* *

Она уже уходила, но вдруг остановилась в дверях кабинета, повернувшись к провожающему её Нейтану. С момента возвращения из Африки тот был непривычно замкнут и сосредоточен, но – опять же – для этого было множество вполне понятных причин.

Но всё же ей хотелось немного расслабить его.

Всё ведь шло хорошо. Всё шло по плану. Его отец не был им помехой. Объективная реальность была такова, что мистеру Петрелли не было никакой выгоды предпринимать что-то против сына-сенатора. Им всем было полезно прибегнуть к взаимопомощи.

- Я на твоей стороне, – снова сказала она ему и, обозначая переход от рабочего к личному, приблизилась, проведя рукой по сгибу воротника, и ниже, до груди своего напряжённого сенатора, – твой отец видит все проблемы нашего мира, войну, терроризм. Он хочет изменить всё к лучшему.

Её голос скатился почти до мурлыканья, в противовес произносимому становясь до невозможности интимным.

- Ты понятия не имеешь о моём отце, – не шелохнувшись, скупо раздвинув губы, произнёс Нейтан.

- Я знаю, – Трейси проследила взглядом за своей рукой, снова поднявшейся вверх и обосновавшейся на изгибе гладковыбритого подбородка, – он не всегда следовал правилам, но у него четкое видение будущего, и там ты – на посту президента США. Там тебе место, Нейтан, – она подняла голову, обещающе глядя ему в глаза, – а я буду рядом с тобой.

Он должен был что-то сделать. Он должен был как-то отреагировать, и он даже знал, как. Её взгляд и источаемые ею безмолвные сигналы тела не оставляли простора для воображения.

Но он не мог себя заставить.

Её рука там, куда всегда утыкался Питер – как посягательство.

Её запах, её голос, мягкость движений – всё было лёгким, приятным, но, лишь коснувшись восприятия Нейтана, проскальзывало мимо, не оставляя в нём ожидаемого отклика. Вызывая только отторжение. Скованность. Отвращение к самому себе. И страх при малейшей мысли о причине подобной реакции.

Он уже собирался просто по-дружески приобнять её, постаравшись изобразить благодарную улыбку, но потом… потом он уловил движение у входной двери и, не успев подумать, что и зачем делает, склонился к Трейси и, притянув к себе за талию, прильнул к её призывно приоткрытым губам.

Ох, сенатор, сенатор…

Давно ли ты увлёкся драматургией?

Мир расслоился, вырисовывая мизансцену отдельными мазками.

Шёлк блузы под мгновенно увлажнившейся ладонью. Напор, заставивший Трейси откинуться назад, прогибаясь в талии. Его большой палец на её подбородке. Её руки вокруг его шеи – тесно, крепко – и пальцы в волосах. Его шумный выдох. Её слабый стон. Всё – немного больше, чем того требовали обстоятельства, а ведь у них с Трейси всё всегда было по обстоятельствам, и многочисленные дела и единственный на данный момент секс.

Единственным он и останется, с абсолютной уверенностью понял сенатор Петрелли, сминая губы своей помощницы в последнем властном и влажном, кульминационном движении. Он не верил сам себе в том, что делает, и пытался убедить себя, что всё к тому и шло, что Трейси сама подтолкнула его к этому, но ничего не мог поделать с гадливостью к самому себе.

Шум у двери стих совершенно, но Нейтан знал, что вошедший всё ещё стоит там и смотрит на них.

И что это был за вошедший – он тоже знал.

- Мы изменим мир, – сказал он в финале, отстранившись от губ Трейси и нацепив приятнейшую из своих масок.

А потом открыл глаза и, многозначительно улыбнувшись, перевёл взгляд на Питера. Совсем не удивлённый взгляд. На весьма взвинченного Питера. Даже не пытаясь скрыть тот факт, что знал о его присутствии.

Трейси довольно улыбнулась уголком рта, но, заметив перенаправленное куда-то за её спину внимание сенатора, обернулась, только сейчас замечая их невольного зрителя.

Или не такого уж невольного?

Напряжение, протянувшееся между братьями, сдавливало, кажется, всё на своём пути.

