Где-то совсем глубоко жгло кислотное – «ты соображаешь, что делаешь?» – но сейчас ему было плевать на всю эту слабовольную чушь.

Мысль о спасении жизни Питера затмила всё остальное.

Ему нужно спасти его. Скорее всего, раз и навсегда, потому что после смерти отца вряд ли кто-то ещё сумеет лишить его способностей. И он его спасёт, чего бы ему это ни стоило. Он только что отдал самую большую плату в своей жизни; настолько большую, что он ещё сам не понимал, насколько, он позволил себе оставить это осознание на потом.

Так что сейчас отвлекаться на все эти побочные эффекты он не собирался.

Питер, стоящий напротив, медленно, как во сне, оторвал от него свой невообразимый взгляд и, неловко покачнувшись, двинулся к двери, ничем не показывая, что его тревожат доносящиеся оттуда звуки погромов.

Он вышел в коридор, не побеспокоившись о том, чтобы прикрыть её после себя, и Нейтан утонул в этих криках и шуме.

Нет, его нельзя отпускать – запоздало накрыла сенатора очевидная мысль, и уже в следующее мгновение он кинулся вслед за братом. Чтобы никакая шваль из этого рушащегося дурдома не посмела и пальцем его тронуть. Чтобы подсечь любого покусившегося. И чтобы, воспользовавшись суматохой, всё же суметь ввести ему формулу прямо сейчас, не дожидаясь иных времён, когда Питер уже вряд ли подпустит его к себе достаточно близко.

====== 108 ======

Странно, но его никто не тронул в коридоре.

Напротив, заметив его целеустремлённость, несколько человек решили последовать вслед за ним, как будто признавая за его лихорадочно блестящими глазами и нездоровым румянцем такого же, как они – сорвавшегося с крючка Пайнхёрст разозлённого хищника, жаждущего хоть какой-то компенсации за несколько месяцев фактического рабства.

Один из громил то и дело разбрасывался направленными сгустками голубоватого пламени, не оставляя за собой практически ничего целого. Другой ничего не поджигал, но крушил всё, до чего успевал дотянуться, не отставая от набранного Питером темпа. Наверное, они полагали, что тот что-то знает. Что идёт в какое-то сверхважное место, уничтожение которого принесёт им особенное удовлетворение.

Питер даже не оглянулся на них.

Его не трогали, ему не мешали, и ему этого было достаточно.

До тех пор, пока мимо него, обгоняя и обдавая кожу волной жара, не пронёсся огненный шар. Он долетел до конца коридора, смачно врезался в стену и с электрическим треском рассыпался на искры. Вызывая у Питера смутное беспокойство, которое тот смог сформулировать, только дойдя до поворота и обнаружив за ним дверь в такой знакомый блок.

Лаборатория…

Вот здесь его провозили, привязанным к каталке, в качестве одного из объектов для экспериментов. А там, за дверью, ему чуть не ввели формулу. И ему было страшно тогда, и он никак не мог поверить, что Суреш в это всё ввязан. Тот стоял над ним, ничуть не удивлённый своему новому «оптимальному варианту для испытания формулы», и в основном отмалчивался на вопросы этого «варианта». Но иногда бормотал что-то под нос и подавал недовольные реплики куда-то в сторону. Питер не видел тогда его собеседников и не вслушивался в его фразы. Но одна из них всплыла сейчас в его памяти, выуженная оттуда снопом огня, рассыпавшегося у дверей в лабораторию.

«Формула легко воспламеняется» – сказал тогда доктор и, только вспомнив это, Питер поверил, что действительно сможет всё уничтожить.

Они просто всё подожгут.

Если в лаборатории ещё остались хоть какие-то следы опасного препарата – они спалят его огнём.

Впервые обратив внимание на своих случайных спутников, Питер напряжённо посмотрел на каждого из них, подтверждая единство помыслов и, решительно толкнув дверь, вошёл в ненавистное помещение, даже не сомневаясь, что злорадно ухмыляющиеся молодчики следуют за ним.

Они его не пугали. Он не боялся сейчас ничего, кроме того, что формула может остаться и возродиться.

Записями и поисками Суреша он намеревался заняться позже.

