Визит к отцу был назначен на завтра.

Если бы у Питера были его старые способности, он бы сейчас, наверное, взорвался.

Следующая ночь снова забрала все сны с собой, оставив новому дню только одну дополнительную деталь: они поссорились и подрались.

Желание встретиться с Нейтаном почти перевесило мысли о миссии.

- Убить собственного отца – это ужасно, – сказал ему гаитянин в такси по дороге в Пайнхёрст.

- Он пытался убить моего брата и отнял у меня способности, – попытался показаться рассудительным Питер, – убил бы и меня, если бы пришлось.

Но гаитянин не поверил в его готовность к отцеубийству, даже ради спасения всего мира, и предложил сделать всё вместо него.

И Питер сбежал.

Извинился, распахнул дверь, пользуясь тем, что они тормознули в пробке – и сбежал.

Задыхаясь, ненавидя своего новорожденного внутреннего предателя, готового согласиться на озвученное предложение. Посылая к чёрту его, неумолимость обстоятельств, и отсутствие поводов для встречи с братом.

Когда-то тот бросил всё, чему так долго пытался следовать, и прилетел за ним на Кирби-Плаза.

А потом сказал, что сделал так, потому что верил ему.

И всё.

Достаточно.

Более чем.

Тогда – Нейтану.

Питеру – сейчас.

Верить.

Не тот в образ лощёного ублюдка, за которым в последнее время снова начал прятаться Нейтан. А в того единственного, кто несколько месяцев ждал Питера, отказываясь принимать его смерть. Кто встретил его с выставленным наружу сердцем и разорванной линией обороны только для того, чтобы тот, вернувшись, не сдох на пороге потому, что ему не хватило сил «постучаться».

Чтобы позвонить Нейтану, достаточно было трёх нажатий.

Стиснув до ломоты в пальцах спрятанный в кармане пистолет и сразу же отпустив его, Питер провёл рукой от кармана до груди, по ткани футболки, стирая этим прикосновением ощущение холодного металла на коже.

Задержавшись напротив сердца, согрел ладонь.

Достал телефон и, выбрав имя брата, нажал на кнопку вызова.

====== 101 ======

То, что раньше показалось бы немыслимым, теперь делалось почти мимоходом.

Раньше Нейтан и подумать бы не смог о том, чтобы начать вести какие-то игры с отцом.

Хотя то, что происходило сейчас, играми тоже назвать было сложно.

Он, не сворачивая, шёл вперёд, подчиняясь тому плану, что засел в его мыслях, видя до мельчайших деталей ближайший шаг, до общих черт – последующий, и далёкую точку впереди – свою конечную цель, сжатую до размеров укола иглы, но имеющее чёткое, до тысячных долей радиана, положение на горизонте различных возможностей.

Раньше он заранее просчитывал каждый шаг, сейчас аналитика полетела к чёрту.

Спасение мира от гибели, спасение Питера от мира и спасение Питера от себя не укладывались ни в одну, имеющую однозначное решение, формулу. Поэтому математика летела вслед аналитике, а главным индикатором правильности действий становилось наитие. В последнее время оно вело у «науки» с разгромным счётом, и теперь, когда Нейтану требовалось – никак не меньше – чудо, довериться он смог только этому самому, осмеиваемому раньше им, мистическому чувству.

И, в конце концов, оно было куда более гибким, чем всё остальное.

Камней на пути попадалось в избытке, и если раньше Нейтан затрачивал кучу усилий на то, чтобы убрать их с пути, то теперь просто огибал их и шёл дальше, руководствуясь натяжением нити, стремящейся к той самой точке на горизонте.

Он даже мысли не мог допустить о том, что та точка могла оказаться смещённой относительно его реальных устремлений.

- Ты решил принять моё предложение, сын? – царственно спросил у него отец, когда Нейтан пришёл в Пайнхёрст.

- Я согласен с тем, чего ты добиваешься, но не согласен с твоими методами, – с вежливой ультимативностью ответил тот (параллельно успевая холодно, обещая в последующем не слишком приятный разговор, глянуть на неожиданно для него находящуюся там Трейси), – компании необходим новый лидер. Новый и дальновидный. И это точно не ты.

