Что-то во всём этом было странно знакомым, и что-то было не так, но что именно, он пока не понимал.

И губы.

У Нейтана были всё ещё влажные после поцелуя губы, теперь, привыкнув к контрастности его силуэта на светлом фоне окна, и начиная различать малейшие черты, Питер видел это отчётливо. В груди снова полыхнуло невыносимостью. И снова начал «чесаться» кулак.

- Мы не братья, – сказал он вдруг совсем не то, что собирался.

- Прости, что? – на мгновение растеряв всё спокойствие, моргнул Нейтан, но тут же, едва ли не убеждая Питера в том, что тому эта растерянность только показалась, снова возвращаясь в свою броню невозмутимости.

Ну же! Чёрт возьми! Удивись, возмутись, пусть и бессловесно, но отреагируй хоть как-нибудь!

Питеру хотелось кричать.

Нейтан смотрел на него, как на музейный экспонат, не без интереса, но с готовностью через пару минут переключиться на что-то иное.

Ну же, Нейтан… ну же!…

Эмпатия молча билась в невидимую стену. Питер раскрылся на полный спектр, но не чувствовал ничего, направленного на себя: ни какого-либо отклика, ни их непременного, непоколебимого круга. Только плотный «шумопоглощающий» фронт, сплетённый из равномерной деловитой сосредоточенности. Как будто он пришел в дом, где его всегда любили и вроде бы по-прежнему продолжали любить, но его никто не встретил, и все двери в личные покои оказались заперты, а всё, до чего он смог добраться и открыть – было пустым.

Едва не отшатнувшись после бесплодной эмоциональной разведки, он поморщился, прогоняя тошнотворное ощущение одиночества, и весь обратился в зрение.

Нейтан всё ещё стоял перед ним.

Всё ещё невозмутимый.

Разве что слегка склонив голову в немом интересе, но Питер уже не был уверен, истинный ли это интерес, или положенный по ситуации. Как и всё это… прощание с мисс Штраус… Питер уже ни в чём не был уверен.

Вернувшись к куртке, он достал из внутреннего кармана несколько свёрнутых документов с протоколами исследований, генетическими кодами безымянных доноров и прочими доказательствами экспериментов, приведших к его рождению, и, снова подойдя к столу, протянул их брату.

Тот аккуратно принял их, но не стал просматривать даже вскользь, продолжая держать в вытянутой руке.

- Что это?

- Доказательства.

- Так это правда?

- А зачем бы мне понадобилось врать?

Откровенно говоря, причина для этого мгновенно находилась у них обоих, но озвучивать её никто из них не рискнул бы даже под дулом пистолета.

- Тебя не могли усыновить, мне было двенадцать и я прекрасно помню, как ты родился. Мать была счастлива, – самым бесстрастным в мире тоном сказал Нейтан, но Питер промолчал, и он соизволил, наконец, пробежаться по предъявленным ему документам и ухватить суть того, что там было напечатано.

Первое же слово, которое возникло в его голове, было нецензурным.

Пряча смятение за суровостью, Нейтан строго посмотрел на открытого, несмотря ни на что, всё и всех принимающего, самого «таких просто не бывает»-человека в мире, который, судя по всему, каким-то образом умудрился переварить всё то нецензурное безумие, что чернело буквами и цифрами на посеревшей от времени бумаге, и как-то всё это дерьмо принять.

Питер отзывчиво моргнул ему в ответ и, чуть склонив голову, продолжил ожидать дальнейшую реакцию.

Нейтан снова малодушно уткнулся в бумаги.

Он должен был что-то сказать, но не мог произнести ни слова.

По крайней мере, не бранного и не противоречащего его плану «невозмутимости».

Он обижался на родителей за то, что они, в десять его лет, в ряду с другими детьми, провели на нём генетический опыт и привили ему способности?

Что бы он чувствовал, узнав, что он ещё до своего рождения был лишь экспериментом? Что он был последствием не акта любви или хотя бы желания обзавестись ребёнком, а результатом скрещивания тщательно отобранного, самого перспективного на взгляд – только отца? или обоих родителей? – генетического материала.

Желание морально уничтожить отца и никогда не простить мать приблизилось к своему апогею.