Сейчас же его ждала лаборатория.

* *

Они разнесли её в пух и прах.

Металлические столы разлетались, как картонки, только грохот стоял такой, что можно было оглохнуть. Сам не ожидая от себя, Питер ринулся в это дело, вслед за головорезами, с таким рвением, будто ценой всему этому было нечто большее, чем целый мир.

После нескольких собственноручно перевёрнутых столов и опрокинутых шкафов, он перестал притворяться, что совсем не думает при этом о Нейтане и том, что тот собирался с ним сделать. Он снова и снова сметал со столов бумаги, снова и снова представляя при этом откидывающуюся в сторону руку; смотрел за разлетающимися пробирками, вспоминая, как, вращаясь, летел через весь кабинет шприц; впитывал ушераздирающий шум и звон, стараясь хоть как-то заполнить поселившуюся в нём сосущую тишину и пустоту.

Там было несколько отсеков – в этом лабораторном блоке. Научный, медицинский, экспериментальный, какие-то ещё. Они проходили их методично, не оставляя за собой ничего целого, в завершение опаляя кипучей волной огня.

Оставался один зал, сплошь заставленный столами, стендами и сложными приборами – настоящее раздолье для разгорячённых, уже порядком добавивших немалой инерции своим первоначальным помыслам, душ. Они ворвались в него, не затормозив ни на миг, с разгону расшвыривая и мебель, и склянки, и приборы.

Питер пробирался вперёд, не чувствуя усталости, полностью поглощённый физической расправой с ни в чём неповинными вещами, вымещая на них всё своё несогласие с тем, что творилось сегодня. Хаос плодился вокруг него, щедро впитывая и злость, и боль, и обиду, но легче от этого почему-то не становилось. Чем яростнее он отдавался разрушению, тем острее становилась внутренняя боль. Как будто пламя, в избытке рассыпаемое одним из его «соратников», каким-то образом проникало и в него, пропитывая насквозь все клетки, нервы, мышцы, насквозь. Заставляя слепнуть. Крушить, не замечая ничего вокруг; притупляя внимание и инстинкт самосохранения.

Еле сдерживая раздирающий грудь звериный рёв, он с силой дёрнул с металлического постамента какую-то ёмкость, не ожидая, что из неё водопадом хлынет жидкость. Густая и совсем не безобидная на вид.

Он едва успел отскочить от неё, уворачиваясь от опасных брызг и немедленно поползших в его сторону потёков на полу, но, только-только уверившись, что ему больше ничего не угрожает, почувствовал, как вокруг грудной клетки, пригвождая к ней его руки, сжимается чья-то стальная хватка. Не давая толком ни вдохнуть, ни дёрнуться.

- Лучше не шевелись, – раздался над ухом шёпот Нейтана, а над плечом, позволяя уловить происходящее боковым зрением, промелькнула рука с инъектором.

* *

Весь запал Питера, вся жажда разрушения словно испарились.

Его будто парализовало.

Однажды, уже после контракта с ВВС, спустя несколько лет после возвращения, Нейтан показал ему несколько оборонительных и боевых приёмов из тех, что были не слишком известны среди гражданских шалопаев, но зато очень эффективны. Питер тогда учился в предпоследнем классе колледжа, и ему, как обычно, не хватало присутствия в своей жизни Нейтана, в тот момент уже полностью погружённого в строительство своей карьеры.

Они тогда в шутку подрались, и он, задыхаясь от хохота и от придавивших его подушек, бессовестно приобщённых к бою, поведал победоносно восседающему над ним старшему брату о довольно забавном, с его точки зрения, эпизоде, случившемся недавно в колледже вследствие недоразумения, возникшего у него с несколькими старшеклассниками. Всё тогда закончилось довольно благополучно, но Нейтану рассказ показался абсолютно не забавным, и последующие несколько дней он заставлял своего неконфликтного миролюбивого брата защищаться и причинять гарантированный ущерб любому на него покусившемуся. Питер ныл, но подчинялся, потому что это тоже было его время с Нейтаном, к тому же тот был тогда так эмоционален и заботлив, а в те годы это было особенной редкостью. Так что на самом деле Питер был даже рад этому новому заделью.