- Сын! Я рад, что ты пришёл!

Он знает – понял Питер. Понял отчётливо и немного обречённо.

Знает не только, зачем они к нему пришли, но и даже всю эту воображаемую последовательность действий знает до самых мелочей.

- Я пришёл остановить тебя, – ощущая напряжение гаитянина, перекрывающего всю мощь способностей отца, сказал Питер в полном соответствии с алгоритмом, даже не стараясь заполнять произносимое эмоциями, которых не чувствовал, заранее видя на лице отца реакцию на ещё не озвученные, но уже ожидаемые слова, – создание способностей погубит весь мир.

- Так, значит, ты хочешь меня убить? – отец отыгрывал роль как по нотам.

Питер продолжал отчитывать её, как доклад.

Безынтонационностью его тона можно было бы довести до уныния целый зал попавших на этот дрянной спектакль оптимистов.

- Я хочу спасти мир.

- Выстрелив в меня? – изобразив глубочайшее изумление, мистер Петрелли развёл руками и вздохнул с ироничным сожалением, – мы же все здесь знаем, что у тебя не хватит на это духу.

Они словно одновременно находились в нескольких точках этой истории. Во многих точках, в неисчислимом множестве точек – и могли только прожить их, но изменить уже не могли.

Ни растерянный убийца, ни самоуверенная жертва.

Гаитянин дышал всё тяжелее.

- Питер… он слишком силён… я не смогу долго его удерживать… – возможность хоть как-то изменить намеченный план истончалась с каждой секундой.

Отец улыбался всё откровеннее.

Пистолет в руке Питера дрогнул, вынуждая перехватить его обеими руками; в горле пересохло, сознание начинало захлёбываться на хлынувших на него нескончаемых картинках. Самодовольное лицо отца – целиком, и фрагментарно: искривлённый уголок поджатого рта; едкий прищур, собирающий у внешнего края глаза пучок морщин; кустистая бровь, чуть вскинутая в спокойном ожидании. Ни единого признака страха и ни малейшей надежды на осознание того, во что он собирается превратить мир. Правитель, собирающийся стать не просто императором, но богом.

Бог мёртвой планеты – эпохальное звание.

Гениальный безумец, давно растерявший свою гениальность.

Он говорил что-то ещё.

Что-то насчёт другого выхода – будто это не его пришли убивать, будто единственный, кто здесь нуждался в спасении, был Питер. Что-то о возврате способностей и возможности начать всё сначала, возможности присоединиться к тому новому миру, что грядёт.

Позади хрипел на каждом выдохе гаитянин, несколько раз прерывая мерный уговаривающий речитатив разговорившегося «императора» отчаянными «Питер!» и «Стреляй!», время окончательно потеряло всякие признаки темпа, маслянисто растекаясь между оттягиванием момента выстрела и всё более острой боязнью не успеть хоть как-нибудь остановить отца.

И когда пляшущие перед глазами картинки окончательно превратились в беспорядочное мельтешение, а где-то за спиной послышался звук оседающего без сознания гаитянина, Питер почувствовал, как чужая посторонняя сила выдернула из его ватных рук пистолет, а уверенность на лице отца сменилась откровенным ликованием.

- Здравствуй, Питер, – вкрадчиво раздалось над его ухом, вырисовывая в воображаемом комиксе про супергероев и гибель мира нового персонажа, – надеюсь, я не опоздал?

* *

Это была довольно отчаянная попытка вырваться за пределы предначертанного сюжета.

Питер умолял Сайлара отнять у отца силу, как не умолял никого и никогда.

Ведь это казалось таким простым, таким действительно подходящим выходом – скопировать у отца дар по лишению способностей и, не лишая жизни и не рискуя миром, направить против него самого.

Только Питер, наверное, мог упрашивать общепризнанного убийцу и злодея так естественно и бесстрашно, видя за мифической тенью маньяка – человека, похожего на него самого гораздо больше, чем кто-нибудь мог бы подумать.

Он был уверен, что Сайлар – на его стороне.

