенный остов сломанного корпуса инъектора.

Медленно осознавая, что шансов больше нет

Несколько долгих мгновений он стоял так, пытаясь совладать с ощущением падения в пропасть, а потом медленно снял, кажущийся теперь удушающим и тяжёлым, бесполезный пиджак и, бросив его на пол, повернулся к Питеру.

* *

Тот успел ударить его по скуле, Нейтан – дать ему под дых.

Первый был полностью в мареве своих эмоций, второй больше походил на сомнамбулу.

Это был нечестный бой, но нечестный в чью «пользу» – было непонятно.

Питер хотел выбить из брата это зомби-состояние, он верил, что Нейтан где-то там, под пластиковым равнодушным ликом, что нужно расколоть этот ненавистный панцирь, не давая превратиться в мёртвого президента, и тогда у него получится добраться до нежной сердцевины. Он хотел обратить его, вернуть к жизни – и только тогда разом за всё простить.

Нейтан испытывал потребность выплеснуть охватившую его агонию несмирения с тем, что его план провалился, и с тем, что косвенной виной тому стал тот, ради кого все эти помыслы и были – но основная причина, отправляющая его на Питера, была другой. Он осознанно хотел причинить ему боль, заставляя в своём лице возненавидеть окружающий мир достаточно, чтобы брат хоть немного стал его опасаться.

Подарить ему вечную жизнь он не смог.

Но он всё ещё должен был избавить его от своей собственной.

Хотя бы образно…

Это казалось благословением для обоих.

Это было едва ли не единственное честное действие, которое могло между ними сейчас происходить.

Но они забыли, что были не одни, и это стало ошибкой.

«Помощь» пришла быстро и очень неожиданно. Нейтан был отшвырнут на добрый десяток метров, к огромному, во всю стену, окну. В угол, из которого у него не было выхода.

Под демонстрацию мускулов одного и одобрительные возгласы другого «помощника» Питера.

Ну ещё бы!

Каменнолицый лощёный урод! Олицетворение – после смерти его отца – самого Пайнхёрст! Представитель законной власти! Мозолящий глаза сноб в костюме за кучу баксов! Его уничтожение сулило гораздо больше удовлетворения, чем всё это и без того уже почти разрушенное здание. Да он был как грёбаная вишенка на торте!

Неизвестно, что бы они сделали с ним дальше, если бы не глупое желание самоутвердиться того из них, что умел повелевать огнём.

Его подвело две вещи. Собственная несдержанность и незнание того факта, что вся эта часть комнаты была просто пропитана повыливавшейся из всевозможных разбитых и опрокинутых сосудов горючей жидкостью. Это не было готовой формулой, лишь её заготовками, но даже они оказались способны воспламениться при первом же коснувшемся их снопе голубоватого пламени.

Им хватило бы и одной спички. Цепная реакция не заставила себя ждать. Везде, где прошлось пламя и куда упала хоть одна опасная капля, вверх взвились дрожащие языки, разбрасывая новые веера искр, и не прошло и мгновения, как Нейтан оказался отрезан от выхода длинной непрерывной стеной огня.

* *

Он был удивительно спокоен для оказавшегося в смертельной ловушке.

Он даже как будто расслабился и стал больше похож на самого себя – или Питеру так казалось из-за мельтешащих между ними горящих всполохов и дрожащего горячего воздуха, искажающего всё, к чему преграждал путь.

Питер хотел крикнуть Нейтану, обращая на себя внимание, напоминая, что нельзя тормозить, что нужно пробираться сквозь огонь немедленно, иначе будет поздно! Но тот и без того смотрел прямо на него, уже поднявшись на ноги и устало прислонившись к стене.

Смотрел – и явно не собирался ничего делать.

Практически насильно заставляя младшего брата признать то, что не видит причин пытаться спасать свою жизнь.

В его взгляде не было злорадства, подавленности, или самоуничижения, или ещё каких-то особых эмоций, свидетельствующих о стрессе, который бы удерживал его на месте, не давая даже попробовать спастись.

Он выглядел так, будто упал на середине какого-то бесконечного пути, и просто не имел больше ни капли душевных сил, чтобы подняться и пойти дальше. Как будто только что узнал, что если его цели и суждено было свершиться, то только в том случае, если он сойдёт с дистанции. Сойдёт так или иначе.

Обстоятельства предложили ему «так», и он всего лишь не стал сопротивляться.

* *

Недопустимо…

Это было абсолютно недопустимо!

Питер рванул было к огню, но тут увидел, как в сторону Нейтана летит новый шквал пламени.

Он обернулся к тому, кто продолжал атаковать брата, и без оглядки кинулся туда, не пугаясь ни мощной фигуры, ни слетающих с рук сгустков плазмы. Он врезался в мерзавца, как в скалу, но добился лишь того, что оказался отшвырнутым назад, почти на то же место. В нескольких метрах от огня, по чистой случайности – и благодаря формальному и очень узкому «коридору» между разными зонами помещения – ещё не охватившему здесь всё.