Вопросительно приподняв брови, Трейси посмотрела на Нейтана. Тот отзеркалил её мимику, но взгляда от Питера так и не отвёл. Молчание становилось всё более неуютным, и Трейси, задумчиво по очереди посмотрев на братьев, уже собиралась молча развернуться и уйти, но Нейтан, неожиданно ожив, снова притянул её к себе, и коротко, в штатном режиме, коснувшись губ, сказал, что подъедет к назначенному времени. Он снова улыбнулся, и Трейси ответила ему тем же, но, направляясь к выходу, мимо так и не посмотревшего лично на неё хмурого Питера, не могла не задаться вопросом, насколько её поцелуй с сенатором был представлением, а насколько – правдой.

* *

Сердце молотом билось о грудную клетку.

Глаза застило пеленой.

Трейси ушла, а Нейтан вернулся в кабинет, как ни в чём ни бывало, приглашающе махнув рукой и оставив дверь приоткрытой.

Безумно хотелось развернуться и уйти отсюда подальше. А ещё – влететь в кабинет и с размаху впечататься кулаком в надменно-официальное лицо этого гада. Таких вот два противоречивых желания.

Сделав глубокий вдох и несколько раз профилактически, во избежание, сжав кулаки, Питер последовал приглашению.

- Так о чём ты хотел поговорить? – обернулся «гад» и посмотрел на застывшего в дверях кабинета брата, полностью облачённого во всё черное: брюки, куртку, футболку. Всё – подстать нескрываемо угрюмому настроению, и неожиданно очень к лицу Питу, которого никто бы и ни за что не заподозрил бы сейчас ни в излишней чувствительности, ни в агрессии. Нейтан всё ещё не отошёл от собственной выходки, теперь, однако, пытаясь разобраться не с отвращением к самому к себе, а с тем, какие чувства вызывает в нём откровенно мрачный вид брата, до которого он сам того и довёл.

Сжатые губы, раздувшиеся ноздри, сминающиеся на переносице брови – сердце Нейтана слабовольно ёкнуло, совсем уж не к месту примешивая к усилиям по удержанию блоков и неуместному полувозбуждённому состоянию воспоминания о детстве. Точнее, не совсем о детстве, скорее о подростковом периоде брата. В то время это был довольно типичный для того вид. Не настолько всё же, как распахнутые глаза и всегда готовый изумиться взгляд, но всё-таки не редкий.

Тогда это вызывало единственную реакцию у Нейтана – подойти, сгрести в свои уже совсем взрослые медвежьи объятья, а дальше по обстоятельствам: поддразнить на ухо, безмолвно укачать, серьёзно что-то обещать.

Первый неосознанный порыв сейчас был такой же.

Но при одной мысли о том, что он подойдёт вот так, и вот так обнимет, вдоль позвоночника Нейтана прокатился холодок, оставляя после себя противную испарину.

Он решил напомнить себе, что перед ним был не тощий расстроенный подросток, но вышло только хуже. Да, этот по-прежнему стройный и так и не добравшийся до роста старшего брата парень был куда крепче самого себя пятнадцатилетней давности, и был куда менее беззащитным не только эмоционально, но и физически, но, по собственной инициативе заставив себя обратить на всё это внимание, Нейтан только мысленно простонал.

Не это ему требовалось для успокоения. Абсолютно не это.

Он не чувствует его, понял Питер, едва пелена собственнических замашек начала рассеиваться, оставляя после себя невнятное ожидание чего-то неприятного. Он совсем не чувствует Нейтана.

О чём тот только что его спросил?

Поговорить?

Ну конечно, он позвонил ему и сказал, что хочет поговорить о чём-то очень важном. Так всё и было. Час назад он мчался, сломя голову, по городу, пытаясь отдышаться и убедить себя в неизбежности убийства отца. В тот момент звонок Нейтану показался хорошей идеей. Единственно верной, если выражаться точнее.

Сейчас всё выглядело совсем иначе.

Сейчас всё выглядело совсем, совсем плохо.

Они не смогут поговорить.

Не с таким Нейтаном.

Сняв куртку, Питер небрежно кинул её на кресло и подошёл к столу, отгораживающему его от брата, стоящего у окна и до обидного спокойно наблюдающего за его передвижениями. Наверное, даже слишком спокойно, но Питер совершенно не улавливал от того какой-либо адекватной этому «слишком» эмоциональной неустойчивости.