Ничуть не сбавивший градуса самодовольства отец был уверен в обратном.

Сам же объект всеобщих надежд стоял третьим углом треугольника, поглядывая то на одного, то на другого с видом человека, попавшего на громкую, но довольно милую семейную ссору.

Ещё недавно он насладился бы этим представлением сполна, вытянув и из своего очеловеченного героя, и из своего несостоявшегося босса максимум душевных соков, нерв за нервом заставляя обнажаться лично для него.

Сейчас же он просто торопился.

Его ждал новый поворот, и только возможность поставить за спиной ещё одну хорошую жирную точку заставила его ненадолго вернуться назад.

- Я не могу так поступить со своим отцом, – с самым невинным видом, как будто извиняясь перед Питером, сказал Сайлар и посмотрел на другого, куда более спокойного участника их маленького геометрического междусобойчика, – ведь ты и правда мой отец?

- Конечно! – подтвердил мистер Петрелли. Не споткнувшись ни на секунду. Не дёрнув ни глазом, ни бровью, ни чем-то ещё. Никак не проиллюстрировав ту незаметную, холодную и очень противную (интересно, к этому можно будет когда-нибудь привыкнуть?) судорожную волну, прокатившуюся при его словах по телу Сайлара.

Но несмотря на всю неприятность физического отклика, тот никогда ещё не испытывал такого сладко-острого, мучительного удовлетворения от сказанной вслух – в лицо, в глаза – лжи. И даже сожаление о том, что эта способность появилась у него только сейчас, не испортила Сайлару этот маленький острый «десерт».

- Нет… не правда, – доверительно улыбнулся он мистеру Петрелли, и пояснил во избежание ненужных возражений, – я научился различать ложь.

И как бы ни был искушён Артур, и как бы ни был растерян Питер, но именно последний первым понял то, что всё, по сути, уже закончилось. И что оставалась только одна небольшая деталь и, в отличие от него, Сайлар не испытывал мандража первого переступания через психологический порог. И пистолет был именно у него – и не было ничего, что помешало бы ему им воспользоваться.

- Ты не убийца, – сказал он Питеру, – а вот я – да, – и, продолжая выразительно смотреть на своего несостоявшегося младшего брата, поднял в сторону мистера Петрелли руку и нажал на курок.

Он специально не стал будить жажду – в этом была и последовательность решения больше никогда не позволять ей влиять на себя, и некоторая ироничная справедливость: остановить зарвавшегося, прокачанного по самую верхушку супергероя безо всяких суперсил – это казалось не только правильным, но ещё и утешающим.

Убить, не поддаваясь жажде, удерживая её обиженное ворчание на задворках. Для большинства – сомнительная, для него – просто невероятная победа.

Убить не потому что захотелось.

Убить давно вырожденного в чудовище человека, потому что, даже лишив способностей, они бы не остановили его.

Сайлар встречал разного рода преступников и злых людей. Его умение видеть их суть было не самым приятным в применении – эта способность обходилась ему дороже, чем все остальные, вместе взятые – но сейчас именно она с врачебной бесстрастностью, немного больно, но очень благотворно купировала его чувство вины. Артур Петрелли выделялся даже на фоне «цветника» с пятого уровня Прайматек – собранных за несколько десятков лет самых неисправимых преступников. Он уже настолько не походил на человека, что это не ощущалось настоящим убийством. Скорее грустной, но необходимой мерой по прекращению псевдо-существования того, кто давным-давно уже умер сам, по собственной воле забредя в настолько же вожделенные, насколько и ядовитые заросли мании величия.

И если Питеру этого для убийства было недостаточно, то Сайлару вполне, притом, что сейчас – в период зароков и выползания из тенет того кошмара, что он успел натворить под гнётом жажды – это было очень рискованно и не настолько легко, как он бы хотел сам. Но, по крайней мере, он ощущал себя не палачом, а санитаром. И это тоже «лечило».

Всё.

Всё кончено.

Теперь – всё действительно кончено.

Сайлар выдохнул и опустил руку, осматривая результаты своего вмешательства.