Это паранойя. Никто не может знать об их маленьком братском тайном аде.

И, конечно же, Сайлар вёл совсем не к тому. Совсем.

Что ему до чьей-то там братской любви? Это просто зависть к любого рода тесным семейным отношениям. Наверняка. Лишнее подтверждение того, что хоть у него этого и нет, но у других – бывает, это не миф.

Это нормально. Это – Питер понимал. С таким он уже сталкивался. Регулярно. Им с Нейтаном и раньше не раз говорили, что они слишком, непозволительно близки для братьев. Для столь непохожих и разновозрастных братьев. Они только смеялись над этим, как над не перестающей их удивлять шуткой, втайне гордясь тем, что настолько отличаются от других.

По крайней мере, Питер гордился. А Нейтан… когда-то давно, ещё до того, как перебрался из формы ВВС в адвокатский костюм, тоже. Да и потом – он никогда не упускал возможности поддеть брата за его наушники, толстовки и капюшоны, а также за выбор профессии и упрямство в обретении и сохранении личного суверенитета, но никогда не избегал его ни по одной из этих причин и, кажется, втайне одобрял все его протесты против родительского режима, хотя сам всегда придерживался «генеральной» семейной линии.

В памяти промелькнул целый ряд доказательств: объятья, прикосновения и разговоры, обязательные и дежурные. Они могли спорить до криков и тыканьем пальцем в грудь, но Нейтан никогда не увеличивал при людях объединяющее его с Питером пространство; он всегда выглядел настолько близким, насколько таковым и был. И это само по себе не могло не обращать на себя внимание.

Как же, посмотрите – будущий конгрессмен треплет по макушке своего непутёвого младшего брата. Как удивительно и трогательно! Как мило и необычно! Белая жёсткая ткань рубашки – на мягком, непонятного цвета, флисе. Свисающий с отворота куртки шнурок рядом с перстнем на обосновавшейся на плече руке. У одного – уложенные не без помощи геля короткие, лишь с намёком на волнистость, волосы. У другого – чёлка почти до подбородка, вполне себе расчёсанная с утра, но за полдня доведённая неугомонной рукой до совершенно нереспектабельного состояния.

Куча различий. Ни капли сомнений в особо тёплых отношениях.

Пересуды и смешки были всегда.

Но никогда – вне пределов морали и законодательства.

Так почему у Сайлара должны были возникнуть иные мысли?

Это паранойя. Это совершенно точно навязчивое состояние, он слишком много об этом думает, да он, чёрт возьми, не может об этом не думать! но Сайлар – нет… его волнует другое. У него своих проблем хватает. Ему нужно поговорить. Он застолбил за Питером место в своей жизни, застолбил давно, ещё тогда, когда они были настоящими врагами, и теперь – после их взаимных убийств, после жажды и блинчиков, вышвыривания из окна и последующего спасения – пришёл поговорить.

О себе.

Конечно же, о себе.

- К чему этот разговор? Ты ждёшь, что я тебе скажу, что всё равно готов общаться с тобой дальше? Да, мне плевать, что в историях болезней и правонарушений у твоих родителей! Только ты и только я будем решать, убивать нам друг друга или спасать! Или тебе надо, чтобы я одобрил твоё желание продолжать поиски отца? Очень сомневаюсь, что без этого ты прервёшь их!

Что, наконец-то проснулся, герой?

Это хорошо. Не будет такого гадкого ощущения надругательства над слабым.

- И всё-таки, если бы оказалось, что ты не родной, это хоть что-нибудь изменило?

Да о чём он?!

Дрянной кофе и дрянные вопросы «будили» как-то совсем уж горько и тошнотворно.

В ушах стучало, виски раскалывались, и Питер сам боялся думать о чём либо, и сам знал, что да, изменило бы, но в какую сторону – абсолютно не был уверен, это вызывало в нём страх и жар, и больше всего ему трусливо хотелось закрыть уши и передавить сердце. Он был чужим самому себе. Ещё более чужим, чем тогда, когда он терял память. Тогда его душа блудила среди лабиринтов пустых полок. Теперь между переполненных полок зияла пустота. Он был везде и нигде. Посреди не самых высоких волн – барахтался, всё чаще уходя под воду, хотя совсем недавно и девятибальные шторма переживал даже без одышки и без капли соли в горле.