Желание обнять брата превысило все мыслимые и немыслимые пределы.

В глубине сознания мелькнула коварная мысль послать всё к чёрту и утащить Пита на какой-нибудь край земли, чтобы там никто не мог до него добраться. Видит Бог, если бы тот сам этого хотел – Нейтан бы так и сделал. И нахрен политику и «футбольную команду». Найдут себе нового капитана, там пол-Америки в очереди. А миром пусть мать занимается.

Но Питер – нет, этого Питер хотел бы в последнюю очередь. Глупый, глупый герой…

Броня трещала, в висках от напряжения долбило.

Потянувшись ко лбу, чтобы потереть его – это ведь был обычный его жест? – Нейтан вдруг представил истинные масштабы разочарования отца в своём младшем сыне, рождение которого – в отличие от старшего – не было отдано на откуп случайностям природы, но было тщательно спланировано и рассчитано. Он, не сдержавшись, хохотнул, но, представив, как это выглядит в контексте разговора, тут же поморщился от нового приступа боли в сдавленных напряжением висках.

- Да… для Прайматек никогда не было ничего невозможного. Но ты же понимаешь, что всё это ничего не меняет? Ты – Петрелли, – начиная слегка сдавленно, к последней фразе он снова вернулся к едва ли не скучающему тону, – и никакие генетические разоблачения тридцать лет спустя этого не изменят, хочешь ты этого или нет.

И, чёрт, это прозвучало действительно успокаивающе. Даже из-за всей этой многослойной брони Нейтана.

Питер заметно расслабился.

- Вообще-то, мне ещё нет тридцати, – изо всех сил стараясь не расклеиться, буркнул он. – Знаешь… – он отвернулся, будто бы заинтересовавшись наградами «капитана Америки» в одном из шкафов, – мне, по большому счёту, всё равно. Мама – это мама, несмотря ни на что. В своём духе, конечно, – он не удержался от усмешки, – но что бы ни случилось. Отец… я привык к тому, что его нет, – увёл он сам себя от темы, на которую не хотел сейчас говорить, – но ты…

Он вернулся взглядом к Нейтану, снова невольно пытаясь пробиться к его эмоциям. Снова безуспешно. Тот даже не смотрел сейчас на него.

- Ты прекрасно знаешь, что с тобой всё не так просто.

- А что со мной не так? – тот вскинул взгляд от бумаг на Питера.

- Не с тобой. С нами.

Как всегда, запоздало, Нейтан начал жалеть, что согласился на это встречу. Что согласился на неё сейчас. Что не подождал неделю. Или пару дней. Или сколько угодно – главное, после того, ради чего он всё это затеял.

Это «с нами» – прозвучало так обыденно, и так чересчур.

Вот зачем Питер это делает? Зачем?!

И он ведь это нарочно! Ну какой же глупец…

Нейтан вдруг испугался, что не выдержит. Что перечеркнёт весь путь, что он уже прошёл.

Он отпрянул немного назад, словно уклоняясь от смысла, который Питер вкладывал в это «с нами», стараясь не замечать в направленном на себя взгляде оттенки отчаянья.

- По-моему, с нами всё очень даже понятно. Ты хотел, чтобы всё было как раньше, – он взмахнул рукой, – вот – всё, как раньше, – и, через паузу, многозначительно добавил, – Пит, – пытаясь интонационно повторить самого себя в моменты особого доверия с братом, и чувствуя себя ещё более гадко, чем во время поцелуя с Трейси.

Подделать искренность, только чтобы не быть действительно искренним? Верх мерзости.

И, судя по исказившемуся лицу Питера, абсолютно бессмысленной мерзости.

- Правда? – ни на секунду не поверив этой «подделке», хмыкнул тот и, повинуясь неожиданному порыву, стремительно обошёл стол и присел на него, прямо перед Нейтаном, – тогда тебе не составит труда доказать это.

Так близко.

Но без привычного ощущения общего пространства.

Ещё мучительнее, чем этого можно было ожидать.

- О чём ты? – и без того стоявший почти не двигаясь, теперь Нейтан и вовсе окаменел.

- Обними меня, – Питер посмотрел на дёрнувшийся прямо перед ним кадык и, задрав голову, встретился с братом взглядом.