А пока можно было заняться Сайларом.

Тот нуждался в огранке.

И заслужил её.

* *

Тёмное гулкое помещение, куда мистер Петрелли предложил войти Сайлару, немедленно закрыв за ним дверь, было последним местом, которое тот ожидал увидеть после обещания научить его забирать чужие способности без убийств.

Кабинет, лаборатория, выход на задание – что угодно удивило бы его меньше, чем эта огромная пустота в самой утробе здания Прайматек.

Мистер Петрелли дважды удивил его за последние полчаса.

Сначала, когда, пряча усмешку, заявил, что знает, кто именно помог Питеру не убиться.

Потом – когда заявил, что ключом Сайлара к бескровному получению даров является сострадание.

При этом он настойчиво называл его Габриэлем и говорил спокойно и без капли патетики, и кто-то другой, возможно, и сам Сайлар какое-то время назад, наверняка бы повёлся, слишком небанален и убедителен был этот чёртов старик.

Но нынешний Сайлар не видел за этим ничего, кроме ещё более тонкого расчёта.

Наблюдательность вместо сочувствия.

Ум вместо доброты.

Желание заполучить слепого в своём доверии, привязанного чувствами слугу вместо рассчитывающего на некоторые проценты наёмника.

Он даже не мог как следует расстроиться из-за этого. Ещё один псевдодруг – хоть и с другого поля, чем все, кто были до этого. Ещё один предатель – но Сайлару отчего-то именно сейчас это было безразлично – перегорело. Человек, который должен был принести пользу и, при должном уровне бдительности, не успеть причинить вред.

Хотя это помещение – это было неожиданно, и от этого пугающе.

Но Сайлар надеялся на свои инстинкты и верно полагал, что у мистера Петрелли были на него слишком большие планы, чтобы тот нанёс ему какой-нибудь ущерб – неважно какого рода.

Скорее, это был какой-то тест. Проверка или тренировка. Что-то вроде того.

Ведь так?

Сайлар замер взведённой пружиной, не зная, чего ждать и вглядываясь вперёд. Свет проникал через узкие щели, рисуя полосы вглубь комнаты, но это скорее не давало привыкнуть к полной темноте, чем помогало хоть что-то разглядеть.

В самой глубине блеснул голубоватый электрический разряд и Сайлар узнал ту, которая некогда спасла его тело, но помогла сгубить душу. Но прежде, чем он успеть сделать хоть шаг по направлению к ней, раздался негромкий лязг цепей, и под шипящее – ты!? – и немыслимой силы вспышку молнии он умер, мучительно, но, наверное, очень красиво, даже не успев упасть.

* *

Элль знала, что Сайлар бессмертен. Но он мог испытывать боль и, разрывая на множество кусков его тело, она надеялась, что это принесёт ей хоть какое-то облегчение.

Он послушно взорвался, заливая комнату душераздирающим криком и светом сгорающей дотла плоти, и долго восстанавливался потом, сначала под отвратительный звук нарастающего на костях нового мяса, потом – когда стал на это способен – под собственные стоны.

Запах недавней смерти был ещё горек и плотен, когда он опёрся, наконец, на здоровые руки и, приподняв голову, посмотрел на свою убийцу. Без ненависти и страха, с тошнотворной, ослепляющей жалостью.

Буквально швыряя её этим взглядом в истерику, заставляя биться в цепях и вопить, проглатывая буквы и целые слова:

- Я прикончу тебя, сукин сын! Я убью тебя, клянусь! Убью тебя!!!

Он смиренно принимал каждое её слово. Он уверял, что не хотел убивать её отца, что он вообще никого не хотел убивать – она же знает, ведь это же она когда-то спасла его. Обещал, что не станет опускаться до извинений, что она заслуживает больше – заслуживает мести.

Ей было нужно выплеснуть боль.

Ему тоже было что-то нужно. Возможно, хоть какое-то искупление. Возможно, что-то однозначно честное после всех игр в семью.

И, шаг за шагом приближаясь к ней, он уговаривал:

- Весь гнев… всю боль… можешь выместить на мне всё… я выдержу… всё выдержу…

И она захлёбывалась в рыданиях, и снова и снова била его током. Уже не до смерти, как в первый раз, но до самого крайнего предела, заставляя корчиться в судорогах и вонять горелой плотью.