Да, это изменило бы. Но совсем не то, что имел в виду Сайлар. Определённо не это.

- Вряд ли, – сказал он вслух.

- Что ж, тогда тебе должно быть легче, чем мне, – Сайлар даже не скрывал издёвки.

Конечно, было глупо предполагать, что тот не заметит волнения и заминок Питера перед ответами.

Невыспавшийся вид оказался не слишком надёжным прикрытием для бури, вызванной мимолётным предположением, что он и Нейтан могут оказаться не братьями.

И как же хорошо, что на поверхности находилось весьма разумное и очень сильное само по себе объяснение.

Ведь это логично – подумать, что переживания Питера вызваны угрозой самой основе их отношений, генетическому коду.

Нелогичным – было бы ни с того ни с сего прочесть за дрогнувшими руками – страх, что без кровной связи Нейтан сочтёт более лёгким вариантом вовсе прекратить любое их общение, а за учащённым пульсом – преступные чаянья, что за произошедшее на крыше их не отправят в ад, а позволят… нет, Питер не разбирал на детали того, на что он желал бы получить дозволение небес, но избитый глагол «любить» в наиболее полной и дозволительной сейчас мере описывал то, чего бы он желал.

Позволят любить друг друга.

«Любить» – звучало не страшно.

Это слово было произнесено между ними множество раз, это только последние месяцы внесли коррективы по его произношению. А в деталях они бы разобрались по ходу.

Новая грань безумия.

Как будто, будь слова Сайлара правдой, это разом перечеркнуло бы всю их историю братства. Как будто одна маленькая ДНК значила больше, чем вся их многолетняя жизнь.

Нет, конечно, ему бы не было легче, ему было бы сложнее, он разорвался бы между этим страхом и этими чаяньями, но это, конечно же, было не то, чем Питер стал делиться с Сайларом, как бы ему ни было жаль того в нынешней неприкаянности.

И тем более, он бы не стал делиться этим с его спиной.

Тот уходил.

Задал кучу непонятных вопросов, усмехнулся над последним ответом, и направился к выходу, заставляя провожать себя взглядом из-под сдвинутых бровей.

Но когда Питер был уже готов пойти следом для того, чтобы закрыть за ним дверь, Сайлар неожиданно обернулся и сказал:

- Ах да, чуть не забыл. Я там ещё кое-что нашёл. Ты прав, тебя выносила и родила миссис Петрелли, – к сожалению, в его голосе больше не было издёвки, он говорил совершенно свободным, может, лишь чуть более оживлённым, чем обычно, тоном, таким же, с каким возвращаются за забытым зонтом, – но ты тоже не их сын.

И снова воцарившееся молчание было настолько осязаемым и плотным, что могло показаться, что оно ожило, стало реальным персонажем истории, только что рассыпанной в этих стенах странными фразами странного диалога двух человек – одного пустого, другого потерянного. Когда-то врагов, когда-то почти что союзников, теперь – ноунеймов с неопределённым статусом.

Сайлар какое-то время понаблюдал за тем, как Питер пытается обхватить, умять и засунуть в голову эту новость. Судя по всему, у того это получалось не очень.

Смешной огорошенный герой.

Хотел бы Сайлар сейчас умение читать мысли. Или внушать. Или удалять. Забраться в голову растерянного не-брата, стереть из его памяти последние полчаса, и повторить всё сначала.

Попробовать разные сценарии.

Зачем?

Чтобы получилось веселее? Больнее для Питера? Легче для него же?

Или вообще не говорить.

Что-то творилось сейчас в этой точке пространства и времени, что-то такое, чего Сайлар не понимал. Неприятное ощущение.

Он чувствовал, что крутанул какое-то колёсико в механизме мыслей и действий Питера, но не видел, какое.

Не его дело, так ведь? И раньше-то не было, а теперь он и вовсе официально никто.

В нём снова сцепились совесть и облегчение.

Сочувствие к тому, кого преследовал, за кем брёл весь последний год. И реванш. Не месть, нет, это было не подходящее слово. Именно реванш. Не столько перед Питером, сколько перед судьбой.