Неприязненное изумление отца было неподдельным и стоило дороже всех тех скупых, с оговорками, похвал, что Нейтан услышал от него за все свои четыре десятка лет.

Наблюдая за отцовскими потугами удержать поводья управления ситуацией и корону на голове, он не испытывал какого-то особого торжества, но чувствовал себя обладателем некой суперсилы, за которую года два назад он заложил бы душу.

В нём были лёгкость и зоркость, несвойственные для того, кто находился в гуще событий и был эмоционально и материально заинтересован в их управлении. Он всё знал, всё видел, всё чувствовал; он парил над всем, за одним только исключением: единственной «слепой» зоной оставался их с Питером круг, во избежание новых «эксцессов» тщательно прикрытый виртуальным защитным куполом. Чтобы сохранить до иных времён, и чтобы не отвлекаться. Потому что отвлекаться было чревато, а чтобы понимать, что творилось внутри круга, не нужно было быть зрячим; достаточно было прислушаться к любому из ощущений, чтобы даже не пробовать тешить себя иллюзиями: творилось там чёрт знает что.

Он и думать не хотел о том, что без этой слепой зоны вся его восхитительная зоркость могла катиться вслед аналитике и математике. Что без этой части он при всём желании не мог видеть мир целым.

Он помнил, как некогда плутал в тумане, нагнанном Линдерманом и матерью, помнил свою тогдашнюю скованность и слепоту. И не замечал, какую делает ошибку сейчас: как, отсекая широким гарантированным взмахом всё лишнее, он прихватывает и важное; как, уходя от сложного, он загоняет себя в слишком простые, узкие рамки.

Чем больше уровней защиты – тем лучше, не так ли? – думал он.

Скафандр, несчётное количество оболочек, и купол.

«Зараза» не пройдёт.

Нейтан чувствовал себя инфицированным какой-то дрянью хирургом, стоящим в перчатках над пациентом и надеющимся, что он этого пациента и вылечит – и ничем не заразит.

Лёгким и зорким хирургом, имеющим не только твёрдую руку, но и уверенность в каждом своём действии, будь то просьба подать инструмент, или новый надрез скальпелем.

И, чёрт возьми, он заставлял поверить в это каждого, кто смотрел на него в тот момент.

- Я принимаю правление Пайнхёрст, – сказал он отцу, – и всей программой, – и, бесстрастно окинув взглядом претензионное обиталище главы компании, скупым движением поднял вверх указательный палец, привлекая внимание своей помощницы, но не соизволив при этом хотя бы мимолётно посмотреть на неё, – работать буду в своём кабинете, используем мои связи.

* *

Отец считал, что сын зарвался, позабыв о том, кто его – таким – создал.

Нейтан считал, что отец не стал бы так стараться в своё время, «создавая» его, если бы не нуждался в этом.

Старшему Петрелли был нужен официальный представитель. Человек, облачённый властью. И более идеального варианта, что сын-сенатор, ему, конечно, было не найти.

Сенатору Петрелли была нужна компания Пайнхёрст. Вся. С лабораторными наработками и сферами влияния. И если до первого он мог бы добраться и без содействия родителя, то во втором вопросе без него – пока – было не обойтись.

Они сошлись на временном компромиссе, на радость амбициям мисс Штраус, и, обозначив паритет, разбежались.

Пусть пока поиграется – думал мистер Петрелли, глядя вслед уходящему сыну.

Пусть считает, что в любой момент сможет вернуть власть – думал Нейтан, не оборачиваясь, уходя прочь.

Вот мерзавец – зло, но не без восхищения думала Трейси, сверля возмущённым взором спину своего сенатора, и деловито выстукивая каблуками вслед за ним.

* *

- Я на твоей стороне, Нейтан! – с чувством собственной правоты сообщила она ему по дороге, пока он шёл и молча размышлял о том, а что, вообще-то, между ними происходит?

Его несколько разозлило то, что она сговорилась за его спиной с отцом, но он не мог не признавать того, что это было выгодно и для его сенаторской деятельности, и для иных, личных планов.