А когда он всё-таки умер ещё раз, после самого затяжного разряда – не взорвавшись, а, по ощущениям, просто истлев – очнувшись уже на полу, ничком, без сгоревшей прямо на нём футболки и без каких-либо сил на то, чтобы встать хотя бы на колени, она посмотрела на него пустым взглядом и, больше не пытаясь ничего делать, прошептала:

- Ну давай, убей меня… прошу…

Она тоже лежала, совсем рядом – он почти успел до неё дойти. В ней больше не было гнева, она послушно выплеснула его вместе с исторгнутой энергией, но, вопреки ожиданиям, лучше ей от этого не стало. Стало хуже. Причиной боли было что-то другое. Что-то… что требовало сил, чтобы хоть как-то держаться.

А сил больше не было.

Глаза в глаза. Над самым полом. Ни убить, ни умереть. Величайшие неудачники в истории героев.

Сайлар выставил вперёд руку, сложив пальцы в особом жесте, привычном для надрезов на черепе, и спустя пару бесконечных секунд, рассёк кандалы на запястьях Элль. Повергая её, притихшую в ожидании смерти, в неконтролируемую дрожь.

По её щекам, цепляясь по пути за прилипшие спутанные пряди волос, по старым проторенным дорожкам покатились новые слёзы; в ладонях начали потрескивать разряды. Снова. Обещая ад. В ней не было больше ни злости, ни сил, и ближайшее будущее грозило ей таким болевым шоком, из которого она могла выйти или мёртвой или сумасшедшей.

Если только она уже не сошла с ума…

Кое-как поднявшись с пола, Сайлар опустился перед ней на колени и посмотрел так, что лучше бы убил.

Это всё ещё была жалость, но теперь – наверное, потому что он подошёл так близко, или это сквозь слёзы начало мерещиться всякое – она будто смотрелась в зеркало. Она видела в его глазах то, что чувствовала сама. Но от этого тоже становилось только хуже.

- Убей меня, забери способности – ты же этого хочешь, – пыталась она дразнить его. Прямо так, дребезжащим голосом и с потёкшей тушью, всё равно товарный вид её дара от этого не зависел.

- Убей меня – и вся боль уйдёт! – жарко обещала она в ответ на его жалость.

И торопила его, и увещевала, но он только качал головой и, со всё более искажающимся лицом, говорил, что не будет, не хочет убивать, как бы ему ни хотелось избавить её от мучений, и, сглатывая горечь и собственные, невесть откуда взявшиеся слёзы, твердил, что намерен стать другим. Что хочет стать лучше.

- Ты чудовище, – нежно возражала она, – как и я.

А он терпеливо пояснял ей, почему это не так. Продолжая стоять на коленях, продолжая отслеживать отблески слабого света на её мокром лице. Ничего нового, никаких научных открытий. Отсутствие детства, требовательные родители. И всё это помноженное на способности и понимание с самых пелёнок – они не такие, как все. Они просто не знали, что делать. Их никто не научил. Им никто не помог. Хотя – она ведь спасла его тогда из петли.

- Я спасла тебя, чтобы потом использовать, как подопытное животное.

- Ты просто исполняла приказы. Но я прощаю тебя…

Глаза в глаза. Друг перед другом на коленях. Уже без криков и без слёз.

Элль мелко дрожала, но уже не столько от эмоций, сколько из-за слабости. Она вздрогнула сильнее лишь единожды, когда Сайлар, потянувшись, легко коснулся её плеча и, недолго придержав его, отпустил и отстранился назад. А потом – она слишком погрузилась в путаные размышления о том, зачем он это сделал, зачем он вообще сюда пришёл, и почему её плечо теперь одновременно и стынет и горит – и пропустила момент, когда её перестало колотить; когда её тело, похоже, без участия занятого собственными проблемами разума, решило, что для поддержания жизни ему больше не нужно напряжения, ни физического, ни какого-либо иного.

Неизвестно, сколько времени она просидела так, простившей и себя и Сайлара зарёванной идиоткой с рассеянным взглядом, вряд ли слишком долго, но когда всё-таки пришла в себя, то первое, что она осознала – что боли больше нет.